Синева до самого солнца, или Повесть о том, что случилось с Васей Соломкиным у давно потухшего вулка

— Зачем вы? Мне не нужно! Возьмите!

— Пригодится… Не будь ребёнком, — кинул, не оборачиваясь, Федя и тут же исчез за поворотом.

Алька был слегка огорошен: он никогда не получал денег от чужих — ну кроме этого парня — людей и было почему-то неприятно называть ему свой адрес. Но вообще-то пятёрка пригодится: после истории с кольцом и сегодняшнего секретного совещания на балконе не хотелось просить денег у отца.

Алька положил пятёрку в карман и впервые подумал: «А что, если позвать Иру в кино? Завтра в летнем кинотеатре французская комедия «Любит — не любит». Может, и согласится… Нет, нельзя её звать! Никуда она не пойдёт без Тайки. А если и Тайку позвать? Вот удивится! Шары выскочат на лоб! Ну и пусть выскакивают… А если правда?»

Алька впервые подумал, что не очень правильно держался с Тайкой: зачем он всё время ссорится с ней? Она же дружит с Ирой, а Ира с Васькой, а тот с Андрюшкой и Макаркой. И то, что он ссорится с сестрой, очень мешает ему сдружиться с ними. Зачем он лезет на рожон? Дурень, и только! Надо с сестрой по-хорошему… Она ведь, кажется, и сама не прочь.

В этот день Алька заставил себя за обедом улыбаться, похваливал еду, тёплыми глазами смотрел на Ромку и Тайку и спросил про выздоровевшую чайку:

— Ну как там Васька, нормально полетел? Не хромал в воздухе на крыло?

— Ни капельки, — сказала Тайка. — И знаешь, сколько народу собралось?

— И наш Васенька был?

— А где ж ему ещё быть? И Макарка прибежал — он теперь ни на шаг не отстаёт от Соломкина.

— Занятно, — сказал Алька. — С чего бы? Ты не знаешь, наши собираются завтра в кино?

— По-моему, нет, — ответила Тайка и, прищурив глаза, с удивлением посмотрела на него, как будто не знала, верить ему или нет.

— Давай сходим, а? — спросил Алька. — Я куплю на всех билеты — и тебе, и Ире, и Васе… Все и пойдём.

— А Макарка? Ему надо купить в первую очередь. Ты ведь понимаешь…

— Куплю и ему, — пообещал Алька.

— А Андрюшке? — В прищуренных глазах сестры Алька заметил не столько удивление, сколько недоверие. И ещё в её глазах светилась весёлость.

— А вот ему не куплю! — выпалил Алька. — Если и куплю — не примет. Он у вас такой гордец! Любимец масс! Завоеватель сердец и тому подобное… А остальным всем куплю.

— А не жалко? Какой богатый стал… Хочешь — покупай, тебе лучше знать. — В глазах Тайки снова засветилась насмешка. И ещё что-то. Что-то новое и непонятное.

Глава 37. Никогда раньше

С утра Ира думала о вчерашнем вечере и об Андрюшке. С ним всегда было интересно. Он говорил не как все и то и дело что-то выдумывал. И совсем не выпендривался.

Даже странно: сейчас все только и заняты тем, как бы выделиться, а он совершенно не озабочен этим, а выделяется… Итак, вчера, ближе к вечеру, Андрюшка забежал к ним и позвал всех к себе. Он вынес из комнаты ящик с Васькой, и они пошли к откосу берега. Пётр Петрович тоже пошёл с ними. Остановились у крутого обрыва. Снизу, с моря, дул несильный, но постоянный ветер, приятно холодил тело, и всё время приходилось придерживать платье. Андрюшка держал под мышкой клетку и негромко говорил:

— Отпускаем тебя, Васька, на свободу. Скучно будет без тебя, да что поделаешь… Живи гордо, лови в море рыбку и не летай за теплоходами, не клянчь у курортников подачки. Не для того мы тебя лечили…

Стало смеркаться. Яркое малиновое солнце медленно опускалось за горы, и мгла начала застилать за спиной Тепсень — широкое, поросшее пахучей травой плато, где паслись козы и коровы.

Андрюшка поставил клетку на край обрыва и открыл дверцу. Чайка вышла из клетки, упруго подпрыгнула, взмахнула крыльями и взлетела, опираясь на восходящие токи воздуха, набрала высоту, повисла над ними, сделала неширокий круг и медленно, размеренно полетела к морю.

Ребята и Пётр Петрович долго следили за ней.

— Ну всё, пошли, — сказала Тая, — был Васька — нет Васьки.

— Ещё не всё, — ответил Андрюшка, — если есть желающие поесть печёную картошку, оставайтесь.

— А где ты здесь возьмёшь дрова? — спросил Вася. — Здесь же только трава.

— А ящик на что! Сожжём Васькино убежище! Его госпиталь! Его тюрьму! — Андрюшка нажал руками на ящик, надавил ногой, и ящик скривился, затрещал, заскрипел, жалуясь всеми своими досками. Макарка с Васей стали помогать Андрюшке, и скоро вместо ящика лежала порядочная кучка досок с торчащими кривыми гвоздями.

Через несколько минут они разожгли неподалёку, в небольшом углублении, костёр, раздули, и вверх взлетел высокий огонь. Чтобы он не погас, кидали в него щепки, палочки, ломкие стебли. Когда костёр догорел и в полутьме вечера засияли живым пламенем угли, Андрюшка высыпал из мешочка десятка полтора больших картошин, нагрёб на них палочкой жаркие угли и золу, и все на корточках расселись вокруг пышущей теплом горки. И Вася вдруг рассказал, как они с папой и Макаркой наткнулись в Сердоликовой бухте на браконьеров, взрывавших на их глазах агатовую жилу, и как папа потом пытался найти их в Кара-Дагском: целый день ходил по улицам, рынку и турбазе и не мог найти — сбежали, верно.

Пётр Петрович, сидевший на бугорке, не сдержался:

— Рвать взрывчаткой Кара-Даг — какая наглость! Здесь, я читал, когда-то рос белый тюльпан Кара-Дагский — нигде больше в мире не было такого! А где он сейчас? Попробуй найди… Идут в горы отдыхающие или туристы — ну как не нарвать букетик цветов? И срывают. Сто туристов — сто букетиков в подарок девушке или на стол в вазочку — и луга, долины, горы бледнеют, гибнет красота и целые виды растений… Даже невинный сбор возле моря камешков, которые когда-то отправляли отсюда посылками, — разве это тоже в каком-то роде не браконьерство? Всё меньше и меньше становится на земле цветов и самоцветов, животных, бабочек…

— Всё меньше, — подхватил Андрюшка, — каждый думает о себе, о минутной радости — так ему нравится! — и мало кто думает о природе…

Ира слушала, смотрела на худощавое, остроносое лицо с тёмными глазами и вспоминала, сколько она за свою жизнь нарвала вот таких букетиков, сколько Васина мама насобирала у моря камешков и как трудно, как невозможно от этого отказаться… Так и тянется рука к цветку, и чем он красивей, тем настойчивей тянется!

Между тем Тая раскопала палочкой и выкатила из углей и золы картошину, подула на неё и, обжигая пальцы, стала сдирать полуобуглившуюся кожуру. Содрала в одном месте, куснула:

— Ой, поспела уже! Можно есть… Как вкусно!

Андрюшка выкопал и подкатил к Ириным коленям две картошины:

— Давай пробуй… Сама очистишь или помочь?

Ире не хотелось обжигаться и пачкать пальцы, но и соглашаться было неловко.

— Да не знаю, получится ли… — сказала она. — Никогда раньше не ела такую.

— Никогда… — негромко вздохнул Андрюшка, — Откуда вы такие приезжаете сюда? Ничего не умеете… Взял картошину и, перебрасывая с руки на руку, стал лупить чёрную кожуру и, облупив, подал ей белую, подрумяненную, горячую картошину. — На, ешь… Только маленькими кусочками откусывай, а не то обожжёшься.

Пётр Петрович и Макарка тоже уплетали картошку, да и Вася не отставал, только весь перемазался: кнопка носа и правая щека стали чёрными.

— Тая, — вдруг сказал Андрюшка, — а с братом ты что, навсегда рассорилась? Позвала бы. Картошку поел бы с нами. Веселей было бы…

— Вряд ли, — ответила Тая.

— Будь умней его.

— Сумею ли? Да и стоит ли?

Андрюшка встал, отошёл в сторонку, в полутьму сумерек. Походил там, похрустывая сухой травой. Потом позвал Иру. Показал на траве какой-то непонятный и яркий, волшебно светившийся огонёк.

— Ой, что это такое? — удивилась Ира. — Никогда такого не видела… Как трубочка с неоном!

— Сама ты трубочка. Это бриллиант, — тихо сказал Андрюшка.

Ира не поняла, разыгрывает он её или говорит всерьёз.