Девочки

В коридоре прохладно и пахнет школой. Мы спускаемся в фойе, минут пять стоим у открытого окна и неторопливо возвращаемся в зал. На нас, то есть на Асю, все смотрят, а Ася делает вид, что не замечает. Она берёт меня под руку, и мы прохаживаемся по залу и разговариваем, как самые лучшие подруги — как будто ничего не случилось и Ася вовсе не бросила меня одну на целый вечер…

— Как тебе Вадик, ну, тот парень в тёмных очках? — спросила Ася, доверительно полуобняв меня. — Честно говоря, он не совсем в моём вкусе, но в компании с ним весело.

Музыканты возвращаются на сцену после перерыва, и зал оживляется. К Асе подходят сразу двое мальчишек (они ниже Аси и ведут себя как пацаны — подталкивают друг друга и смущённо улыбаются) и с комично-преувеличенной церемонностью раскланиваются перед ней:

— Мадам, вы танцуете?

— Извините, мальчики, я немного устала, — отвечает Ася рассеянным «взрослым» голосом и снова поворачивается ко мне:

— Вадик учится в десятом — в одном классе с сыном директрисы Юрой Аристовым. Кстати, это я попросила Вадика, чтобы Юра пригласил тебя на вальс. А то просто жалко смотреть — стоишь у стенки, как сирота казанская…

Ну да, всё правильно: Ася — моя лучшая подруга и поэтому позаботилась обо мне… Наверное, она даже ждёт, что я скажу ей за это спасибо?

— Спасибо, — говорю я с самым равнодушным видом. — Ты знаешь, я, наверное, сейчас пойду домой… Очень разболелась голова.

— Даже и не думай, — встревожилась Ася. — Папа приедет за нами на машине. Куда ты одна пойдёшь?

Я упрямо трясу головой и иду в гардероб.

— Ты что, обиделась? — кричит мне вслед Ася. — Ну хочешь, мы с Вадиком тебя проводим?

Я надеваю плащ и выбегаю из школы. Уже темно, но магазины работают и на улицах оживлённо. Из-за оборванного ремешка я не могу идти быстро, потому что приходится всё время останавливаться и закреплять ремешок, чтобы не отвалился окончательно. Пахнет мокрыми листьями и осенью.

Строчка всплыла внезапно, как это всегда бывает, если меня что-то сильно царапнет. Я ещё и буквы-то толком не знала, а уже сочиняла сказки, которые мама записывала на листочках и складывала в большую папку. Папка до сих пор лежит в ящике стола — толстая такая папка, с белыми завязками. Я никогда её не открываю, потому что всё там записано маминым почерком…

Часть II

Синяя ворона

Я никому не хотела показывать свои стихи — всё получилось само собой, случайно. В областной газете написали про литературный конкурс сочинений для старшеклассников, и Валентина Игнатьевна на уроке литературы предложила нам несколько тем на выбор. Про «успех» мне писать не захотелось, и про всякие там «жизненные идеалы» тоже. А вот последняя тема, хотя и простенькая, мне понравилась.

— Шумилова, у тебя как насчёт «жизненных идеалов»? — громким шёпотом спросил с задней парты Саша Клочков, передразнивая Валентину Игнатьевну.

— Никак, отстань, — не принимает заигрываний Ася и поворачивается ко мне. — Ты что выбрала? «Самый счастливый день»? Мы про это в третьем классе писали…

Есть что-то мистическое в словах, когда их не говоришь, а записываешь на бумаге. На бумаге или в книге слова кажутся более значительными, иногда я даже чувствую, чем они пахнут. Слово «счастье», например, жёлтого цвета и пахнет апельсином…

Есть ещё Синяя Птица Счастья: её ловишь — а она не дается в руки, а если даже и поймаешь её, то только на секунду.

А у меня были эти секунды? Наверное… Я действительно была очень, очень, ОЧЕНЬ счастлива, когда мы танцевали осенний вальс… Но потом Ася всё перечеркнула одним махом и вместо Синей птицы у меня в руках оказалась Синяя ворона…

Я беру ручку и быстро, почти без исправлений, записываю то, что вспомнилось в связи с апельсинами, которые мне в детстве разрешали есть только по праздникам, потому что у нас тогда совсем не было денег; и про Синюю птицу, которая иногда бывает похожа на Синюю ворону, и про то, что Счастье — не синего, а жёлтого цвета.

А ещё я написала про один день в моём детстве, который тянулся и тянулся, и никак не кончался. «Ну когда же наступит наконец завтра?» — спрашивала я и твердила, что лучше бы этого дня вообще не было, потому что он — лишний…

Я только не написала в сочинении о том, что это был последний счастливый день в моей жизни, потому что когда наступило завтра — не стало мамы…

А когда прозвенел звонок, я вдруг поняла, что всё, что я написала тут — полная чушь! Никто такие сочинения не пишет, а счастье — это вообще что-то непонятное: кто его вообще видел, это самое счастье? Даже Пушкин писал в девятнадцатом веке (мы это по литературе уже проходили), что «на свете счастья нет, а есть покой и воля…». Вот пусть и оставят меня все в покое!

Я уже хотела скомкать своё сочинение и засунуть его в сумку, но подошла Валентина Игнатьевна — и пришлось отдать листок.

«Ну и пусть! Всё равно наши сочинения тут читать никто не будет: Валентина Игнатьевна сказала, что их сразу отправят в Нижний».

…А через месяц — в декабре, перед самым Новым годом, в школу пришло извещение о том, что моему эссе присудили первое место и что оно, может быть, даже будет напечатано в областной газете!

Когда бабушка показала мне газету, я не сразу поняла, что «Ольга Широкова» — это я, а не какой-то взрослый журналист.

Неужели это мои слова? Набранные типографским шрифтом, они казались чужими и не имеющими ко мне никакого отношения. В стихотворении про ворону оказалась другая разбивка: там, где у меня длинная строчка, получились две коротких.

Вечером позвонил из Нижнего папа и сказал, что такое событие нужно обязательно отметить!

А на перемене ко мне подошли наши классные звёзды Оксана Родина и Марина Петрик, для которых я вообще-то пустое место, потому что — маленькая. Не поняла, что им от меня было нужно… Они даже не читали моего сочинения — просто слышали, что обо мне написали в «Нижегородских ведомостях».

Ася объяснила, что Родина и Петрик привыкли быть во всём лучшими, вот им и удивительно, как это выбрали меня, а не их. А вот Ася рада за меня, потому что Ася — моя самая лучшая подруга.

Почему-то всех особенно задело то, что я пишу стихи… Их поместили отдельно, под моим эссе и небольшой заметкой о конкурсе. За неделю до публикации ко мне приезжал молодой журналист и мы с ним долго разговаривали. Он даже хотел меня сфотографировать, но я отказалась, потому что я — нефотогеничная. Этот журналист — он назвал себя Игорем — тоже, оказывается, пишет стихи: у него даже вышли две или три книги. Я никогда не разговаривала с настоящим поэтом и сначала не хотела ничего показывать, но потом всё-таки согласилась и отдала ему несколько стихотворений.

Когда мы с Асей в тот день шли из школы домой, у меня три раза пел в сумке мобильник: сначала позвонил из Нижнего папа, потом — бабушка, а ещё Марина Петрик поинтересовалась, что я буду делать в субботу, и пригласила меня на день рождения.