Тинко

— Покажи, где тебе больно, ягненочек мой! Пойдем, я перевяжу тебя, — произнес он голосом Шепелявой.

— Это ты, Шепелявая, или это бес, что в тебе сидел? — спросил перепуганный Фриц.

— Что ты, что ты, сынок! Это я. Очаг мой чист, — ответила Шепелявая и потащила Фрица за собой. Словно красные слезы, с головы ее на грубошерстную кофту капала кровь и скатывалась на фартук.

Весь этот шум разбудил Лысого черта, задремавшего после обеда. Он услыхал, что в домике Шепелявой кто-то кричит, и без куртки, в одной рубахе, побежал туда:

— Что тут стряслось? Опять ты, старая ведьма, в мальчонку вцепилась? Мало тебе, что у старшего палец оттяпала?

Шепелявая безумными глазами уставилась на Лысого черта:

— Я ничего не сделала, а вот он сделал, как ты его научил! Ты, ты, не кто иной! Это в тебе сатана сидит, в тебе!

Лысый черт как увидел карбидную кашицу и битое стекло под окном, сразу схватил Фрица и увел.

— Кто тебя научил? — все спрашивал он. — Кто? Говори!

Фриц совсем оторопел. Таким он отца никогда не видел. Отец всегда только смеялся над его проделками и платил, если надо было.

— Кто научил, говори! Кто?.. Я тебя научил? Говори, кто?

— Берта, — хныча, ответил ему Фриц.

— Берта, говоришь?

Это немного успокоило Лысого черта. Он подошел к телефону и вызвал доктора. Доктор пришел и сказал, что у Фрица только небольшая царапина.

— Слава тебе, господи! — пробормотал Лысый черт. — Вот ведь, господин доктор, чего только не наделает бутылка перебродившего вина!

— Бутылка вина? Гм! — И доктор подмигнул маленькими серыми глазками, спрятанными за толстыми стеклами очков.

Лысый черт попросил доктора зайти и к Шепелявой. Та лежала в постели. Голова у нее была обложена мокрыми тряпками. Тряпки пропитались кровью и стали как материя, из которой делают флаги. Доктор пинцетом вытащил у Шепелявой осколки стекла. Старуха все стонала и пыталась погладить руку доктора.

— Хороший вы человек, доктор! Хороший, — все говорила она.

— А у тебя это тоже от бутылки перебродившего вина? — спросил ее доктор, рассматривая кусочек плоского оконного стекла.

Но Шепелявая ему на это ничего не ответила.

Лысого черта как подменили. В тот же вечер он приказал вставить новое стекло в окошко Шепелявой. На другой день к ее домику подъехала повозка с хорошими дровами. Дрова тут же сгрузили. А еще Лысый черт приказал зарезать петушка и сварить из него суп. Сам он съел только петушиные ножки, а остальное отнес Шепелявой.

— Ешь, Шепелявая, это тебе за то, что ты крови много потеряла, — сказал он и поставил миску с супом возле старухиной кровати.

А она лежала пластом. Голова у нее была вся залеплена пластырем и забинтована. Глаза закрыты. Лысый черт осторожно взял ее руку и тихонько потряс. Потом он ту руку, которой притрагивался к старухе, вытер о штанину. Шепелявая открыла глаза, увидела Лысого черта и снова закрыла.

— Слушай, Шепелявая! — сказал ей Лысый черт. — Я тебе велел дровец подвезти, хороших дровец: смолистых, не гнилых. Слышишь? И стекло я велел в окошко вставить. Слышишь? Петушка для тебя зарезал. А коль не будешь поправляться, я еще одного велю зарезать. Да-да! Только давай не будем говорить о том, как все вышло. Понимаешь, не будем?

А Шепелявая все лежала не шелохнувшись.

— Неужто ты от страху речи лишилась?

— Тебе только этого и надо, греховодник! — неожиданно ответила Шепелявая. — Сгинь, лживый дьявол!

— Я тебя не хотел пугать, Шепелявая. Видит бог, не хотел! Только вот давай не будем говорить, как оно и что… Слышишь? Поняла ты меня?

— Ты только этого и добиваешься! Немоты моей хочешь. Чтоб молчала я, а вы б меня ведьмой ругали перед всем миром. Нет уж! Господь бог не попустит, чтоб на такие-то речи да я молчала! Не попустит он, чтоб бесовское слово ко мне прилепилось.

— А того, кто тебя ведьмой ругать станет, ты ко мне посылай. Я ему заткну глотку.

— Ты свою сперва бы заткнул! Кулаком бы и заткнул! — сказала ему Шепелявая и отвернулась к стенке.

И как Лысый черт ни старался к ней подъехать, Шепелявая ничего ему больше не ответила.

Не зная, как теперь быть и что думать, Лысый черт отправился под вечер в людскую, развалился возле холодной печи и закурил сигару. Батраки и батрачки только диву дались: что бы это могло значить?

— Хорошее нынче бабье лето! — сказал Лысый черт.

— Да, да!.. Верно, верно! — послышалось со всех концов стола.

— А у вас что нынче на столе хорошего?

Никто ему не ответил. Батраки только переглянулись: уж не ослеп ли хозяин?

— Вы что ж, не видите, что на столе стоит? — спросил его младший батрак Роберт. — Картошка вареная и конопляное масло.

— А соленых огурцов вам не выдали?

— Нет, огурцов не дали.

— Куда ж это годится! Разве это жизнь? Картошка вареная и без огурцов? Турки мы, что ли? Скажи сей же час старшо́й, чтоб огурцы подала.

— Да, да!.. Верно, верно! — снова послышалось со всех концов стола.

— Шепелявая, говорят, тоже плоха! — заметил Лысый черт. — Здорово это ее бес потрепал!

— То-то и оно, — ответил ему Роберт. — Бес-то, говорят, верхом на бутылке с карбидом прискакал, а бедненького сыночка вашего за это в воспитательный дом отправят.

— Что, что? С карбидом? Воспитательный дом?

— Да, да, это он мой карбид, дьявол, стащил.

— Какой еще дьявол?

— Фриц, сыночек ваш.

Старый Густав пихнул Роберта в бок.

— А ты видел, как Фриц твой карбид брал? — спросил Роберта Лысый черт.

— Мыши-то его не едят, они от него дохнут.

— А ежели ты видел, как он твой карбид брал, то, стало быть, ты, лентяй, днем дома сидел. А если не видел, то ты нам с сыном оскорбление нанес и, стало быть, ступай сегодня же со двора! Забирай свои документы и вали отсюда!

Дверь с треском захлопнулась за Лысым чертом. Даже крохотная лампочка на потолке в людской закачалась. Батраки стали увещевать Роберта.

А Роберт вынул изо рта картошку, которую он только что взял, положил ее снова на тарелку и сказал:

— Прощения просить? У этого? Да у вас не все дома, что ли? Я ж в Свободной молодежи!

— Когда мне было столько лет, сколько тебе, я тоже раза два схватился с хозяином, — предупредил его Густав, — да ничего из этого хорошего не вышло.

— Из тебя вот тоже ничего хорошего не вышло!

И снова захлопнулась дверь людской…

Я спрашиваю Пуговку:

— А Фрица Кимпеля отдали в воспитательный дом?

— Да что ты! Все совсем по-другому получилось, — отвечает Пуговка и соскакивает с подоконника.

У него, наверно, ноги затекли. Теперь он садится ко мне на краешек кровати.

— Расскажи, как все получилось, Пуговка.

— Хорошо, это я тебе расскажу и побегу домой.

Когда большой Белый Клаушке услыхал, что Фриц Кимпель меня чуть до смерти не убил, он взял да обо всем — и про колесную мазь и про остальное — рассказал на заседании правления. Он потребовал, чтобы эти дела обсудили на общем собрании. Но бургомистр Кальдауне заявил, что такие дела обсуждают на родительском собрании. Белый Клаушке согласился. Для него важно, чтобы собрание состоялось. А раз собрание со скандалом, то на него все придут: общее оно или родительское — это уже все равно. Итак, учитель Керн созвал родительское собрание. Взрослые мужики сидели на наших стульчиках и выбивали трубки о наши столики. Мой дедушка от волнения засунул свой противный табак прямо в чернильницу. Хорошо, что фрау Вурмштапер — она в родительском совете — вытащила табак шпилькой и попросила дедушку вести себя приличней. А дедушка сказал ей: «Тебе-то чего надо, ворона?»

Учитель Керн сообщил, что, к сожалению, он вынужден был оставить меня и Фрица Кимпеля на второй год. Тут-то и началось. Для Лысого черта, дедушки и нашего солдата это было новостью, что и записали учителю Керну как ошибку. Правда, он признал ее. Наш солдат все сидел и молчал. Лысый черт качал головой и делал приличное лицо.

Дедушка, взглянув на Лысого черта, вдруг выпалил: