Утро года

Однажды он заснул на политчасе. Политрук, назвав его фамилию, задал такой вопрос:

— Товарищ Кукушкин, расшифруйте вот эти четыре буквы: РККА. Что они означают?

Миная толкнули в бок. Он вскочил и, повертывая маленькой головой, глупо смотрел по сторонам сонными глазами. Получилось неудобно и смешно. На первый раз ему было сделано замечание…

Потом над Минаем долго трунили:

— Кукушкин у нас «бессонницей» страдает…

— Верно… Ночью спит, днем досыпает…

— И вдобавок на ходу дремлет… Замучился парень…

А в «Ильичевке» появился рисунок с заголовком: «Кукушкин занимается», на котором Минай был изображен спящим во время политчаса.

Миная это задело. Ему стало не по себе, обидно. «Ну что особенного, — думал он, — ну заснул… Важность какая… Я ведь не лошадей проспал к молотьбе». Он то вставал и ходил, то опять садился и думал: «А что если бы узнали об этом в колхозе да увидели, как меня здесь пропечатали, вот была бы стыдобушка!.. Сказали бы: «Ну и Минай, достукался»…»

На второй день Минай написал в редакцию «Ильичевки» письмо.

С тех пор над Минаем товарищи больше не трунили. Но на голову его свалилась новая «беда». К нему прикрепили коня Беркута. Что бы, казалось, тут хитрого? Ведь он, Минай, не из тех, кто лошадей только издали видел. Он всю жизнь с лошадьми. А оказалось не так-то просто. Тут тебе точный распорядок времени кормления и уборки, отдельный ящик у каждого со щетками, чистота в стойле и кормушках… Когда Минай узнал все эти правила, они показались ему удивительными и непонятными.

Первые дни он заходил в стойло с нахмуренными бровями, нехотя брал ящик с чистильными принадлежностями и, когда подходил к смирному Беркуту, тыкал его в бок щеткой и без нужды прикрикивал:

— Стой ты! Я те вот пофыркаю… Ишь, лощеный… Может, в баню тебя сводить?..

Минай неуклюже изгибался, приседал на корточки и незаметно для самого себя входил в азарт. Пыхтя и отдуваясь, он нажимал на щетку, старательно скреб тугие бока Беркута. Беркут покачивался, переступал ногами и настороженно косил глаз на Миная.

…Как-то после уборки, когда Минай был дневальным, в конюшню зашел командир батареи. Он внимательно оглядел каждого коня. Проходя мимо Беркута, неожиданно остановился.

— Товарищ дневальный, кто убирает этого коня? — спросил он. Минай вздрогнул, но не от испуга, а от прилива радости. Он твердо был уверен, что коня он чистит не хуже других.

— Я, товарищ лейтенант, убираю…

— Конь у вас хороший, это верно, но вы, товарищ Кукушкин, плохо за ним ухаживаете. Посмотрите, — указал лейтенант на правую сторону подбрюшья, где цепко прилип к вороной шерсти помет, смешанный с черноземом.

Минай почувствовал, как лицо его вдруг вспыхнуло и зарделось. Он думал, что командир его сейчас похвалит, а вышло наоборот.

— Конь балованный, товарищ лейтенант… Передним копытом бьет… Не иначе брыкнул, а ошметок и прилип, — оправдывался он.

— Нет, тут не то. Вы просто невнимательно смотрели во время чистки… Приказываю вам, товарищ Кукушкин, привести коня в полный порядок, — проговорил лейтенант, уходя из конюшни.

День ото дня Минай все глубже и отчетливее сознавал, что уход за конями — дело большой важности. И оттого, что он, Минай, начинал понимать серьезное значение этого дела, у него стали пробуждаться беспокойные мысли о колхозных лошадях. Ему только теперь стало понятно, почему прошлой зимой у них в колхозе пало шесть лошадей. Они оказались жертвой исключительно безобразного ухода.

…И вот теперь, когда Минай вернулся из Красной Армии, он принес с собой навык в уходе за лошадьми. Он принес дисциплину, любовь к делу, бережное и внимательное отношение к каждой мелочи.

С гор, булькая и звеня, бежали мутные, студеные ручьи. По увалам, на чуть появившихся проталинах, заметно начала пробиваться робкая щетинистая трава. На ветлах, у колхозного клуба, суматошно горланили грачи. Земля на полях набухала. В воздухе пахло спелым расколотым арбузом. Небо бледно-голубое и чистое. По утрам резво заливался жаворонок. Шла весна, близился сев.

Ивановских колхозников она не застала врасплох. К севу они начали готовиться еще с первозимья: произвели полную очистку и сортировку семян, отремонтировали весь сельхозинвентарь, машины и сбрую.

После того как была проведена проверка конюшен, прошел смотр и испытание всему конскому поголовью, председатель колхоза Сорокин выступил на общем собрании с докладом об итогах подготовки к севу. Он не без гордости произносил имя молодого и знатного конюха:

— Так нужно ухаживать за конями, как ухаживает товарищ Кукушкин. Почему в его бригаде лошади по упитанности выше? А надо сказать, что у него кони в годах, следовательно, поправить их было гораздо труднее…

— Это потому, — закричал Федор Козырев, перебивая докладчика, — что у Минайки дисциплина… Он из Эр-ка-ка принес ее… Он меня знаешь как мурыжил за Чалого, даже взопрел я!.. Сперва я думал, что Минай просто-напросто форсит, думал, языком только умеет балабонить, а он не тут-то было…

— Постой, ты, дядя Федор, обожди… В прениях слово возьмешь, — призвали к порядку Козырева.

— Серчал я на Минайку, — не унимался Федор, — зеленый, мол, ты учить меня… Поживи с мое… а все напрасно. Без этой самой дисциплины нам не обойтись. Дело тут, верно, не в годах… Прямо скажу. У Минайки, хотя он и молодой, учиться надо порядку.

По скамейкам заметно прошло движение.

— Это хорошо, товарищи, — продолжал Сорокин, — хорошо тем, что мы открыто признаем свои ошибки… Вот дядя Федор — он откровенно признался. И если он действительно последует примеру товарища Кукушкина, то я опять скажу, что это больно хорошо. Конечно, у Кукушкина выработалась определенная дисциплина, но, товарищи, скажите, кому не знакомы правила ухода за конем? Все отлично знают эти правила, но беда в том, что не каждый полностью выполняет их на деле. Каждый конюх может и должен работать так же, как работает товарищ Кукушкин. Этого мы будем требовать от каждого.

Собрание кончилось далеко за полночь…

Наступал сев. Горячее солнце беспощадно расплавляло почерневшие, тяжело осевшие сугробы.

Минай, гоняя лошадей на водопой, любовно смотрел на их гладкие бока и крутые крупы.

С водопоя, раздувая розоватые ноздри, кони высоко вскидывали задние ноги и, круто подгибая головы, вихрем неслись до самых ворот конюшни.

Минай, закрывая ворота, еще раз заботливо оглядывал лошадей, и, уходя, радостно вздыхал, и говорил вслух:

— Вот теперь, пожалуй, можно и написать…

В один из вечеров, поджидая кольцевого почтаря, он сидел за столом и усердно выводил чернилами на конверте адрес командира батареи, в которой служил.

Минай крепко хранил свое обещание держать постоянную письменную связь со своей частью. В письме он подробно описал подготовку колхоза к севу, а также и свою работу. Вложив письмо в конверт, он на минутку задумался, быстро вынул его обратно и в самом конце, сбоку, приписал: