Неугасимый свет

— Теперь у нас есть домашняя работа. Пускай полюбуются! Такая корова!

Через два часа мы подкатили к зданию с колоннами, над которым желтел двуглавый орёл. Швейцар с возмущением посмотрел на наш «парадный выезд».

Мясник сказал:

— Чтобы вечером вывеска была на месте, Левитаны!.. Н-но, мешок с костями!

Зак сбегал в канцелярию.

— Сейчас начнётся, — сказал он, вернувшись. — Экзамен лёгкий: кого-нибудь срисовать. Когда тебя примут, я тебя устрою здесь, у сестры. И, когда ты станешь знаменитым, Янкель-Гирш, не забывай старого Ефима Зака, из которого тоже мог бы получиться второй Левитан и… не получился. — Он обнял меня. — Ну, иди!

Он остался внизу, около вывески, а мы все, податели прошений, поднялись по широкой лестнице и разошлись по классам. На стенах висели белые гипсовые носы, уши, рты. Я искал: кого рисовать?

Но все уже взялись за работу. Податели прошений усердно вырисовывали носы и рты. Мне стало не по себе. Как это рисовать отдельное, точно отрезанное от громадного трупа ухо!

Мне достался нос. Большой, прямой, белый, как сахар. Нос — и больше ничего!

Справа и слева, сзади и спереди скрипели угольки и тушевальные карандаши. Я тоже стал срисовывать висящий передо мной холодный, бессмысленный нос. Я не слишком вглядывался в его белизну. Скорей избавиться, скорей на улицу, увидеть что-нибудь живое — собаку, лошадь, корову!.. Ломая угольки, я торопливо выводил громадный нос и тёмные дырки ноздрей.

Через час раздался звонок, захлопали подставки, задвигались стулья. Служитель стал собирать рисунки. Я побежал к Заку.

— Ну? — спросил он издали.

— Нос.

— Что-о?

— Нос… Я рисовал нос…

— Чей нос? Что ты болтаешь?

— Отдельно нос… и больше ничего.

Зак растерялся:

— Это, наверное, такая новая система. Ничего… Ты забыл про это! — Он щёлкнул пальцем по железу вывески.

И, когда нас позвали в актовый зал на заседание художественного совета, Зак сам понёс нашу вывеску. Под портретами Николая II и «той самой» княгини сидели люди в мундирах и эполетах. Я боялся на них смотреть — они были слишком важные, но Зак их не боялся. Как только председатель вызвал «Липкин Гирш», Зак вскочил и весело сказал:

— Он здесь, вот… Это, извиняюсь, мой ученик…

— А вы кто?

— Кто я? Я живописец вывесок… Тут, из местечка… Исаак Левитан тоже из нашего местечка…

— Домашние работы представлены?

— Сейчас… — Зак взгромоздил закутанную в мешок вывеску на крытый зелёным сукном стол. — Одна минута…

Мешок упал на сукно. Рыжая корова с голубыми рогами спокойно смотрела на председателя. Стало тихо. Кто-то громко и раздельно прочитал:

— «Мясо Лей-зе-ра Блан-ка».

— Что?! — Председатель махнул рукой, и корова с грохотом полетела на пол. — Да как… да как вы… смеете?

Зак побледнел.

— Извиняюсь… если это не подходит… Я думал, но ведь мой ученик рисовал ещё нос.

Председатель платком вытирал руку:

— Николай, подайте лист Липкина Гирша!

«Мой нос» появился на столе.

— Николай, гипс номер два!.. Спасибо… Теперь, господа, сравните этот благородный греческий нос, — он приподнял бумагу за уголок и показал всему залу, — с этим… горбатым уродством. — Он повернулся к нам. — Ваш ученик, господин маляр, нарисовал свой… свой нос! Да, это он сделал талантливо. Но нас, господа, такой нос не устраивает!

Он усмехнулся. И все — сидящие за столом, и вдоль стен, и в креслах, и служитель у двери, — все засмеялись. И под этот смех мы с Ефимом Заком, неся «Мясо Лейзера Бланка», вышли из Художественного Имени Ея Императорского Высочества Великой Княгини Терезы Константиновны Училища…

ПОРТРЕТ

Работы не было. Жена Зака, Фейга, говорила:

— Ефим, что ж это будет? Надо за что-нибудь взяться! Ты изверг над детьми…

Зак стоял у окна, слушал и пальцем рисовал на запотевшем стекле разные узоры. Потом он широкой ладонью смазал всё нарисованное и сказал:

— Не надо нервничать. Кажется, я что-то придумал.

Он взял кусок слоновой бумаги, написал на ней красивыми буквами:

И повесил плакат над крылечком. Слезая с лестницы, он сказал:

— Хорошо, если пришёл бы какой-нибудь богатый, бородатый клиент! Какой-нибудь коммерсант.

Я спросил:

— Почему бородатый?

— Бородатый клиент, — ответил Зак, — это лёгкий клиент. Сделаешь ему бороду, усы — и сразу будет похож. Очки тоже хорошо.

Но клиенты не шли — ни бритые, ни бородатые. Время было тяжёлое — война! Никто не хотел увеличиваться.

Но вот один раз Фейга, открывая форточку, закричала:

— Ефим, встречай! Клиентка идёт!

Зак открыл дверь. В комнату вошла молодая, чисто одетая женщина.

— Здесь делают портреты? — спросила она, не вынимая рук из белой муфточки.

— Здесь, здесь, пожалуйста! — засуетился Зак. — Фейга, стульчик мадмазель!

— Не беспокойтесь! А можно посмотреть образцы?

— Образцы? Мммм… конечно. Фейга, образцы мадмазель… Нет, постой, я совсем забыл: я же их послал на выставку… эту… в Академию художеств.

— В Академию? — почтительно повторила клиентка и присела на краешек табуретки. — А долго это — увеличиться?

— Для вас недолго. Сегодня закажете — завтра готово. Тем более, ваше лицо…

— Нет, не моё…

— Ну, значит, кавалера. Тоже недолго…

Клиентка засмеялась, достала из муфточки карточку и протянула её Заку. Я заглянул. Там была изображена кудлатая собачья морда.

Зак испугался:

— Да-а-а… Это кавалер…

— Видите, — стала объяснять клиентка, — у моей хозяйки умер пудель Бижу. Мадам очень убиваются. Они хотят повесить большой портрет Бижу у себя в спальной. Кругом они просили сделать рамочку, обвить её веночком, а внизу подписать: «Спи спокойно, незабвенный друг!»

Зак покосился на карточку:

— Сказать по правде, собачьих портретов я ещё не делал. Собак я не люблю…

Ефим! — закричала Фейга. — Ефим, ты любишь собак!.. Не верьте ему, он очень любит собачек…

— Ну ладно, оставьте, — смягчился Зак, — я подумаю.

Клиентка ушла. Фейга всплеснула руками:

— Ефим, а тебе не всё равно! Собака так собака! — Она оглянулась и закричала: — Ой, кажется, ещё клиенты идут!

Мы кинулись к окну. Длинный, костлявый и сутулый старик поднялся на крылечко. За ним ковыляла толстая, закутанная в платок старуха с красным, одутловатым лицом.

— Можно ей присесть? — спросил старик, войдя. — У неё больные ноги… Блюма, сядь… Эти самые, ну, эти портреты. Это вы делаете?.. Сядь же, Блюма!

Блюма села. Старик тоже сел, но сразу же вскочил:

— Зачем ей портрет! Просто — женский каприз. Ведь это же грех! Ведь ещё пророк Моисея на горе Синайской сказал: «Не сотвори себе подобия своего…» И как — это выгодное дело?

— Золотое дно! — усмехнулся Зак.

— Это всё её выдумки! — Старик оглянулся на Блюму. — Понимаете, у нас есть сын. Или был сын. Мейлах, способный мальчик, открытая голова, учился на провизора. И вот его забрали в солдаты. И, когда началась война, его погнали в самый первый бой. А потом мы получаем такую открыточку с красным крестом: «Рядовой Шифман Мейлах пропал без вести».

Блюма часто-часто закивала головой. Слёзы покатились по её неестественно красным щекам.

— Блюма, не надо! — стал утешать её старик. — Блюма, а если бы написали, что он убит, тебе было бы легче?

— Не знаю! — всхлипывала Блюма. — Я хочу его видеть.

— В том-то и дело. Она хочет его видеть. Я вам говорю: женский каприз! — Он передохнул и спросил: — Так на чём вы их делаете? — Он пощупал слоновку. — Как будто прочная! И получается похоже?

— Сходство гарантируется! — твёрдо сказал Зак.

— А сколько это будет стоить?

Старик долго торговался, советовался с женой, потом вздохнул:

— Делайте!

— По рукам! — сказал Зак. — Давайте карточку!

— Какую карточку?