Семь пар железных ботинок

О щедрость молодости, безрассудно растрачивающей творческие силы! Втайне завбиб мечтал о славе всенародной и вечной, и с точки зрения этой самой славы его поступок был неразумен и непрактичен. Он не только лишал его прописки (хотя бы временной) во граде Китеже, но и наносил невозместимый ущерб истории литературы. Из того, что поэт остался недоволен своим произведением, вовсе не вытекало, что выцветшие от времени строки, сохранившиеся на хрупкой пожелтевшей бумаге, не приведут в восторг еще не родившихся текстологов!

Несколько минут еще было возможно поправить дело — вытащить листок, разгладить между страницами какой-нибудь толстой книги и, тем самым, даровать ему бессмертие. Но «чему быть суждено, то и сбудется»! Завбиб чиркнул спичкой и поджег комок бумаги. При этом его протянутые к огню пальцы даже не почувствовали животворящего тепла, из чего проницательный читатель вправе сделать вывод, что высокой калорийностью стихи не отличались.

Однако «тырь-пырь-нашатырь» не пропал даром! Перестроившаяся на иной лад лира зазвучала с новой силой. Стоило завбибу окунуть перо в чернильницу и поднести его к бумаге, как из-под него побежали одна за другой новые строки:

На конюшне стоят

Кони сытые,

Но у тех коней

Холки сбитые.

Или кони те

Очень нежные?

Нет, хозяева там

Неприлежные!

Неожиданно родившаяся баллада о сбитых холках и неподогнанных хомутах завершалась тонким намеком:

Как хошь, не попрешь

Против факта:

Для чего-нибудь стоит

Гауптвахта!

Переключившись затем на удалой частушечный лад, завбиб в двенадцати строках расправился с дежурным и дневальным третьей роты. Гауптвахта здесь, правда, не упоминалась, зато высказывалось пожелание «сделать этих ротозеев достоянием музеев».

С ротозеями было покончено, когда на пороге показался расстроенный военком.

— Все еще чепушишь? — спросил он, недоброжелательно поглядывая на стол.

— А вот послушайте!

Начиная читать частушки, завбиб заранее знал, что они обязательно понравятся военкому. Так оно и получилось. Только военком облек свою похвалу в самую свирепую форму.

— Вот и выходит, что ты самый настоящий, по всей форме саботажник! — сказал он. — Переводишь время шило на мыло, а захочешь — такое настрочишь, что Демьяну Бедному впору. Сегодня в клубе лекция про сифилис будет, так мы на закуску гармониста с новой программой пустим... Только еще стих про кашевара напиши. Изобрази его, вора,так, чтоб от него пар пошел! Он у меня дешево не отделается!

С кашеваром второго батальона у завбиба были кое-какие личные счеты, заказ пришелся ему по душе, а за вдохновением дело не стало. Написанное за десять минут стихотворение выглядело так:

Над котлами стоит пар,

Кверху поднимается.

У котлов вор-кашевар

Сплутовать старается.

Недосыплет, недольет,

Масла недоложит,

А где просто украдет

Жулик краснорожий.

С рыбой целый котелок

Нынче чуть не уволок.

Собирался все поесть,

Да пришлось под арест сесть.

Ему, вору, очень

Аппетит испорчен!

Выхватив листок из рук завбиба, военком прочитал стихи вслух и на этот раз расщедрился. Да еще как!

— В самую точку попал, сукин сын! Заходи ко мне вечером. Вчера я паек получил, так две осьмушки махорки для тебя отложил.

Дорога была похвала, но и гонорар не плох! Завбиб третьи сутки «стрелял» закурки и «бычки» в соседней роте.

4.

Покуда военком возвращается в свой кабинет (путь его был не прям и поэтому долог), у автора есть время рассказать, как создались столь странные на первый взгляд отношения между начальником и подчиненным.

Месяца через четыре после освобождения Архангельска, когда полк только еще переходил к оседлой казарменной жизни, военком, которому всегда и до всего было дело, увидел дежурившего в штабе нового телефониста — молодого кудрявого паренька. Но отнюдь не красивые кудри привлекли его внимание.

— Когда в бане последний раз мылся? — спросил он, понаблюдав некоторое время за пареньком.

Точного ответа на вопрос не последовало: за давностью дата последней бани была телефонистом запамятована.

— То-то и чухаешься!.. Расстегни ворот!..

Даже поверхностный саносмотр подтвердил худшие предположения военкома. Пробуя, оправдаться, телефонист похвастался, что успел перехворать двумя тифами и теперь, получив иммунитет, ничего не боится.

С этого-то иммунитета все и началось.

— Ишь ты, какие слова знаешь! — удивился военком. — Что это за штука — «иммунитет»?

— Иммунитет — это невосприимчивость к какому-нибудь заболеванию, обусловленная защитными силами организма,— словно по-писаному отчеканил паренек. — По теории Мечникова в крови человека...

У военкома от удивления поднялись брови.

— Погоди с Мечниковым!.. Отвечай толком: где, сколько учился и какое имеешь образование?

— Учился в реальном. Если считать приготовительные классы, учился девять лет.

— Интеллигент, значит!.. Из дворян, из купцов или кутейников?

— Сын служащего. Мещанин.

— На какие средства жил?

— У меня старший брат — инженер. И сам уроками зарабатывал.

— В Красную Армию как попал?

— Добровольно, по мобилизации профсоюза.

— Понимать тебя надо так: хотя ты и из «прочих», но сочувствующий... Что делать умеешь?

Здесь-то и выяснилось, что, кроме поверхностного знакомства с телефонным аппаратом, другими практическими познаниями обнаруженный в полку интеллигент не обладает. Но и девять классов были большим капиталом! На следующий день, когда кудрявый телефонист, пройдя суровую санобработку (на то был дан категорический комиссарский приказ), явился в штаб, его судьба была решена бесповоротно.

— Если ты за счет народа девять классов получил, то должен теперь эти классы обратно народу вернуть! — заявил военком.

— Как «обратно вернуть»?

— Через культпросвет! Завбибом будешь. И одновременно обязан в ликбезе участвовать. Ну, конечно, и другие дела найдутся...

Освоить премудрость десятичной классификации книг и таблиц Кеттера бывшему реалисту было нетрудно. Не прошло и трех недель, как книги, лежавшие бесформенной кучей на полу «штаб-офицерской», выстроились в стройном порядке по полкам новеньких стеллажей. Двери библиотеки открылись на неделю раньше назначенного военкомом срока.

Нашлись для завбиба и обещанные ему «другие дела». Однажды, зайдя в библиотеку, военком обнаружил рисованный лозунг-плакат, изображавший большую раскрытую книгу. На левой ее странице красивым шрифтом «рондо» было написано: «Книга учит жить», на правой — «С книгой нужно дружить». И лозунг и художественное его оформление принадлежали самому завбибу.

— Так! — сказал военком, не без уважения поглядывая на автора-художника. — Один стих у тебя получился. А целое стихотворение написать сможешь?

— Смогу! — чуть покраснев, сознался завбиб. — Я раньше много писал для училищного журнала, да и сейчас кое-когда... Для себя, конечно...

— Ну-ка, прочитай что-нибудь?

Почти все полиграфисты твердо верят во всепобеждающую силу печатного слова. Отсюда проистекала забота военкома о библиотеке. Естественно, что литература в целом, а поэзия в частности, представлялась ему нужнейшими и важнейшими видами искусства. Конечно, не все из того, что прочитал завбиб, военкому понравилось, но самый факт появления полкового поэта его обрадовал. Молодое дарование было взято на учет и стало объектом повседневного внимания комиссара. Критические его замечания, как мы уже видели, не отличались особой деликатностью, но завбиб, сумевший быстро раскусить характер начальника, прекрасно понимал, что шли они от доброго сердца, и не обижался на военкома тогда, когда тот сравнивал его с Демьяном Бедным (сам завбиб, если и хотел походить на кого-либо, то только на Александра Блока!). Вначале он ценил военкома как внимательного слушателя, но скоро творческое общение с ним стало для него привычкой, а потом и потребностью...