Том 12 Большой Джон

Она прильнула к груди матери… А та смотрела на свою девочку и шептала ей тихо:

— Конечно, конечно! Мы с папой сделаем все, что просит теперь наша выпускная: и белое платье, и подарок — все обратим в деньги и еще кое что сделаем, о чем и не догадывается милый "стрижок"…

— Что сделаете?… Мамочка, солнышко, говорите же, милые!..

— Не мучь ее, Нэлли, скажи, голубушка. Видишь, не терпится этому вьюну, — произнес отец, любовно поглядывая на свою дочурку.

— Вот что мы придумали с твоим солнышком, душечка моя. У вас в классе есть, наверное, бедные девочки, которым негде провести лето на даче… Так не пожелают ли они побыть у нас летом? У нас такой чудный, благотворный воздух… Ты знаешь… И озеро, и лес…

Лида не дала докончить своей названной матери и, взвизгнув от восторга, закружилась по комнате, совершенно позабыв о том, что она выпускная взрослая воспитанница, еще находящаяся в суровых институтских стенах.

— Милые вы мои, золотые мои! — кружилась она, напевая и хлопая в ладоши. — Вот-то придумали чудесно!.. Вот-то хорошо!.. Есть у нас такие. Одна бедная-разбедная, маме ее трудно живется, это Елочка, Лотос, Елецкая то есть. Ужасно таинственная и потешная… А другая — Додошка, любит покушать… смешная такая… круглая сирота, а тетка у нее ужасная ведьма и от Додошки открещивается…

— Ведьма? фу! — мать покачала головой.

— Мамочка, дуся, золотце мое, не сердись! — встрепенулась Лида. — Голубушка, родная, правда же Додошкина тетка такая… Мамуля, милая, как же я счастлива, что Додошка и Елочка у нас будут!.. Спасибо!.. Спасибо тебе!..

"Солнышко" смотрел со счастливой улыбкой на эту сцену. Он бесконечно радовался тому, что между любимой женщиной и его дорогой дочуркой были такие добрые отношения.

Вдруг дверь, ведущая из зеленой приемной в коридор, предательски скрипнула.

— Нас кто-то подслушивает, — Лида стремительно бросилась к дверям и распахнула их.

На пороге зеленой приемной стояла сконфуженная Додошка. Ее глаза выражали испуг и мольбу.

— Ради Бога!.. Ради Бога!.. Не выдавай меня, Воронская!.. Я хотела только взглянуть на твоего папу…

Лида схватила за руку Даурскую и почти насильно потащила ее в комнату.

— Папа-солнышко, — радостно роняла она, — вот Додошка, которая тебя «обожает», тебя, бабушку и Александра Македонского и никого больше. И пожалуйста, солнышко и мама Нэлли, скажите ей сами о том, что вы придумали сейчас…

Отец Лиды и его молодая жена ласково поглядели на сконфуженную девочку, стоявшую перед ними с таким убитым видом. Потом мачеха Лиды обняла Додошку и поцеловала ее пухлую щечку.

— Вы согласны, не правда ли, крошка, провести это лето с Лидой и с нами?… — спросила она.

Карие глаза девочки взглянули на милое спокойное лицо Нэлли Воронской, и вдруг, почти никогда не плакавшая, Додошка зарыдала горько и радостно в одно и то же время.

— Спасибо вам… вы первая… так… меня приласкали… а тетя своя… все только сердится… бранит… а вы… вы… Спасибо вам!..

Додошка, всхлипывая, полезла в карман за платком. Из кармана посыпались карамели, леденцы, кусочки сахара и мятные лепешки.

Заметив это, Додошка смутилась еще больше и готовилась уже бежать из зеленой приемной, но отец Лиды понял смущение девочки и поспешил прийти ей на помощь.

— M-lle Додо, какая, я вижу, у вас есть прелесть, — произнес он с доброй улыбкой, — мятные лепешки… Я их ужасно люблю. Вы позволите мне попробовать одну штучку?…

— Ах, пожалуйста, все, все возьмите… Это мои любимые… — оживилась Додошка и, хотя непрошеные слезинки еще дрожали на ее ресницах, девочка уже улыбалась.

А Лида, осененная в это время новой идеей, говорила:

— Я сейчас позову Лотоса… Вы познакомитесь с нею и скажете ей о приглашении… Да?… Она хорошая… только немножко спиритка. Но это несерьезно. Вы посидите, дорогие мои, а я сейчас…

"Солнышко" и «мама-Нэлли» смотрели ей вслед любящими глазами и думали о том, что ожидало в будущем этого веселого, взрослого годами и юного душой ребенка…

И Додошка смотрела вслед убежавшей подруге, но она сейчас не думала ни о чем.

Она ела леденцы.

Еще ярче стала весна. Прихотливо разубралась трава в саду желтыми и белыми цветами. Зачиликала мелкая птаха, защелкал по вечерам соловей в чаще кустов.

Утомленные за день экзаменами выпускные, после вечернего чая приходили сюда послушать певца, неизвестно как проникнувшего в самый центр каменного города, приходили, чтобы побегать в горелки или просто посидеть под старой липой и на пресловутой плите святой Агнии, перед тем как разлететься в разные стороны.

Прошел экзамен французского. Продекламировали Сида, прочли сценку из мольеровских «Жеманниц» и прослушали напутственное слово растроганного старика-учителя. Покончил со своим экзаменом и немецкий преподаватель, и нервная, взвинченная «протоплазма» — физикант — ушел навек со своими элементами, электричеством и телефонами. С грехом пополам отбарабанили педагогическую долбню m-lle Мель, и наступил, наконец, последний, едва ли не самый страшный, экзамен Стурло, с его мучительно трудной хронологией, с его "причинами и следствиями исторических событий".

Снова раскинулись шатры, замелькали на лестницах и в аллеях сада зелено-белые выпускницы с книжками учебника Иловайского подмышкой.

— Нет, не могу больше… Все равно не вызубрить всего. Волей-неволей примусь за шпаргалки, — говорила с отчаянием Рант.

— А я говорю, что бесчестны все ваши надувательские шпаргалки, — горячилась Эльская. — Лида! Вороненок! Что ты скажешь на это?

— А по-моему, шпаргалка — ничего… потому что обманывать Стурло не грех и не подло. Он злой, мучает всех. Помните Козелло? Разве он напирал так на хронологию?… Нет, Рант права, без шпаргалки никак не обойтись…

Девочки с легкой душой принялись за составление шпаргалок. Это были крошечные самодельные книжечки, прикрепленные на резинке под полотняным рукавчиком у плеча. Свободный конец резинки надевался в виде кольца на палец, и стоило лишь потянуть за этот конец, как резинка натягивалась, и книжечка, исписанная цифрами, высовывалась из-под рукавчика. Отвечающая читала, что требовалось для билета, и снова отпускала шпаргалку под рукав.

Додошка и Рант прослыли настоящими профессорами в деле устройства таких шпаргалок и нафабриковали их целую массу. Впрочем, Додошка не ограничилась шпаргалкой; в утро экзамена она поразила своих подруг новым изобретением: почти все ладони и пальцы девочки были испещрены цифрами и первоначальными буквами перечня труднейших для запоминания имен и исторических событий. Девочки, окружив Даурскую, ахали.

— А если руки вспотеют, все и сотрется, — не утерпела заметить Эльская.

— Ну, уж, пожалуйста, не врите. У меня этого быть не может, — возразила Додошка. — Руки вспотеют!.. Фи, какая проза!.. Это вам только в голову, Эльская, может прийти…

— Ах, извини, пожалуйста, — хохотала Сима, — я совсем забыла, что ты, Додошка, воплощение одной поэзии и соткана вся из лунного света, аромата фиалок и…

— Леденцов… — подхватила Лида Воронская, заливаясь смехом.

— Ха-ха-ха! — подхватили остальные.

— Вам до моих леденцов никакого дела нет! — сердито крикнула Додошка. — Прошу, оставьте меня!..

В день экзамена, назначенного ровно в два часа, девочек, за час до начала, повели в актовую залу.

Здесь были настежь раскрыты окна, и виден был старый вековой сад.

— Боже мой, какая прелесть, как зелено, свежо! — воскликнула Креолка и вскочила на скамью, а оттуда на подоконник. Легкий ветерок заиграл ее черными, как смоль, локонами.

— Зина… Бухарина… Что ты делаешь?… — округлив умышленно, как бы от ужаса, глаза, подбежала к ней Сима-Волька, — и тебе не страшно?

— А что? — спросила Креолка.

— Прическу тебе ветер растреплет, вот что! — крикнула Сима, запрыгнула на подоконник и взмахнула руками, как крыльями, точно готовясь лететь.