Строчка до Луны и обратно

— Ты-то можешь мне сказать?

— Чего сказать? — словно не понял Костя.

— О чем вы шепчетесь?

— А о чем?

— Обо мне и Маше Кротовой. Так?

— Ну да, — подтвердил Костя.

— Что да?

— Ну… ведь свидание ты ей назначит.

— Я назначил? — Леон опешил.

— Ты, — кивнул Костя. — В парке. А Маша теперь в школу почему-то не пришла. Леон, ты в кино ходил с ней? Или на танцы?

— И ты поверил?

— А чего же! Вообще-то, она в тебя втюрилась насмерть…

— Костя… — Леон так сильно сжал его руку, что тот скривился от боли. — Костя, ты меня другом считаешь?

— Факт.

— Тогда не трепи языком. А то… слово чести, забуду, как зовут тебя. И… не трогай Машу.

Остальные уроки Леон просидел, ни на кого не глядя. Взяв портфель, первым вышел из класса.

Улицу и дом, где живет Кротова, Леон знал. Лишь о номере квартиры не имел представления. После разговора с Костей он сразу решил, что должен все узнать у самой Маши. Выпытывать что-то у ребят, собирать слухи он посчитал для себя унизительным.

Разыскать Машину квартиру оказалось проще простого. На его вопрос первая же малышка, крутившая скакалку, не раздумывая, показала на балкон третьего этажа:

— Маша-солнышко? Видишь, где лыжи? Там живет. Она моего котенка лечила.

Так Леон узнал еще одно Машино имя. Солнышко. Это, пожалуй, больше ей подходит.

Балкон от лестничной клетки — справа. Ясно, и номер квартиры не нужен. Леон поднялся на третий этаж и позвонил у двери, обитой коричневой клеенкой. Он собирался нажать кнопку второй раз, когда услышал чьи-то шаги. Однако замок отпирать почему-то не спешили. Он снова протянул было вверх руку, но тут голос за дверью произнес:

— Не звони. Я не открою.

Голос был глухой, сердитый, и все же Леон узнал его.

— Маша, это ты?

— Чего тебе надо?

Только сейчас на темной клеенке он заметил круглый глазок. Значит, она его видит. И не хочет открывать?

— Маша, мне нужно у тебя спросить…

— Тебе нечего спрашивать.

— Ты можешь на минуту открыть?

— Уходи!

— Да в чем дело? — теряя терпение, зашептал он в глазок, словно это было переговорное устройство. — Ты можешь объяснить?

— Что объяснять… Ты все написал.

Наверху хлопнула дверь. Кто-то спускался по лестнице. Леон сделал вид, будто что-то ищет в портфеле. Показалась старушка с белым лохматым пуделем. Собачонка натянула в его сторону поводок и визгливо, противно тявкнула.

— Мальчик, ты к кому?

— Здесь Кротова живет. Маша. — Леон покраснел. — Мы учимся вместе.

— Цезарь, пошли! — дернула поводок старушка.

Когда шаги ее затихли, из-за двери донеслось:

— Ты обманщик. Ты злой. Зачем написал такое письмо?

— Да не писал я никакого письма.

— Не верю. И второе письмо твое. Тем же почерком написано.

— О чем хоть письмо? — совсем растерявшись, громким шепотом спросил он.

Маша долго не отвечала. Он услышал всхлипывание за дверью.

— Ты можешь показать эти письма?

— Зачем? — наконец спросила она.

— Посмотрю на почерк.

Ее снова долго не было слышно.

— Я не хочу показывать. Это… твой почерк.

— Не может быть. Покажи.

— Не хочу.

— Но почему? Не буду читать, только на буквы взгляну.

— Хорошо… Одну строчку покажу.

Через минуту она вернулась. Дверь приоткрылась настолько, что в нее и карандаш не просунулся бы. Из щели показалась узкая полоска бумаги. Как только Леон вытянул эту полоску, дверь со стуком закрылась.

— А теперь уходи. Уходи! — И он услышал, как Маша снова заплакала.

На бумажной полоске Леон прочитал: «А чтобы не сомневалась — Леон Шишкин».

Буквы узкие, наклоненные резко вправо. В самом деле, похоже на его почерк… Но «ч»! Он же никогда не закручивает кверху хвостик. Даже смешно! И «к» пишет совсем не так. Чья же это работа?..

Снизу послышалось визгливое тявканье Цезаря. Леон торопливо свернул бумажную полоску, сунул в карман и поспешил на улицу.

Не пришла Кротова и на следующий день. Сергей Санюха был недоволен. Шепотков и веселых взглядов в сторону невозмутимого, бесчувственного Шишкина ему было недостаточно. Как-то иначе представлял Санюха продолжение этой комической истории. Хотя бы скорей Белуха приходила. Может, еще и состоится главное представление.

А Леон Шишкин в самом деле выглядел совершенно спокойным. Разве только задумчивей стал. И смотрит как-то уж очень внимательно, без улыбки. А так — обычный Шишкин. Сидит за партой, пишет в тетради, у доски отвечает, ходит, разговаривает. И к Сергеевой парте подошел, словно и не было недавней стычки в коридоре, о баскетбольной секции что-то спросил, в раскрытую тетрадку его посмотрел, четырехцветной ручкой заинтересовался. Даже выщелкнул красный стерженек. Попробовал, как пишет.

— Импорт?

— Само собой, — сказал Сергей. — Венгрия!

Леон и зеленый цвет попробовал. Красивый. Как трава после дождя. Но ничего не сказал, не похвалил. Вдруг положил венгерскую ручку на парту и, сжав губы, зашагал в коридор.

Если бы Маша Кротова знала, что всему классу известно и о письме, и о том, что ходила в парк на свидание: она бы, вероятно, и в среду, и в четверг не решилась появиться в школе. Но Маша всего не знала. А на занятия все-таки надо было ходить.

В среду она пришла бледная, похудевшая, глаз не поднимала.

Леон, сидя на своей парте и украдкой, через плечо, взглядывая на ее склоненную голову со светлыми, гладко зачесанными волосами, горько, до болезненной остроты жалел ее. И вместе с этим чувством в нем уже натягивалась струна гнева к Санюхе, который так беззаботно развалился на парте и так, наверное, восхищен своим искусством «тактического мышления».

Леон все обдумал. На пятом уроке он произнес про себя итоговую, книжную фразу: «За все должно быть заплачено». И уже до самого звонка сидел, стиснув пальцы, мысленно повторяя: «По-другому нельзя. Иначе никогда себе не прощу!»

Как только за учительницей закрылась дверь, Леон вышел к доске и поднял руку:

— Ребята, у меня сообщение!

Были в классе такие, кого заставить полчаса посидеть на собрании — задача потрудней, чем удержать в кулаке воду, а тут самые непоседливые притихли, о портфелях забыли. Так просто Шишкин выступать не будет.

— Костя, закрой дверь, чтоб не мешали.

И другу Косте интересно, что затеял Леон — с готовностью заклинил дверную ручку стулом.

Все ждали. На лицах — любопытство. Одна лишь Кротова, не дыша, с испугом смотрела в парту. К ней и обратился Леон:

— Кротова, тут про нас третий день шепчутся. Да ты не бойся, все знают. Будто я письмо написал тебе, пригласил на свидание. Но… — Леон вздохнул, словно о чем-то сожалея, — но письма тебе я не писал. И не знаю, что в нем. И мое бы какое, в общем, дело, только под письмом фамилия моя поставлена. А это уже — подлость. И за это надо отвечать. Отвечать должен Санюхин.

— Ты докажи! — рванулся из-за парты Сергей.

— Все доказано, — спокойно ответил Леон. — Экспертиза не нужна. Точно знаю, потому и говорю. В общем, так, Сергей: извинись перед Кротовой.

— Перед кем? Перед Белухой? Ха-ха! Ребята, вы слышите?!

Леон подошел к Сергею вплотную:

— Ты извинишься перед Машей. Понял? Иначе… я изуродую тебя. Может, даже убью.

Если бы он прокричал угрозу, затопал ногами, замахнулся, то и Санюха сорвался бы на крик. Не так бы еще затопал, замахал кулаками. Но Леон произнес эти страшные слова, не повысив голоса, каждый слог выговорил четко, будто по отдельности. И понял Сергей: проиграл, надо отступать. Но отступать достойно.

— Шуток ты не понимаешь, Шишкин, — с наигранной веселостью сказал он. — Это просто шутка. Майская, веселая шутка.

— Ты извинись, — напомнил Леон, не спуская с Санюхи тяжелого, немигающего взгляда.

— Кротова, — улыбаясь, спросил Сергей, — ты-то понимаешь, что это шутка?

Все пять уроков Маша сидела бледная, как бумага. Сейчас лицо ее горело. Но что она могла сказать? Ничего не могла.