Строчка до Луны и обратно

Маша снова схватила письмо. Перечитала. Вдруг ее поразила строка: «Потому что ты лучше всех». Лучше… Почему он так написал? Это же неправда. Ведь сколько раз, смотрясь в зеркало, она до боли закусывала губы. Ей все не правилось в себе. Так что же, врало зеркало? Маша торопливо подошла к шкафу, открыла дверцу. В блестящем прямоугольнике зеркала увидела свое отражение. Ладно, фигура не в счет. Не было бы фигуры, сама не пошла бы записываться в танцевальный кружок Дома пионеров. Третий год танцует. Две грамоты со смотров. Но лицо. Где оно? Нос широкий. А для чего эта глубокая ямочка на подбородке? Но самое ужасное — брови. Ах, какие у Нефедовой брови! Темные, пушистые, серпиком. А это что? Может, по рисунку и неплохо, но цвет! Летом, когда лицо загорит, еще как-то можно мириться. А сейчас… Белуха! Ну что делать, не краситься же в четырнадцать лет! А если слегка? Потом можно все стереть.

Маша оглядела мамину парфюмерию: помаду, тушь для ресниц и бровей, пудру, тени всякие…

«В парке зайду в кустики, — подумала она, — и чуть-чуть подкрашусь. Разве это какое преступление?..»

В парке Маша неожиданно поймала себя на том, что согласие на предложение Леона родилось в ней как-то само собой. Вроде и не думала об этом, а вот… Это ведь называется «свиданием». Ну и что ж, пойдет на свидание. Это же Леон пригласил. Умный, хороший, добрый, милый Леон.

Ощущение радости, новое, незнакомое, переполнявшее все ее существо, требовало какого-то выхода, доброго дела, словно она спешила заслужить право на эту огромную и такую неожиданную радость.

Перемыть посуду и убрать в квартире — этого было ей мало. Сбегала в магазин за продуктами, помогла матери развесить во дворе белье. Про заданные на понедельник уроки и говорить нечего — все было написано, решено, повторено. Потом выгладила школьную форму и, с особой тщательностью, передник, обшитый кружевами. А еще погладила белую с короткими рукавами и синими карманами кофточку. Она очень шла к ее узким голубым джинсам. Вполне можно было надеть кофточку — малыши бегали во дворе в одних трусиках.

— Да что с тобой, Машенька? — с удивлением глядя на принарядившуюся дочку, сказала мать. — Ты сегодня сияешь, как солнышко.

— Весна, — с загадочной улыбкой ответила Маша. — Я пойду погуляю, мама. Что нужно, я все сделала.

— Да уж куда больше! Всю квартиру перевернула.

— Так я погуляю?

— Конечно, доченька.

— Может быть, в парк схожу.

— С Наташей пойдете?

— Наверно… В парке, говорят, красиво. На карусели покатаемся…

— Деньги у тебя есть?

— Целый рубль, мама. Серебряный. Так я пошла.

Махнув на прощанье белой сумочкой, Маша скрылась за дверью. Кроме серебряного рубля в сумочке у нее лежало зеркальце и еще кое-что, прихваченное из маминой косметички.

К подруге она, конечно, не пошла. И на трамвай не стала садиться. Две остановки — долгая ли дорога! До шести часов еще двадцать минут. А пройтись по солнечной улице, мимо нарядных витрин, пестрых киосков, взглядывать в незнакомые лица прохожих, слышать обрывки чужих разговоров и музыку, льющуюся из окон, и веселый воробьиный гомон в листве над головой — это же так чудесно! Она шла по улице, и все в ней пело, и каждой своей жилкой она чувствовала упругую легкость, похожую на полет.

Впереди показались желтые, пузатые колонны входа в городской парк культуры и отдыха — сооружение, далекое от изящества и хорошего вкуса. Но сейчас даже эти неуклюжие колонны, с отвалившимися кусками штукатурки, показались Маше красивыми. Она вошла в парк, свернула к густым кустам акации, даже расстегнула сумочку — но вдруг устыдилась: а надо ли? Ведь никогда же до этого не красилась, а вот… все равно понравилась Леону. Пусть будет как есть! Повесив на локоть белую сумочку (так, ей казалось, она сможет выглядеть более независимой), словно прогуливаясь, Маша не спеша двинулась в глубь парка.

Пруд с лебедями был недалеко. Свернув с главной аллеи, она увидела голубую воду и четырех неподвижно застывших лебедей. Красивые птицы. Круто выгнув длинные шеи, лебеди будто говорили: смотрите на нас, любуйтесь. Но Маша первым делом взглянула налево, направо, где по берегу прогуливались еще немногочисленные в этот час отдыхающие. Она бы, наверное, и в огромной толпе узнала Леона. А тут секундного взгляда было достаточно, чтобы убедиться: Леона среди гуляющих нет. Видно рано пришла. Что ж, пока можно на лебедей посмотреть.

Походкой еще более неспешной она шла по берегу, изредка бросая взгляды по сторонам. «Как стыдно ждать, — подумала она. — Хорошо, хоть не одна тут». У парня с ракетками в целлофановом мешочке спросить время Маша постеснялась. Зато на руке встречной женщины она успела разглядеть стрелки часов — было уже начало седьмого.

Не верилось, что Леон, такой во всем аккуратный, точный, мот опоздать. Наверно, что-то случилось.

Вдруг к Маше подбежал мальчуган лет восьми в зеленых шортиках. В руке он держал конверт.

— Ты Кротова? — спросил мальчуган.

— Да, — растерянно ответила Маша.

— Возьми! — сказал он и побежал обратно.

Куда он побежал, Маша даже не посмотрела. На конверте стояли те же буквы — «К. М.». «Так и есть, значит, что-то случилось, не смог прийти», — тревожно подумала она.

Конверт был заклеен, и ей снова пришлось обрывать кромку. На листке было всего две строчки, написанные тем же почерком. Но эти две строчки выстрелили в нее, как два ружейных ствола.

«Ха! Вырядилась, прибежала! Да кому ты нужна, курица общипанная! Л. Ш.»

Маша не помнила, как шла домой, не знала — светило ли солнце или хлестал дождь.

В понедельник в школу она не явилась.

Дежурившая в этот день Леля Нефедова на вопрос математички: «Что с Кротовой?» — лишь пожала плечами… Однако уже перед началом второго урока, докладывая географу об отсутствующих в классе, Леля по поводу Кротовой, едва сдерживая улыбку, добавила игривым голосом:

— Нам неизвестно, почему Кротовой нет, но говорят, у нее — переживания какие-то…

А через несколько минут на вторую парту Леона пришла записка с одним словом и тремя восклицательными знаками: «Поздравляю!!!» Почерк показался ему знакомым. Он оглянулся на четвертую парту у окна и встретился с таким лукавым взглядом Лелиных глаз, что никаких сомнений относительно авторства записки у него не оставалось. Но что могло значить это многовосклицательное послание? С чем Нефедова поздравляет его?

В конце концов, решив, что это какой-то глупый розыгрыш, Леон принялся слушать географа. На перемене он сразу же побежал в буфет и совсем бы забыл о записке, если бы дежурная Леля не поспешила туда же — съесть сладкую булочку с чаем. Она сама подошла к Леону и, смерив его любопытным взглядом, сказала:

— Что-то я слышала, Леончик… — И белыми зубками Леля откусила кусочек булки.

— С этим и поздравила?

— Так, значит, это правда?

— Что — «это»?

— Ну… это. Ты лучше знаешь.

— Что знаю? — Леон со стуком поставил стакан. Капелька молока упала на Лелин рукав отглаженного платья.

— Потише не можешь? — сбив розовым ногтем белую капельку, сказала она. — И не кричи! Сейчас дадут звонок — пожалуйста, уступаю тебе место. Можешь сам доложить, почему Кротова не пришла в школу.

— Слушай, красотка! — Сжатые пальцы Леона побелели. — Ты что крутишь? Рассказывай!

От такого взгляда его и голоса съежишься. Нефедова поспешила напопятную.

— Леончик, сама не знаю. Правда, не знаю. Говорят что-то. А что? — Она покрутила опрятной головкой. — Ты бы у ребят узнал. Они там все шепчутся о чем-то.

Не допив молоко, Леон вышел из буфета. В коридоре, у своего класса действительно заметил, что на него с любопытством посматривают, оглядываются. Даже шепоток различил. В кучке ребят он увидел Костю Иванова, с которым дружил, бывал у него дома. Леон взял Костю за руку и повел в конец коридора. На лестнице он спросил: