Чуть-чуть считается

Покачивался опустевший корень, на котором только что висел Федя. Вниз по крутому склону катились, перегоняя друг друга, затвердевшие комки песка. А Феди не было. Феди не было ни на корне, ни под обрывом, ни на берегу, ни в воздухе. Феди не было нигде. Федя точно провалился под землю.

Как вскоре выяснилось, Федя и впрямь провалился под землю. Он крикнул «Алле!», оттолкнулся ногами от песчаной стены и неожиданно для самого себя полетел не под обрыв, а куда-то в мягкую темень.

– Федя! – кричали сверху перепуганные Витя с Любой. – Куда ты подевался, Федя?!

– Да здесь я, – отозвался наконец Федя, высовывая голову из песчаной стены. – Ну, пещерка тут мировецкая, ребята! Вот где мы устроим наше секретное убежище. Слышите меня? Здесь! Будет ничуть не хуже, чем в каморке. И не нужно таскать солдатиков туда-обратно. И никто в мире не догадается, что у нас тут есть. Во!

Замечательные открытия нередко приходят в самый последний момент, когда положение кажется совершенно безвыходным. У ребят положение было – куда уж хуже! Федины родители получили ордер на квартиру и уже ездили смотреть её. Квартира Прохоровым понравилась, хотя после просторного дома была и тесновата. Выходило, что ещё немного – и Федин дом снесут. Прощай, значит, удобная каморка! А куда девать свои сокровища? И вдруг пожалуйста: вместо старой полутёмной комнатёнки великолепное новое секретное хранилище.

Под самой поляной!

В пещере!

Целую неделю ребята трудились с утра до вечера. Пещеру немного расширили, выровняли в ней пол, сделали в стенах углубления-ниши. И соорудили лестницу, чтобы забираться в хранилище. Раздобыли крепкие бельевые верёвки и соорудили из них лестницу. На ступеньки пошли палочки от ящиков, что насобирали у мебельного магазина. Лестницу привязали к перекладине, прочно прикреплённой на полу поперёк пещеры.

Утром Федя или Витя спускались с полянки по сосновому корневищу и сбрасывали под обрыв верёвочную лестницу. По ней залезали с пляжа остальные. И лестницу после этого убирали снова в пещеру. Как всё равно в книге Жюля Верна «Таинственный остров».

Перетащили в пещеру все свои сокровища. Расставили в нишах солдатиков и пушки. На самом почётном месте, напротив входа, установили полевой походный телефон. После того как он заговорил, менять его с Васей Пчёлкиным даже на самых заманчивых условиях было, конечно, совершенно глупо.

В общем, арсенал получился во всех отношениях замечательный и абсолютно неприступный. Разве догадаешься, что тут кто-то есть, в этой почти отвесной песчаной стене, под прикрытием нависающего над обрывом козырька и корней? Конечно же, никто не догадается! И конечно же, такого великолепного секретного хранилища больше нет, не было и никогда не будет ни у кого на свете!

Глава девятнадцатая

ПОЭТОМ МОЖЕШЬ ТЫ НЕ БЫТЬ

Великая тишина застыла над Волгой. В зеркальной от безветрия сини воды плавилось золото солнца. Простучит моторка вдоль берега и утихнет, словно уснёт. Гуднёт басовито трудяга-буксир. Пропоёт моторами белоснежный красавец «метеор», вспорет острыми крыльями синюю гладь. И снова немая, удивительная тишина.

Из ребячьей пещеры видно, как на том берегу идёт сенокос. Людей не различить, меньше муравьишек. Но тишина такая удивительная, что оттуда доносится песня. Девчата поют. Хором. Помахивают граблями и поют. На Руси испокон веку песня помогала работе.

Слов песни, что доносится из заречной дали, почти не разобрать. Но песня знакомая, и слова легко угадываются сами:

Последний бой – он трудный самый.

А я в Россию, домой хочу,

Я так давно не видел маму.

Над ярким, распахнутым к свету проёмом пещеры пролетел комок земли, качнул сосновые корни. Ещё прошуршал комок. Осыпалась струйка песка-пыли.

Кто-то там устраивался на их поляне, на краю обрыва. Ребята подняли глаза к песчаному потолку. Сверху донёсся кряхтящий голос деда:

– Вот тут и посидим. Гляньте, местечко какое! Век бы отсюда не уходил. Сколько исколесил по стране, а чудесней мест не видывал.

Второго, женского голоса они сначала не узнали, хотя голос показался им знакомым.

– Вы же знаете, Николай Григорьевич, что я в этом городе совсем одна,- несмело прозвучал голос. – Ни друзей у меня здесь по сути дела, ни родных. Мама далеко… И не с кем посоветоваться. Вы себя плохо чувствуете, я понимаю. Простите, что я вас потревожила. Но после того разговора у нас в школе, ну, когда вот вы с Иваном Игоревичем… мне показалось, что вы один сможете…

– Ну, ну, – начал сердиться дед. – Что там у вас снова стряслось?

– Нет, ничего особенного, – встрепенулся голос. – Я вам тогда уже немного рассказывала. Помните? И вот… не знаю теперь, как и поступить. Ведь они оба хорошие – и Иван, и Андрюша…

Ребята, конечно, догадались, кому принадлежит тот знакомый голос.

– Наша Светлана Сергеевна, – шепнул Витя.

Учительница рассказывала деду про Ивана Игоревича и про дядю Андрюшу. Оказалось, они чуть ли не в один день оба сделали ей предложение. И Светлана Сергеевна растерялась. Потому что она не знала, за кого ей лучше выходить замуж: за одного или за другого.

– С Иваном мы всё-таки как-то ближе, – говорила Светлана. – Всё же одна специальность. Хотя во взглядах на педагогику, как вы сразу заметили, мы с ним во многом расходимся. А с Андрюшей мы вообще какие-то разные. Но он, с другой стороны, душевней, мягче. Мне легче с ним. И любит он меня сильнее, чем Иван. Андрюша для меня что угодно может сделать. Он…

– Ну, теники-веники, – буркнул дед. – Погоди. А ты-то сама?

– Что – я? – не поняла Светлана Сергеевна.

– Ты-то кого любишь?

– Так если бы я знала, Николай Григорьевич… Я потому и набралась смелости снова обратиться к вам. За советом. Я боюсь обидеть и того и другого. И боюсь что-то потерять…

– Ох, не оттуда ты заходишь, девочка, – вздохнул дед. – Ох, не оттуда! Счастье своё боишься упустить. Это понятно. Только счастье-то прежде всего в нас самих, а не в тех, от кого его взять можно.

– Как это? – тихо проговорила Светлана Сергеевна.

– Да так, – сказал дед. – Вот когда сама полюбишь, тогда и придёт к тебе твоё счастье. И советов тогда тебе, между прочим, ничьих не потребуется. В таких вопросах, как у тебя, Света, вообще помощники да советчики – один вред.

Напоённая зноем, медленно и величаво текла внизу Волга. Вскрикивали, чертя крылом неподвижный воздух, ласточки. Попискивали в гнёздах-ямках птенцы. Да с того берега едва слышно доносилась в тиши песня.

– А с квартирой у вас как, Николай Григорьевич? – помолчав, спросила Светлана Сергеевна.

– С квартирой-то, – сказал дед. – Да сейчас вроде ничего с квартирой. А ты разве ничего не слышала?

– Что? – спросила Светлана Сергеевна.

– Ну, про отца Феди Прохорова, потом, как меня в исполком вызывали.

– Нет, не слышала ничего, Николай Григорьевич.

Вот ведь дед! И Витя тоже ничего не слышал – ни про Фединого отца, ни про вызов в исполком. И Федя с Любой, понятно, ничего не слышали. Слышали бы, в тайне от Вити держать не стали.

А дед там, наверху, уже тихо рассказывал учительнице, как он регулярно, неделя за неделей, посещал исполком. И как ему там вежливо обещали. Но время шло, а дело – ни с места. И вдруг утром неожиданно заявляется в гости Фёдор Фёдорович Прохоров. Весь от смущения красный. «Вот вам, Николай Григорьевич, ордер на квартиру. Можете въезжать». А Прохоровым, дескать, и в старом доме не дует, им торопиться покуда некуда. Ордер – на стол, сам – за дверь. Дед за ним. Да разве хромоногому угнаться за здоровяком? Дед, разумеется, в исполком. Чтобы объяснить положение вещей и вернуть назад несуразный ордер. А в исполкоме в это время переполох, деда срочно разыскивает сам Агафонов. Дед, естественно, решил, что вся чехарда заварилась в исполкоме по поводу прохоровского ордера. Поднимается в кабинет к Агафонову. Агафонов сразу из-за стола и – навстречу. Так, мол, и так, Николай Григорьевич, а вы сами во всём виноваты. Дочка мне рассказала, как вы в школе у них выступали. Очень я отчётливо себе это представил – резиновую лодку посреди Баренцева моря, вражеский пулемёт… Что же вы скромничаете-то? Даже в военкомате обо всём этом не знают. Дочка на меня так обиделась – никогда её такой не видел. Впрочем, «обиделась» – не то слово. Прямо чуть ли не отреклась от меня, от бездушного чинуши и бюрократа. Короче говоря, разговор длинный, а всё – к одному: промашку дали в исполкоме и готовы немедленно исправить ошибку.