Медведь и бабочка

— Не маши, как мельница.

Палец левой руки полуспрятался за правую руку, не поймёшь, засчитывать его или нет, но девочка уверенно заключила:

— Шесть с половиной годиков. А мне — семь!

Славка остался невозмутимым, и девочка прибавила:

— Ты много букв знаешь?

С радостным ожиданием она не сводила глаз с мальчика, и он вздохнул:

— Мы не знаем.

Девочка поджала губы, ногой начертила на песке огромные, с дом, буквы и нараспев сказала:

— Это буква «А».

— Аааа…

— А вот это буква «М».

— Мыы…

— Это?

— Аааа…

— Это?

— Мыы, — благодарно протянул Славка.

— Что здесь написано?

На Славку нашло затмение. Буквы стояли плотно, зубчатые, как забор в Славкином саду или как шалаши, в которых ночуют косари на сенокосе, и он выпалил:

— Забор!

— Нет, — замахала руками девочка. — Мэ-а. Мэ-а… Кто у вас есть?

На этот раз Славка не спешил ответить, мучительно вглядывался в буквы, на что они похожи, и тихим голосом, рассчитанным на то, чтобы его не расслышали, прошелестел:

— Шалашики…

— Что?!

Славка тут же поправился:

— Чашка.

И потупился под расстроенным взглядом девочки. Он сам не понял, почему у него вылетело «чашка», ожидал, что его будут ругать, и боялся смотреть на собеседницу. А когда посмотрел, то встретился с добрыми, сочувствующими её глазами. Взрослым, наверное маминым, голосом она попросила:

— Ты не торопись. Подумай как следует и читай вслух: мэ-а, мэ-а — ма-ма.

Славка недоверчиво повторил за ней:

— Ма-ма.

Он даже оглянулся: нет ли где мамы? Рядом блестела река, по ту сторону зеленели луга, по эту желтел песок.

— Ты туда не смотри. Мама вот здесь.

Некоторое время Славка таращил глаза на таинственные буквы с великой надеждой отыскать в них хоть что-нибудь похожее на маму. Ничего похожего не было, но девочка могла рассердиться, а мама могла жить в этом шалаше или за тем забором.

— Мама, — сказал он. — Мама!

— Научился! Научился! — закричала девочка, запрыгала, захлопала в ладоши.

Ветер сорвал с неё шляпу, колесом покатил в реку, и девочка, во все стороны разбрызгивая воду, побежала за ней, догнала, стряхнула с неё капли, надела на голову. Но ветер немедленно сорвал шляпу, закинул высоко в небо, сразу отпустил, и шляпа, как подстреленная утка, обмякла и ухнула вниз.

Девочка на бегу поймала её, крепко прижала к загорелой груди и повернулась к всаднику мокрым счастливым лицом.

— Мальчик, слезай с коня, — сказала она. — Он будет пастись и есть траву. Папа и мама ушли в деревню за молоком, они скоро придут и будут тебе очень рады. А мы с тобой поиграем в ловушки и в прятушки.

Славка стеснительно повёл плечами. Ему очень хотелось поиграть, побегать с девочкой. Но как без дедушки слезешь на землю или заберёшься обратно на лошадь? Кто тебя примет на руки, кто подсадит?

В это время с луговой стороны, невидимая, заржала лошадь. Буско зашевелил ушами, напрягся и направился к воде.

— Как? — огорчилась девочка. — Ты уже уезжаешь?

Славка готов был зареветь от обиды, но не заревел, а мужественно кивнул: что делать, такова наша мужская доля.

Девочка забежала по колена в воду, чтобы лучше видеть коня и всадника, и смотрела на Славку восхищёнными глазами.

— Приезжайте к нам ещё!

Он выпрямился, увидел зыбкое своё отражение в воде, прихлынувшей к бокам лошади. Отражение было большое и красивое, хоть в раму вставляй, обидно, что далеко от девочки.

На всякий случай Славка громко объявил про него:

— Я это!

На том берегу он оглянулся, чтобы посмотреть на девочку, но Буско заржал и прямиком через низкий мягкий тальник понёс мальчика на близкое ржанье.

Тут Славка услышал собачье повизгиванье и увидел Тузика. Собака прыгала сбоку лошади, и по глазам её было понятно, что на радостях она хотела бы допрыгнуть до Славкиного лица и облизать его.

Кусты затрещали: на Буране прискакал дедушка, перегнулся с седла и щекотно поцеловал Славку в самую макушку.

— А я тебя кричал-кричал!..

Бок о бок они проехали низинку, где скопилась жара, и остановились над озером на высоком берегу, где паслись лошади. Дедушка спешился, снял Славку, и мальчуган сел на землю: укачало.

Он сидел и думал: скорее бы вырасти, чтобы уметь читать и писать и учить других грамоте, как девочка, что живёт в белой палатке с оранжевой заплатой.

А земля после езды всё ещё качалась в Славкиных глазах. Будто была она не земля, а живая лошадь — тёплая и добрая, вроде Буски, только гораздо больше его…

БЕЛЫЙ ПЕТУХ

Бабушка увезла Ольгу в деревню к своей сестре и племяннику. С ними Ольга не успела познакомиться — во дворе на неё налетел белый петух, она заплакала, стукнула его куклой по голове. Петух еле устоял на ногах, отошёл и, разгребая лапами мусор, уважительно косился на девочку.

Бабушки заперли петуха в сарае, вытерли Ольгины слёзы, увели её в избу и долго не могли успокоиться:

— Как он ей глаза не выклевал… И с чего он такой злой?

Вечером пришёл бабушкин племянник — дядя Саша долго мылся под рукомойником — бабушки дважды наполняли рукомойник водой. А потом все сидели за столом, ел и разговаривали об одном и том же: об урожае.

— Хорошо зерно спать уложишь — хорошо и разбудишь, — говорила двоюродная бабушка.

Ольгина бабушка винилась:

— Забыла я всё…

А дядя Саша вставил осторожным басом:

— Старые люди так говорят: ржичке мягче стели — сытнее год проживёшь.

— И как вы, Сашенька, постель ей очень мягкую постелили? — спрашивала Ольгина бабушка.

Дядя Саша отвечал:

— Стелем мягко, не обижаем.

Ольга слушала-слушала и спросила:

— Кому надо мягко стелить?

— Хлебушке! — хором ответили все за столом. — Жёсткую постель он не любит.

Ольга взяла со стола кусок хлеба, будто бы не наелась, унесла его с собой под одеяло. Хлебу было мягко, но девочка вспомнила, как недавно во сне, ворочаясь с боку на бок, она раздавила глиняного козлика, пожалела его, а заодно и хлеб.

В доме все спали, Ольга встала над хлебом на четвереньки, чтобы не раздавить его, и заснула, уткнув голову в руки. Спать было неудобно, зато хлеб был в безопасности. Её разбудили перепуганные бабушки:

— Оленька, голубушка, где у тебя болит?

— Грибами отравилась?! Моё сердце так и чуяло!..

— Что это ты так спишь-то?

— Я хлеб охраняю, — не открывая глаз, говорила Ольга,

которой не хотелось просыпаться. — Я ему мягко постлала.

Бабушки ещё о чём-то над ней поговорили, поворожили, повернули её на бок. Она крепко заснула и не слышала, как ей ставили градусник.

Утром под присмотром бабушек Ольга вышла гулять.

В щели сарая она попыталась увидеть пленного петуха, чтобы сказать ему: «Не надо злиться, я тебя прощаю». Но в сарае было темно, девочка ничего не разглядела и потихоньку ушла за ворота, пока бабушки разговаривали между собой.

Прямо от ворот лежало серое поле, по нему ехал трактор, с трактора спрыгнул человек с белыми зубами и сказал голосом дяди Саши:

— Ольга, я хлеб спать укладываю.

Девочка огляделась: ни кровати, ни матраца, ни одеяла нигде нет. Может быть, всё это в кабине трактора?

— А постель где? — спросила она.

Дядя Саша ответил:

— Сколько видишь — всё это его постель. Широка она у хлебушка.

Дядя Саша достал из кармана горсть зерна, дал потрогать девочке.

— Я на тракторе езжу, сеялку за собой вожу, видишь? Она зёрнышки в землю зарывает, сверху тёплой землёй укрывает. Вот тебе и постель и одеяло. Дождик пойдёт и разбудит зёрнышки…

Досказать он не успел — прибежали бабушки, увели Ольгу домой, а дяде Саше выговорили: нельзя ребёнка столько держать на ветру.

У Ольги дни идут медленно. Долго-предолго катит ветер солнце по небу, долго-предолго пьют чай бабушки, и говорят бабушки между собой.