Павлик Морозов [1976]

Учительница круто повернулась и пошла к воротам.

— Вот, черт, настырная! — прошептал Трофим и громко прибавил: — Одну минуточку, Зоя Александровна! Вы зайдите ко мне завтра в сельсовет. Может, придумаем, что-нибудь.

— Я к вам уже раз десять приходила!

— А вы не зазнавайтесь, зайдите, зайдите! — он проводил ее сердитым взглядом, покручивая ус. — Ушла! Скажи на милость, какая важная! Одну зиму ребят проучила, а всю деревню уже свихнула. То ей избу-читальню подавай, то школу ремонтируй. А теперь всем мужикам мозги колхозом крутит!

— Комсомолка… — Данила все еще смотрел с усмешкой на калитку, за которой исчезла учительница — Пионерский отряд устроила. Ты слышал, дядя Трофим? Пашку пионеры своим начальником выбрали. Тоже, как и ты — председатель совета! Смехота!

— Вот я ему настегаю одно место, председателю!

Неподвижно стоявшая на крыльце Татьяна шевельнулась, сказала резко:

— Ну да, настегаешь! Так я тебе и дала настегать!

— А это не твоего ума дело! Ступай, хозяйством занимайся!

— Зверь был, зверем и остался! — Она ушла в избу, громко стукнув дверью. Данила и Трофим помолчали.

— Так что же еще хромой говорил?

— Говорил, что денег не пожалеет за такие удостоверения.

— А много ему таких удостоверений надо?

— Я так понял, что их человек восемь, раскулаченных, бежать собираются. А может, и больше.

Трофим помедлил.

— Не знаю… Подумать надо…

— По тысяче за удостоверение дадут, дядя Трофим!

— Врешь?!

— Ей-богу!

Трофим молча крутил ус и вдруг, прищурившись, посмотрел Даниле в глаза:

— А сколько тебе уже хромой дал?

— Мне?… Ничего, дядя Трофим, — смутился Данила.

— По глазам вижу, что дал. Ну, ладно, ладно… Когда он придет?

— Сегодня, чуток попозже.

— Ладно, пусть приходит, — махнул Трофим рукой. — Только чтоб не видел никто!

— Ну, это уж будь спокоен, дядя Трофим! — многозначительно подмигнул Данила и поднялся. Хотелось ему рассказать еще Трофиму о том, что хромой стрелял в райкомовского работника Дымова и, наверно, убил его, но раздумал. Труслив Трофим, чего доброго, еще совсем испугается и не захочет с хромым встретиться.

— Кажись, еще кто-то к тебе идет, дядя Трофим, — сказал он, направляясь к жердяному забору.

— Кто там еще?

— Арсения Игнатьевича батрак.

— Потупчик?

— Он самый. — Данила скрылся в соседнем дворе, где жил со своим дедом — отцом Трофима. А с улицы во двор вошел рослый человек с пышной бородой, такой ярко-рыжей, что она горела на его груди, как пламя.

— К вам я, Трофим Сергеевич… — сказал человек густым басом, снимая у калитки картуз.

Трофим недовольно покривился.

— Вижу, что ко мне. Чего надо?

— Я про Арсения Игнатьевича Кулуканова хочу сказать… Не хочет платить он мне, Трофим Сергеевич.

— Это твое дело. Сельсовет здесь ни при чем.

— Да как же ни при чем, Трофим Сергеевич?! Я же у него, почитай, год батрачу, и хоть бы копейку заплатил!

— Арсений Игнатьевич человек обходительный, — убеждающим тоном сказал Трофим, — напрасно ничего делать не станет.

— Да как же не станет, Трофим Сергеевич! — загорячился Потупчик. — Я на него целый год спину гну, а он платить не хочет. У меня же дочка есть, ей и обуться и одеться надо, и сам я поизносился… А он говорит: «Ты у меня кормился, значит, мы и в расчете».

— Так ведь харчи тоже денег стоят, — усмехнулся Трофим.

— Это что ж, выходит, за харчи на него хребет гнуть? Пятнадцатый год Советской власти идет! Нет теперь таких порядков!

— Не знаю, не знаю… Это ваше там дело.

— За кулака заступаетесь, Трофим Сергеевич!

Трофим медленно подошел к Потупчику, заложив руки в карманы. В калитку вбежали Павел и Федя и, увидев нахмуренное лицо отца, притаились у ворот.

— Арсений Игнатьевич Кулуканов в списках сельсовета числится середняком, гражданин Потупчик! — подчеркивая каждое слово, сказал Трофим. — Ты на честного человека не наговаривай!

— Да когда же он середняком стал? — все громче гремел бас Потупчика. — Вы сами посудите: одного рогатого скота десять голов, лошадей столько же, паровая молотилка, да батраков пять человек! Нет такого правила у Советской власти, чтобы такого мироеда середняком считать. Вы его еще в бедняки запишите!

— Ты меня правилам не учи, Потупчик: я сам Советская власть! Меня товарищ Захаркин всегда поддержит.

— Много берете на себя, Трофим Сергеевич! Вам народ доверие оказал, председателем Совета вас выбрали, а вы против народа выступаете!

— Это кто ж народ? Ты, что ли?

— А хоть бы и я!

Трофима раздражал разговор с Потупчиком. «Выгнать бы его к дьяволу!» — подумал он, но не решился: смелый человек этот Потупчик, наделает шуму на целый район, потом расхлебывай! И Трофим сказал примирительно:

— Ты попусту не горячись. Я помочь всегда помогу, только закон есть закон. Вот так, стало быть.

— Ничего, мы правду найдем, Трофим Сергеевич! — Потупчик надел картуз, вышел на улицу.

— А вы чего, как мыши, притаились? — сердито сказал Трофим, увидев вдруг у ворот сыновей. Но тут же рассеянно отвернулся: его не покидали мысли о хромом. Восемь тысяч рублей не шутка! Он покрутил ус и молча прошел на соседний двор, где скрылся Данила.

Из избы вышла Татьяна, начала накрывать на стол под березой.

— Ух ты, пирог-то какой! — подбежал Федя. — Вкусный, маманька?

— А вот попробуешь… — Она взглянула на детей. Глаза ее засветились лаской. Все свои тридцать пять лет прожила Татьяна в постоянном труде, радостей видела мало. В детстве не пришлось учиться: батрачила у богатого соседа. Замужество не принесло облегчения. Хозяйство и дети отнимали здоровье и силы. Но в них, в детях, находила Татьяна свое счастье. Вон Пашка какой большой и разумный вырос, лучший ученик школе. Может, действительно станет доктором или учителем! Почему-то ей очень хотелось, чтобы он стал именно доктором или учителем… Домой всякие книжки из школы носит, все читает газеты да журналы. И ее по складам читать выучил. Сначала смешно было, думала — впустую все занятия, а потом приятно стало складывать из букв слова и понимать их затаенный смысл.

Татьяна кончила накрывать на стол, склонилась к Павлу:

— Пашутка, ты о чем задумался?

Павел нахмурил брови. Они у него густые, сросшиеся на переносице. Над правой — небольшая коричневая родинка. Шевельнет бровью — и родинка вздрагивает.

— Маманька, чего к нам дядя Вася приходил?

— Какой дядя Вася?

— Потупчик.

— Не знаю, Пашутка. А что такое?

— Так просто… — уклончиво ответил Павел.

Татьяна обняла сына, с тревогой заглянула ему в лицо.

— Ты чего будто в воду опущенный? Что у тебя на сердце, Пашутка? Я же все вижу, ты не отворачивайся.

— Ты слышала, что дядя Вася кричал папаньке? «Вам народ доверие оказал, а вы против народа выступаете…»

Она ответила не сразу, не зная, как объяснить сыну то, что давно тревожило ее самое и что лежало на сердце тяжелым, томящим грузом.

— Работа у отца такая, Пашутка… На всех угодить трудно. Одному — хорошо, другому — не нравится. Отец-то законы лучше знает… Его ведь сам секретарь райкома уважает.

Павел спросил порывисто:

— Значит, он все по закону делает?

— Я так думаю, что по закону… — неуверенно сказала Татьяна.

— Правда, по закону, маманька? — допытывался он.

Что сказать сыну? Она увидела за его поясом новую книгу.

— Что это?

Федя ответил за Павла:

— Премия, маманька! Зоя Александровна Паше дала за учение.

— Премия? Ну-ка, посмотрю сейчас, сынок, как ты меня читать выучил. — Она открыла книгу и прочитала по складам: — Го… рьк… ий… Горький… «Мать»… Правильно?

— Правильно, — улыбнулся Павел.

— Этак я скоро и Ксеню догоню.

— Маманька, ты скоро и газеты читать будешь! — радостно сказал Федя.

— Буду, Федюша, буду! Хорошие вы мои! — она широко распахнула руки и притянула сыновей к груди. — Что бы я без вас делала? Только и радости у меня в жизни! Федюшка, а что ж у тебя красного галстука нету?