Мой внутренний Элвис

Вообще-то я вовсе не из Швабии, ну может быть, только пара генов оттуда — в лучшем случае, их половина. И папа сначала хотел, чтобы я танцевала в швабской группе народного танца — только вот ее было трудно найти в Восточной Фрисландии. А чтоб создать свою группу, одной полушвабки маловато. Тогда точно не получилось бы водить хороводы. В семь лет меня выкинули из танцевальной группы, потому что однажды на чьей-то серебряной свадьбе я споткнулась и вылила какой-то старушке холодный суп прямо на колени.

Папе бы самое время радоваться, что мои швабские гены больше не будут портить восточнофрисландскими обычаями, а не напевать эту дурацкую «кралю из ансамбля».

Я разглядываю девочку-эмиша. Длинное платье и шапочка смотрятся почти как народный костюм, который мне тогда справили. Я очень им гордилась и казалась себе красавицей.

Глупость какая.

— Чего? — Нелли тут как тут.

— Красиво, — говорю я.

— Да, и вправду красиво, — соглашается она и добавляет, что тут полно моих соотечественников. Нелли кивает на девочку-эмиша. — Она настоящая красавица, если бы не жир.

Посередине рынка под тентом стоят деревянные столы и стулья, на гриле запекают свиные ребрышки и картошку.

Мы садимся за стол и едим.

Мать Нелли что-то все время говорит моей маме и показывает на Нелли. Папа тоже говорит мне и тоже показывает на Нелли: она, мол, занимается волонтерской социальной работой, а еще учит русский и скоро поедет по обмену в Японию. «Классно, правда?» — папа смотрит на меня своим взглядом «у-других-людей-такие-классные-дети». Я пробую ответить взглядом «у-других-детей-классные-родители», но папа на такие вещи не ведется. Тогда я гляжу мимо него, на маму. Мать Нелли как раз наклоняется к ней через стол, спрашивает что-то и кивает в мою сторону.

— Вы что-то предпринимаете по поводу ее веса? — слышу я.

Мама пожимает плечами. Я смотрю на папу. «Женские разговорчики», — говорит он.

Я поддеваю на вилку то, что осталось от свиных ребрышек и кладу папе на тарелку. Пусть лучше он станет еще жирнее.

— Спасибо, — говорит он.

Клара ерзает на скамейке и тянет маму за футболку:

— Мне надо в туалет.

— Да, солнышко.

Мама гладит Клару по голове и разговаривает с матерью Нелли дальше как ни в чем не бывало. Потом глядит на меня:

— Антье, не могла бы ты?

Ну уж нет. Только не это.

— Антье?

— Хорошо.

Мама роется в сумке и ставит на стол Кларину банку для мочи. Лицо матери Нелли передергивает от отвращения.

— Она собирает мочу, потому что хочет сохранить для себя собственный продукт, — поясняет мама, — она уже слишком взрослая для анальной фазы, но мы думаем, что она должна развиваться в своем собственном ритме.

Мать Нелли с пониманием кивает.

Нелли смеется.

Я судорожно хватаю банку, потом Клару и бросаюсь прочь.

— Ну А-антье-э! — Клара спотыкается, едва поспевая за мной, но мне совершенно не хочется идти медленно. Каждая секунда с этой банкой в руке — мучение. Перед туалетом, конечно, очередина, потому что кабинка только одна. Нужно было взять сумку или что-нибудь, чем можно прикрыть эту чертову банку! Женщина за нами с интересом рассматривает, что же такое у меня в руке.

— Отдай мою банку! — Клара тянет меня за футболку. Я отдаю. Тем лучше — не придется держать в руке мерзкую позорную штуку. Клара даже не пытается спрятать банку — наоборот, она гордо обхватывает ее обеими руками.

Женщина улыбается Кларе:

— У тебя модные очки, малышка!

Клара гордо кивает.

Вот уже два дня она не снимает эти очки с голограммой, которые оказались в ее «Хэппи Мил» из Макдональдса. Там, где должны быть Кларины глаза, таращатся с голограммы глаза рептилий. Кларин взгляд нагоняет ужас. Не представляю, как ее очки можно назвать красивыми, но если тетеньке это нравится, тем лучше. Тогда, может быть, она и не заметит, что в руках у Клары банка из-под мармелада, полная писюлек.

— А это что такое?

Рано я обрадовалась.

— Это мое пипи! — Клара протягивает женщине банку. Та берет ее.

— О, как интересно!

— Это ее моча, — поясняю я, — она ее собирает, потому что хочет обладать собственным продуктом. Она уже взрослая для анальной фазы, но мы думаем, что она должна развиваться в собственном ритме.

— О! — Женщина секунду смотрит на нас с отвращением. Но быстро берет себя в руки, лучезарно улыбается Кларе и возвращает ей банку. — У тебя очень красивые пипи, малышка, такой прекрасный цвет!

Клара сияет. Женщина поспешно отворачивается.

Когда кабинка освобождается, мы заходим и я закрываю за нами дверь. Теперь мне надо взять банку Клары и опорожнить. Но она крепко держится за нее.

— Нет!

— Клара, — говорю я. — Нам нужно все это вылить! Туда уже больше ничего не поместится!

— Не-е-е-е-ет! — Клара ревет в голос.

— Ну хорошо, — соглашаюсь я, — тогда в этот раз не сможешь пописать в банку. Дело твое!

Я поднимаю стульчак унитаза и приглашающим жестом указываю на него.

— Не-не-не! Хочу в банку!

— Но она полная!

— Дай другую!

— Клара, — смотря в ее рептильи глаза, я встаю перед сестрой на колени, что не так уж и просто сделать в тесной кабинке. — Мама сказала, что в путешествии у тебя будет только одна банка. И ты согласилась!

— Хочу новую!

— У вас там все в порядке? — спрашивает кто-то снаружи.

— Да-да, все о’кей! — кричу я в ответ. Потом хватаю Клару за руку и отбираю у нее банку. Клара визжит, я прижимаю ее к двери кабинки, открываю банку и выливаю все в унитаз. Потом оборачиваюсь и протягиваю Кларе пустую: «Валяй. Писай или сдохни».

— Ты! — вопит Клара. — Ты такая злая! Это ведь всего за два дня! Ты! Противная толстая корова!

Я молчу. Потом распахиваю кабинку, выхожу и закрываю дверь, навалившись на нее спиной.

— Выйдешь отсюда, когда в банке что-нибудь появится.

Перед кабинкой в очередь выстроились не меньше двадцати женщин. Они таращатся на меня. Я улыбаюсь.

Через мгновение из кабинки доносится журчание. Потом Клара рвется наружу. Я отхожу. Моя сестра распахивает дверь и с торжествующим видом вручает мне банку.

Банка совсем теплая. Женщина, стоящая впереди, многозначительно смотрит на других и отправляется в кабинку.

Я беру Клару за руку и тяну ее вдоль ряда женщин, которые не отрывают от нас глаз. Когда мы добираемся до столика, я с грохотом ставлю банку перед мамой: «Пожалуйте!»

Мама быстренько прячет ее в сумку. Я сажусь рядом с папой. Клара лезет ко мне обниматься. Я отпихиваю ее, но она не отстает и прижимается ко мне изо всех сил.

— Клара, — говорю я, — проваливай.

Нелли смеется.

— Пошла вон! — шиплю я Кларе. Сестра удивленно глядит на меня.

— Мы с тобой, — сквозь зубы цежу я, — в разводе навсегда. Клара гладит меня по руке, а я отталкиваю ее.

— Ничего себе, — говорит Клара, — ничего себе! Потом наклоняется и ее выворачивает прямо на мои туфли.

2

Я лежу в кровати в расстегнутой до пупка ночнушке. Кондиционер в этом дешевом мотеле совсем не работает. У Фицмартинов мы не смогли остановиться, потому что-де дом слишком мал для гостей.

Ну и хорошо, а то бы пришлось спать в комнате с Нелли.

Лучше уж комната на двоих без кондиционера.

Рядом со мной мама, она смотрит телевизор в одних трусах. На экране прыгают чирлидеры в невероятно коротких юбочках. Они выстраиваются в пирамиду и умудряются при этом вертеть помпонами и улыбаться изо всех сил. Мне очень нравятся их животы — совсем плоские, с чуть-чуть торчащими пупками.

Когда мама лежит перед телевизором почти голышом, я вдруг замечаю, какая она худышка. У нее тоже совсем плоский живот, как у чирлидеров.

Мой живот выглядит совсем иначе: мячики, мячики и складки, разрастающиеся книзу. А где же пупок? Алло? Я его сто лет уже не видела.

Так было всегда. Пупки моих подружек, когда мы вместе купались, можно было потрогать, словно кнопку на животе. А у меня там была только яма. Тогда-то я думала, это оттого, что другим детям просто плохо обрезали пуповину. Мама мне всегда говорила: «Тебе так здорово перевязали пуповину» — и гордо гладила меня по животу.