Юрка — сын командира

— Зачем он так... перевёртывает?— забыв об уговоре, толкнул Юрка Козырева.

— Если планшетист напишет как положено, папе твоему, нашему командиру, придётся читать всё наоборот, ломать голову. У командира на это времени нету. Молчим, Юра!... А теперь доложи — цель применяет помехи.

— Цель применяет помехи!— громко «выдал» Юрка.

— Включить индикатор снятия помех,— тотчас грозно и громко скомандовал папа.— Сопровождать цель!

Юрка чуть ли не подпрыгивал от величайшей гордости: здорово, что он прибежал на ночные занятия, вон как хорошо помогает он папе!

Операторы, казалось, прилипли к экранам, наверное, нелегко и непросто сопровождать цель, применяющую помехи. А Козырев опять насторожился:

— Юра, есть цель!

— Другая, да?

— Конечно. Дублируй! Живо!.. Командуй: есть цель!

— Есть цель... другая!— выпалил Юрка.

— Цель номер семь входит в зону поражения.

Юрка продублировал и этот доклад, и тотчас папа подал команду — чётко и резко, будто не выговаривая слова, а обрубая их топором:

— Сопровождать цель номер восемь. Седьмую — уничтожить!

Доклады поступали один за другим, раздавались команды.

В кабине становилось жарко.

Время летело незаметно, и когда вдруг папа скомандовал: «Отбой!»— Юрка огорчился:

— Всё? Больше стрелять не будем?

— На сегодня хватит. Пойдём, сын, домой.

Юрка прижался к Козыреву, шепнул:

— Я буду приходить ещё, ладно?

— Конечно! Теперь ты — в курсе. И мне с тобой работать — прямо любота. Ну, беги, солдат!..

Наверное, наступала заря,— было холоднее, чем ночью. А может, так всегда бывает, когда выходишь из тёплого помещения наружу?

Юрка поёжился: бр-р!..

— Что,— спросил папа,— зябко? Ну-ка, босяк, седлай меня. Руки давай, руки!

— Папа, я ведь уже большой...

— Поехали...

Юрке было немного неудобно: такой верзила залез к отцу на спину,— но в то же время и приятно: вот так, «верхом», часто приходилось ездить на папе, когда он, Юрка, был ещё совсем-совсем маленьким...

— Ты уж в другой раз собирай всё заранее,— посоветовал папа,— а то, понимаешь, удрать и то не можешь по-человечески.

— Ага,— согласился Юрка.— В мундире и босой... Товарищ Петров я, что ли...

Когда приближались к проходной, Юрка попросил:

— Ссади меня, папа, пешком пойду. Часовой же увидит.

— Пожалуй, верно. Слезай.

Часовой им просто откозырял и ушёл в темноту, под ёлки.

Уже подходили к своему домику, когда папа сказал:

— Женщины наши, наверное, уже третий сон видят.

— А чего им? Спят себе...

— Давай зайдём тихо-онь-ко, чтоб ни дверь, ни половица не скрипнули.

— Ага. Подожди меня, папа, мне надо.

Юрка сбегал к придорожной ели, вернулся с вешалкой в руках.

— Что это?— удивился папа.— Ну-у, брат... А ты ведь сегодня не выспишься...

— Ничего, переживём!— солидно ответил Юрка.— Папа, знаешь, кем я стану, когда вырасту?

— Знаю. Собаководом.

— А вот и нет! Оператором, как Козырев. Или командиром, как ты...

— Что ж, неплохо. И оператором неплохо, и командиром. Ну, тихонько, солдат. И сразу — спать!..

Как ни был Юрка возбуждён, сон сморил его сразу. Но, засыпая, он всё-таки успел еще подумать: хорошо прошла эта ночь! А завтра опять будет хороший день — он встретится с Шахом, с Козыревым, с «дядей Стёпой», заберёт с поста Дункана и будет кормить его, а потом вместе с Шахом обучать приёмам сторожевой службы...

Пусть бы скорее кончалась ночь и наступал новый день!

«ЭХ, ЮРКА, ЮРКА...»

Чистым и ясным было синее небо, казалось, недвижно стояли в нём редкие оранжево-белые облака, и там, прямо под ними, косяками летели на юг перелётные птицы.

На обочинах дороги кое-где ещё синели поздние цветы, ещё трава сочно зеленела на придорожных откосах, а редкие топольки уже стали терять пожелтевшую листву, и не сильный, но уже прохладный ветерок гнал её по дороге, по полю...

Лес отсюда, с дороги, выглядел празднично-нарядным: все краски смешались в нём — жёлтые, оранжевые, зелёные, малиновые,— но Юрка уже знал, что это ненадолго, скоро весь этот наряд упадёт на землю, деревья станут встречать холодную зиму голыми, и, может, им, как и человеку, тоже бывает холодно?..

Он решил спросить об этом Шахназарова,— тот шагал впереди, посвистывая и думая о чём-то о своём.

— Шах!

— Слушаю вас, товарищ командующий!..

Шахназаров распахнул шинель — ему, наверное, жарко, и сумку «почтарскую» несёт не на плече, а размахивает ею, коротко подхватив за лямки.

— Кислый ты какой-то, Юрка... Устал? Или нагоняй получил в школе? Нет? Тогда нечего нюнить, давай-ка грянем нашу!— Перейдя на строевой шаг, он запел чётко и призывно, будто командуя:

Юрка тоже перешёл на строевой, и песня полилась уже в два голоса:

В школу и обратно ходить Юрке с Шахназаровым всегда было весело. Шах интересно рассказывал о подвигах героев Великой Отечественной войны, знал много песен. Пока пройдёшь четыре километра, сколько их спеть можно! Почти не устаёшь, и дорога не кажется длинной.

«Ладно, про то, холодно ли деревьям зимой, я потом спрошу,— подумал Юрка, старательно подтягивая другу своим звонким голоском и радуясь, что песня звучит слаженно и хорошо, хоть прямо выступай в самодеятельности. А что,— решил Юрка,— и выступим! Скажу Шаху — и выступим! И все солдаты будут слушать, как мы поём...»

Шахназаров неожиданно оборвал песню, казалось, чему-то обрадовавшись, и поспешно застегнул крючки шинели, надел ремень.

— Ты чего, Шах?

Они уже подходили к лесу, и там, между жёлтыми берёзками, мелькнуло что-то голубое, скрылось и опять мелькнуло, и Юрка воскликнул удивлённо:

— Глянь, Шах! Видишь, Таня! Что она тут делает?

— Может, цветы рвёт...— пожал плечами Шахназаров.

— Ха-ха, какие же теперь цветы. Та-ань, ты чего тут ищешь?

Девушка вышла из леса и очень удивилась:

— Так рано из школы? А я вот грибы собираю, бабушка больна, ей супу с грибами захотелось... Нашла всего два.

— Ха-ха!— сказал Юрка.— Разве это грибы? Пойдём дальше в лес, мы тебе таких грибов наберём — не донесёшь! Там их хоть лопатой греби, правда, Шах?

— Да разве можно мне туда?— лукаво взглянула Таня на Шахназарова.— Часовые... арестуют.

— Вот ещё выдумала... Пойдём!— горячо настаивал Юрка.— Вы идите тихонько, а я побегу. Я тебе, Таня, найду их знаешь сколько!

— Какой ты добрый, Юрочка!— ласково сказала Таня.

Шахназаров кивнул: беги...

Юрка влетел в лес, в тот самый березнячок на опушке, где только что была Таня, и сразу нарвался на целое семейство боровиков. Удивительно, как только Таня не смогла их заметить? Выходят из-под ёлочки, как тридцать три богатыря из пены морской, а вот этот, самый первый и самый большой, конечно, дядька Черномор. Так и тянуло — повыхватывать их из земли поскорее, но Юрка, помня, как журил его Шахназаров за подобную проделку, когда они впервые пошли по грибы вдвоём, достал из ранца перочинный ножик, аккуратно срезал каждый гриб и уложил на мшистую кочку — один к одному. Побродил ещё немного рядом, под соснами — зелёнки, плотные, чистенькие, просто — чудо — целых восемь штук!

Юрка осторожно срезал и зелёнки, сложил в фуражку.

Нет, это даже хорошо, что Таня не сумела пока найти грибов: ему, Юрке, так хотелось ей удружить! Таня и в самом деле, как говорит Шахназаров,— хороший парень. Как она радуется, когда они приходят на почту. И всё почему-то краснеет. Увидит их — улыбнётся и покраснеет. Передаёт ей Шах письмо от хорошего друга — она опять краснеет, сама вручает Шаху письмо для хорошего друга и — опять... Кто это у них самый лучший друг? «Дядя Стёпа»? А может, Козырев? Юрка привстал, вытянул, как лебедь, шею и крикнул: