Юрка — сын командира

— Отец!— умоляюще воскликнула мама.— Да как же это?..

— Всё,— отрезал папа и ушёл.

Мама глядела на Юрку и, вздыхая, сокрушённо качала головой. Оля тоже покачала головой и, вздохнув, опять сказала:

— Ох, горе моё...

От обеда Юрка отказался, побежал на огневую искать Шаха. Нашёл в пристройке к кухне,— здесь он ещё ни разу не бывал.

Середину помещения занимала электрическая картофелечистка, у стен стояли деревянные столы, скамьи, на них — кастрюли с очищенной картошкой. Шахназаров только что наполнил их водой и теперь — голый до пояса, в забрызганных сапогах и в прорезиненном фартуке,— драил шваброй цементный пол, изредка смахивая ладонью пот со лба.

Юрка, виновато опустив голову, присел на пороге, стал ковыряться в спичечном коробке, подаренном Антосиком, потом, исподлобья взглянув на опечаленного друга, поднёс коробок к уху, делая вид, что слушает, хотя слушать было нечего: жук скорее всего издох — не царапался, не жужжал.

— Шах, ты наряды вне очереди отрабатываешь, да? За самоволку?

Шахназаров поставил швабру в угол, умылся до пояса над раковиной, натянул гимнастёрку.

— Герой, ничего не скажешь... Первый раз поехал в новую школу и — нате вам — с товарищем подрался...

— Филя насмехался потому что...

— Постоять за себя, конечно, достойно мужчины. Только... не всегда — кулаками. Руки даны человеку, чтобы ими добрые дела делать, а не для того, чтобы надо не надо — в зубы.

Шахназаров вышел во двор, направился к казарме. Юрка понуро поплёлся за ним шагах в трёх позади. Вытряхнул из коробка издохшего жука, потом швырнул под ноги и коробок.

— Подними!— строго сказал, не оглядываясь, Шахназаров.— С тебя взятки гладки, а с дневальных старшина спросит. Надел солдатскую форму, так будь солдатом.

Юрка поднял коробок, понёс к мусорному ящику. Когда вошёл в казарму, Шахназарова там не оказалось.

— А где Шах?— спросил у дневального.

Тот указал пальцем на дверь канцелярии. Крадучись, Юрка приблизился к двери и сразу услышал разговор:

— Товарищ подполковник, разрешите обратиться по личному вопросу? Разрешите мне... в школу ходить... с Юркой...

— Гм... Ничего не понимаю... Вы кто — военнослужащий или... Юркина нянька?

— Мне бы повторить кое-что, товарищ подполковник,— волнуясь, объяснял Шах.— После службы сразу к станку, а хотелось бы ещё и в институт. Боюсь, не вытяну... Повторить бы малость... Разрешите, товарищ подполковник...

— Думаю, товарищ подполковник,— это уже вмешался в разговор майор Зотов,— можно разрешить. Шахназаров — солдат исправный, ну а что оплошал разок — надеюсь, это не повторится.

Папа долго молчит, слышно — барабанит пальцами по столу. Ну что ему, жалко, что ли?

— Хорошо, разрешаю. Но смотрите, Шахназаров, служба от этого не должна страдать ни в коем случае. Даже если бы вам опять вздумалось вдруг сделать что-нибудь... для Юрки. Идите.

Шахназаров, выходя из канцелярии, не заметил друга. Юрка догнал его уже на крыльце.

— Шах, я всё слышал. Вдвоём будем ходить, да? Вот здорово!

— И учиться будем вместе. Только ты в третьем, я — в десятом.

— Вот здорово!

И ВНОВЬ ЧЕЛОВЕК СО ШРАМОМ...

В «почтарской» сумке Шахназарова была всего лишь небольшая пачка писем. Он предложил Юрке отдать ему туго набитый книгами тяжёлый ранец, но Юрке свою поклажу хотелось нести самому.

— Шах, а за Уралом тоже тайга?

— Есть и тайга, и степи тоже. Всё есть.

— Когда служба кончится, туда уедешь?

— Видно будет.

— А там, где снег и снег, где на собаках ездят, ты бы жил?

— Если бы понадобилось, жил бы.

— И я бы жил!

— Нам с тобой, может, ещё придётся. Давай, Юра, напрямик, лесом. Прямо по этой просеке. Глянь, как в лесу красиво!

В лесу действительно было красиво. Кроны лиственных деревьев уже кое-где пятнались желтым, оранжевым, красным,— и на их фоне зелёные сосны и ели выглядели ещё зеленее. Воздух был свеж и прозрачен, и когда Шахназаров, вдохнув полной грудью, прокричал вдруг: «Ага-га-а!» — эхо отозвалось далеко, прозвучав затухающим звуком. «Ага-га-а!» — заорал и Юрка. Потом они пустились наперегонки, хохоча и толкая друг друга. Выбежали на опушку и, запыхавшиеся, повалились в густую траву. Юрка, падая, ухватился руками, озорства ради, за молодые побеги крохотной сосёнки и оборвал с корою до самой земли.

Шахназаров вроде бы не заметил этого. Опершись на локоть, он глядел на деревья и улыбался.

— Законно, правда, Юрка? Каждое дерево, каждый кустик свою красоту имеет, прямо глаз не оторвать! А польза от них какая! Вдохни поглубже. Чувствуешь, какой воздух чистый? Это они, деревья, дают нам с тобой и всем людям кислород, иначе бы враз люди задохнулись. А знаешь, сколько дерево растёт до полной спелости?

— Не-а,— с затаённым испугом ответил Юрка.

— Лет пятьдесят-шестьдесят, а то и дольше, целую человеческую жизнь. Усекаешь? Жалко, что некоторые этого не понимают, туристы там всякие, желторотые мальчишки... ножами режут, ломают, как самые последние разбойники.

Юрка взглянул на пораненное им деревце, потом на Шаха. Тот спокойно лежал и глядел в небо. Он, конечно, едва встанет, сразу всё заметит и поймёт. Юрка порылся в кармане, нашёл обрывок какого-то шнурка. Настороженно поглядывая на Шаха, приподнял полуобломанные веточки, приложил к стволу и привязал.

— Пойдём, Шах, а то опоздаем!..

— Пора.— Шахназаров поднялся. Юрка встал так, чтобы заслонить собою пораненное деревце.— Прокладываем дорогу напрямик, зачем нам каждый день крюк делать? Видишь вон тот большущий дуб у реки? Идём прямо на него, потом — к почте, а там и школа рядом. Становись за мной, слушай мою команду. Шагом — марш!

«Хорошо,— подумал Юрка.— Не заметил...»

Он недолго шёл следом за Шахназаровым.

— Не хочу задним, хочу первым.

— Шагай, только поживее, чтобы я на пятки тебе не наступал. Темп возьми — ать-два, ать-два, давай ранец, он тебе мешает.

— Не мешает.

— Шире шаг! Молодец!

— А ты расскажи что-нибудь. Обещал про «Варяга».

— Верно, обещал. Что ж, можно и про «Варяга». Случилось это, Юрка, давным-давно, наверное, твоих дедушек ещё на свете не было. Стояли на рейде в порту Чемульпо два русских корабля — крейсер «Варяг» и канонерская лодка «Кореец». Ни один матрос, ни сам капитан Руднев не знали, что Япония напала на Россию и уже вовсю идёт война. На рассвете увидел вахтенный офицер: четырнадцать японских кораблей подошли к заливу и дают сигнал: «Приказываю сдаться!» Вышел на мостик капитан Руднев — высокий такой, бородатый, красивый, вся грудь в орденах и медалях,— скомандовал: «Свистать всех наверх!» Матросы и офицеры построились на палубах, и тогда Руднев обратился к ним. «Братья,— сказал он,— далеко мы от родных берегов и окружены неприятелем. Ждать помощи неоткуда. Наша Родина, наша Россия — наши корабли. Что будем делать, братья? Сдадимся на милость неприятеля, но на веки вечные покроем себя позором или со славой умрём?» — «Умрём!— сказали матросы.— Русские никогда не склоняли головы перед врагами. Лучше умрём». И тогда капитан Руднев поклонился матросам и скомандовал: «Всем занять боевые места. Полный вперёд!» Японцы обрадовались, подумали, что русские идут сдаваться, а «Варяг» и «Кореец» вошли между их кораблями и открыли огонь. Это, Юра, был страшный бой... Два корабля против четырнадцати. Снаряды рвались один за другим, падали убитые и раненые, всё горело вокруг... Матросы перевязывали раненых товарищей, и те опять становились к орудиям. Уже тонет японский миноносец, три подбитых крейсера, дымя, выходят из боя, но всё меньше и меньше остаётся русских людей. Послушай, как об этом в песне поётся: