О маленьких рыбаках и больших рыбах

— Ну, хватит, поедем жерлички ставить.

А мне не хочется — на ершей. Не верится мне, что на них может взять щука. Такие они колючие — все пальцы я о них исколол. Как она их в рот возьмет?

Однако делать нечего! Других живцов нет.

— Сейчас, — говорю, — только удочки замотаю.

— Да ты оставь их так. Пусть они стоят. Ерш на них возьмет.

— Ну, ладно, — говорю. А сам взглянул на свою большую удочку и вижу, что поплавок у ней утонул. Ах, думаю, не иначе, какая-то крупная рыба взяла. Вытаскиваю, гляжу, и тут ерш, да еще маленький, а весь большой крючок в рот забрал. Даже досадно мне стало. А ну тебя, думаю! И забросил опять леску в воду с ершом на крючке, а удилище в берег воткнул.

Сели мы с Шуркой в лодку, захватили ведро с живцами и поехали жерлички ставить. Посмотрел я в ведро, вижу — одна из Шуркиных сорожек уже вверх брюхом плавает и для жерлички уж не годится. Эх, думаю, теперь только на последнюю сорожку и рассчитывать можно, а на ершей — кто их знает, берет ли их щука!

С непривычки долго мы провозились с жерличками. Колья пришлось искать, втыкать их в грязный илистый берег. Устали, испачкались, измокли. А главное — комары нас так искусали, что у нас и щеки, и уши, и шеи распухли и страшно чесались. А руки у нас грязные — и в рыбной слизи, и в иле, и в глине. В конце концов мы такие узоры расписали у себя на лице и на шее, что взглянуть страшно. Даже от Шуркиной всегдашней аккуратности и щеголеватости следа не осталось, а обо мне уж и говорить нечего — как поросенок весь вымазался.

Жерлички — одну с сорожкой, а остальные с ершами — мы все же неплохо поставили, постарались. Но меня все время сомнение грызло — будет щука на ерша брать или не будет? Неужели так и не поймаем щуки?

С этим вопросом я, прежде всего, и обратился к Матвею Ивановичу, когда мы подъехали к нашей стоянке.

Матвей Иванович и Федя были на берегу. Матвей Иванович сидел и трубочку свою посасывал, а Федя полулежал около него с мечтательным видом и веткой ивовой отмахивался от комаров.

Я на берег вышел, а Шурка в лодке остался, чтобы от грязи отмыться.

Матвей Иванович меня успокоил. По его словам выходило, что щука на всякую рыбу берет, с которой она вместе живет, и особенно охотно на ту, которой всего больше в реке.

Я совсем было удовлетворился этим, но спрашиваю:

— А вы, Матвей Иванович, своих щук тоже на ерша поймали?

— Нет, я их поймал на сорожку. Сегодня поутру за мостом, в узком месте Прорвы я сорожек наудил. Там щук меньше, а потому и мелочь попадалась.

— А почему же, Матвей Иванович, вы на ерша жерлички не поставили?

— А потому, молодой человек, что я ими пренебрегаю. Дело иметь с ними не люблю, так как вид у них чрезвычайно гнусный и отталкивающий.

То-то и есть, думаю, что вид-то у ерша, действительно, самый гнусный и щука его не захочет. А Матвей Иванович посмотрел на меня через очки и говорит:

— А вы бы, молодой человек, последовали примеру вашего товарища и помылись бы. А то у вас все лицо и шея наподобие новозеландского папуаса разрисованы глиной.

Я послушался этого совета и спустился к реке. Шурка уж кончил свой туалет и поднялся на берег. По пути я подошел к кусту, около которого были поставлены мои удочки.

Смотрю — что такое? — только одна моя удочка, маленькая, стоит, а большой нет. Вот и ямка, где она была воткнута, осталась. Что за история, думаю, куда она могла деваться.

Спрашиваю Васю — он тут же неподалеку и сидит, где и раньше сидел, когда мы ершей удили.

Но Вася и вопроса моего не понял. Поднял на меня свое наивное лицо и говорит восторженно:

— Смотри-ка, Шурик, сколько я ершей наудил! — и сует мне свою корзиночку, чуть не доверху наполненную ершами. — Так берут ерши, так берут! Только накидывать успевай.

Но мне не до ершей было. Дело в том, что у меня был план еще раньше составлен — как поставим жерлички, идти к Володе и Андрейке на мостик, окуней удить. А внезапное исчезновение большой окуневой удочки разрушало этот план. Да и удочку было жалко.

От Васи я ничего и не добился. По всему видно было, что он своими ершами был так занят, что ничего и не видал и не слыхал, что делалось кругом него.

Осмотрел я тщательно все место — нигде и следов нет. В самый куст заглянул, раздвинул ветви и только сунул туда лицо, как вдруг кто-то как шлепнет там по воде — только брызги полетели, и волны от куста пошли по воде, а куст так и закачался. Я вздрогнул даже, отскочил от куста. И об удочке забыл — не иначе как щука, думаю, в куст зашла и там возится. Вот бы жерличку около него поставить.

И Вася этот плеск услыхал — с изумлением поглядел на куст, да и на высоком берегу он был слышен. Сверху меня Федя окликнул, спрашивает:

— Ты, Шурик, не в воду ли упал?

— Нет, — говорю, — это рыба какая-то в кусте возится.

Так и не нашел я удочки. Вынул я другую, замотал. Как бы, думаю, и эта не пропала. Потом вспомнил, наконец, зачем я к реке спустился. Поплескал рассеянно на лицо водой, вероятно, только грязь размазал на нем. И поднялся на берег.

Рассказал о своей пропаже. Рассказываю, а сам на Шурку смотрю. И показалось мне, что он хитро улыбается. Я и говорю:

— Это не ты ли мою удочку спрятал?

Шурка на меня обиделся. Сжал губы презрительно и говорит:

— Еще что выдумал! Очень нужно мне твою удочку прятать.

А в это время, слышу, в кусте — опять возня и плеск, и видно, что верхушка его так и зашевелилась.

Матвей Иванович вынул трубку изо рта, поглядел на меня поверх очков и говорит медлительно, как всегда:

— Предполагаю я, молодой человек, что этот шум и пропажа вашей удочки имеют между собой некую связь.

Я ничего не понял. А Матвей Иванович продолжает:

— На крючке вашей удочки ерш, вы сказали, сидел?

— Да, — говорю, — ерш! — и вдруг меня осенило: — Матвей Иванович, неужели это щука на ерша взяла и удочку мою в куст утащила?

Говорю, а у самого даже колени от волнения задрожали.

А Матвей Иванович говорит спокойно:

— Да, я так предполагаю. Давайте, впрочем, проверим наше предположение, — встал и под берег к лодке стал спускаться. И мы с Шуркой за ним.

Сели мы все в лодку и подъехали к кусту. Смотрю, около куста торчит из воды толстый конец моего удилища.

— Матвей Иванович, вот она, моя удочка-то, — и схватился за нее. И в то же время внутри куста опять послышалась та же возня и плеск.

А Матвей Иванович с самым строгим и важным видом говорит мне:

— Не волнуйтесь, молодой человек, и бросьте пока ваше удилище! А лучше возьмитесь за ветви этого куста и подтяните к нему лодку.

Мы так и сделали — я с носа подтянул лодку, а Шурка с кормы. И лодка подошла бортом к кусту вплотную. Матвей Иванович раздвинул руками густую листву, и мы все трое заглянули внутрь куста.

— Щука, Матвей Иванович, щука! — закричал я что есть мочи, хотя кричать и не нужно было — щука была видна вся, как на ладони. Она лежала на подводных стеблях куста, до половины выставив из воды спину, и тяжело дышала, медленно открывая и закрывая жабры по бокам своей хищной вытянутой головы. Руки мои невольно к ней потянулись. Но щука вдруг снова бешено забилась, обдала нас фонтаном брызг и закачала куст. Но видно было, что ее что-то крепко держит, потому что когда она успокоилась, она оказалась на том же месте, что и раньше.

Матвей Иванович велел нам еще ближе подтянуть лодку, не торопясь, вынул изо рта трубку и, осмотревшись, положил ее на сухое место в лодке. Затем поправил очки, засучил рукава выше локтя и вдруг быстрым движением, какого я никак не ожидал от него, схватил щуку позади головы, вдавив пальцы ей в жабры.

Щука забилась у него под рукой, но Матвей Иванович крепко ее держал, и она не могла вырваться и затихла. Тогда Матвей Иванович сказал спокойно:

— Дайте-ка мне ножичек, молодой человек, а предварительно раскройте его.

Я дал ему свой ножичек. Матвей Иванович взял его свободной рукой, отрезал леску, торчащую изо рта щуки, и опять быстрым движением перенес щуку в лодку и бросил на дно.