Антери, сын Лапландии

К счастью, конец, а не носок. И к счастью, Антери крепко держал в руке ремень Рипсу. К счастью, Рипсу не бился изо всех сил, так, что могла бы оказаться бесполезной и более твердая хватка. И к счастью, это случилось на открытой низине, а не в заболоченном лесу. К счастью, к счастью…

Порядочная возня и сумятица из этого все-таки получилась. Тяговая веревка захлестнулась вокруг ног оленя, и сани перевернулись вверх дном. Рипсу, задние ноги которого были схвачены тяговым ремнем, как заяц, прыгал по снегу и тащил за собой и сани, и Антери, который обеими руками, стиснув зубы, держал вожжевой ремень.

Наконец верхушка дерева укатилась своим путем, исчезла в метели, и испуганное животное успокоилось.

— Тихо, тихо! — говорил Антери оленю. — Мы, видишь ли, оба в одном положении. Из него надо выбираться вместе, в одиночку ничего не выйдет.

Он спокойно отпутал веревку от ног оленя. Нервничать было нельзя. Он перевернул сани на полозья и посмотрел, не выпало ли чего; ничего не выпало, веревки держали прочно, все было под брезентом, только волчий хвост высунулся наружу и болтался позади саней.

«Пусть так и остается», — решил Антери.

В то же время он вспомнил, что надо отрезать уши убитых оленей и взять их с собой. Трупы их были тут поблизости, вон за тем островком на болоте.

— Не из-за этого ли мы перевернулись? — пробормотал про себя Антери. — Странное дело…

Он завернул к тому месту, здесь было поспокойнее. Он привязал Рипсу к сосне на болоте.

— Отдохни тут немного! Впереди большой труд, мы не прошли и половины пути. Наверное, нам надо хотя бы немного поесть, чтобы набраться сил… Я возьму эти уши, тогда посмотрим. Поедим хотя бы хлеба, раз нет ничего другого. По куску на каждого. И сахару. Он, говорят, прибавляет сил…

Тела оленей были отчасти занесены снегом, но все же видны. Антери отсек уши своим маленьким ножом, причем сделал это, как говорил отец: прихватил со лба часть кожи, так что уши каждого оленя составляли единое целое. У одного оленя на ушах не было разрезов, но он взял и их. Затем вернулся к саням.

Он распустил веревки, которыми были обвязаны сани, спрятал пары ушей в щели между рыбами, достал из продовольственного мешка хлеба и сахару и приступил к своей простой еде. Рипсу тоже получил хлеба и сахару и заел их снегом.

— Это и мне стоило бы сделать, ведь после такой сухой еды рано или поздно захочется пить, — сказал себе Антери. — Развести костер и вскипятить воду я не успею… Мать, конечно, запретила бы и сказала, что есть снег — вредно для здоровья, от этого кашляешь и болит горло, но ты, Рипсу, кажется, об этом не думаешь. Ну, да у тебя на шее мой шарф. Во всяком случае, я знаю, что пить много воды нехорошо, это приводит к усталости. Так что пока не будем есть снег… А я тут разговариваю сам с собой, как дедушка или какой-нибудь старик, хотя ты, Рипсу, и слушаешь. Наверное, ты все же что-то понимаешь, раз так смотришь…

Он положил продуктовый мешок в сани и снова завязал веревки. Он нарочно оставил волчий хвост так, чтобы его было видно, и подумал, как хорошо, когда человек возвращается из тайги и позади саней болтается волчий хвост. Ему думалось об отце, который был неизвестно где, о доме, который был еще далеко, о дедушке, о Матти-Олене…

— В путь, Рипсу! Должно быть, вечер уже близко, раз так темно. А может, причиной этакая вьюга… Отсюда начинаются такие запутанные болота, что в темноте из них трудно выбраться. В этих местах проводится «здоровая экономическая политика», как обычно говорят дедушка и отец: деревья валят так, что птице не на что сесть. Теперь больше не будет лесных ориентиров, по которым можно было бы определить, где мы идем. Придется полагаться на компас… Отец сказал, что если бы с нами была Сепи, она довела бы нас до дому. Ну а ты, Рипсу? Если б я дал тебе выбирать направление, что бы из этого вышло? Но я еще некоторое время буду вести тебя, не так ли?.. До беды, похоже, еще далеко. Ветер дует нам в затылок и помогает идти вперед. «Беги, мой олень…»

Глава девятнадцатая

Погода все ухудшалась.

После сопочного массива Койтелайнен и леса Порккаусоя впереди была болотистая низина Лоуеаапа, но хотя Антери знал, что она тянется на два, самое большее на три километра по его маршруту, он не мог увидеть ее другого края. Возможно, это удалось бы ему и при такой погоде, если бы по пути его следования были какие-нибудь зримые ориентиры, но беспощадная рубка леса снесла все деревья как с низины Лоуеаапа, так и с других обширных территорий в этих местах. Остались только непригодные к рубке и не имеющие никакой ценности корявые сосны, чахлые березы, подлесок и несчастные саженцы лесопосадок. Антери помнил жалкое зрелище, виденное им по пути из дому: выстриженный начисто кряж Большой Вайсконселкя и убогий Кевитса. Нечего было и думать о том, чтобы переждать непогоду на этих открытых пространствах. Надо было стремиться пересечь их, надо было стремиться достичь другой стороны, надежного леса, который хоть сколько-нибудь защитил бы путника и дал ему деревья для согревающего костра.

На пути ветра здесь не было никаких препятствий. Ветер был такой жестокий, что, казалось, тебя сильно толкают в спину. Его порывы словно ударяли по плечам. Становилось трудно удерживать равновесие.

Антери все же попал в промежуток между болотами, проскользнул в него и надеялся, что возвышенности болотных островов хотя бы немного сдержат неистовство ветра. Но этого не произошло, потому что лесу на них либо вовсе не было, либо он был очень редкий. На самом же деле положение еще более ухудшилось из-за этих начисто выбритых, во все стороны разбредшихся бугров. Ибо они на свой лад направляли шедшие сзади потоки ветра так, что он дул то справа, то слева. Теперь надо было пересечь болотистую низину Хуутамоаапа. И поскольку она тянулась с северо-запада на юго-восток, так же как и кряж Большой Вайсконселкя, ветер дул с северо-запада, и правую щеку Антери секли острые кристаллы снега. Приходилось идти боком и вообще терпеть уколы на всем лице. Воротник куртки был уже давно поднят, одна рука прикрывала щеку, лоб и глаза… Надетый матерью шарф был бы сейчас очень кстати, признал Антери. Но он был на шее оленя, смягчал давление тяговой веревки. Рипсу шарф был нужен не меньше, чем Антери, так как он тащил тяжелый груз…

Пошатываясь, превозмогая себя, кряхтя и задыхаясь, они вышли к юго-восточной оконечности кряжа Большой Вайсконселкя — так, по крайней мере, полагал Антери — и круто повернули на запад, под боковой ветер, чтобы обогнуть северную оконечность острова Кевитсансаари. Конечно, всегда можно было бы взять прямиком через безлесные мыски болот, но Антери помнил виденное им по пути из дома. Хотя гладкоствольные сосны и годные в дело ели были срублены и увезены, повсюду виднелись высокие пни, гнилые стволы, кривые деревья и прочий мусор, который изящно называли лесосечными отходами. Неразумно было бы и в ясную погоду отправляться в такой лес за приключениями, а уж в такую погоду и подавно. Если сани застрянут на пне, тяговая веревка и вожжевой ремень перепутаются, сломается под валежником носок лыжи, заупрямится и без того раздраженный олень, что тогда? Он останется здесь, и слезы не помогут… Нет, лучше выбрать ровный, хотя и дальний путь, пусть он будет трудный и мучительный.

С грехом пополам Антери и Рипсу прошли это более чем полукилометровое испытание и вновь выбрались на такой маршрут, когда ветер дул им в спину. Обоих начала одолевать усталость — лыжи уже не скользили так гладко по снегу, а приставший к дну саней лесной мусор тормозил их движение. Рипсу замедлил шаг, даже останавливался несколько раз, и его бока ходили быстро, слишком быстро. Олень вконец устал и запыхался. Сильный ветер, конечно, был ему нипочем, так как данная ему природой шуба защищала его от любой непогоды. Но он был слишком молод и не приучен к такому длительному напряжению сил. Что касается Антери, то и он был молод, слишком молод для такого пути. Но он был мужчиной, и у него была мужская воля, четкое представление о цели и смысле своих усилий. Чем больше убавлялось у него силы, тем больше укреплялась его воля. Антери отвечал не только за самого себя: у него был дом, где его ждала мать, отец, который полагался на него так, что доверил ему их общую добычу и доставку ее домой, был дедушка, который возлагал на него большие надежды, и, наконец, Матти-Олень.