Неугасимый свет

ДЕТИ

И вот мы пришли домой. Дети ещё спали, да и куда им было спешить. Что, их ждал роскошный завтрак, что ли? Банку мы решили им вовсе не показывать и спрятали под мою кровать. Потом мама разожгла примус и поставила варить картошку в мундире. От шума примуса, что ли, проснулся Тимка. Он стал тереть кулаками глаза и спрашивать:

— Что купили?

Возможно, что он спросонок подумал, что вернулись старые времена, когда мы приносили с базара полную корзину.

Вслед за ним проснулась и Лилька. У неё было удивительное свойство: как он проснётся, так и она сразу вскакивает. Она тоже спросила:

— Что купили?

— Ничего, — ответила мама. — Ну что вскочили? Спите!

— Как — ничего? Не может быть ничего! — сказал Тимка. — Вы же пошли за товаром, Я знаю…

И Лилька, в одной рубашке, стала за ним повторять как попугай:

— Не может быть ничего!

— Лилька, давай искать! — вдруг скомандовал Тимка.

— Это что ещё за глупости! — рассердилась мама.

Но Тимка не слушал её. Он вообще был непокорным человеком. С ним нелегко было ладить.

— Лилька, ищи!

И вот они с Лилькой стали обыскивать комнату. Стыдно признаться, но дело было именно так. Они заглянули в кухонный шкафчик, в корзину, под стол, под все стулья. Мама сердилась:

— Перестаньте сейчас же!..

Вдруг Лилька поползла под мою кровать. Я стал её оттаскивать. Но уже было поздно. Она завопила:

— Тимка, сюда скорей, я вижу!

Тимка ринулся под мою кровать и с торжеством выкатил на свет божий банку с наклейкой «Кондитерское заведение «Сладость».

— Ага, что я сказал! Ага, что я сказал! — повторял он, сидя на полу и любовно сжимая банку в своих объятиях.

Лилька уселась рядом с ним и, крича: «Дай потрогать, дай потрогать!» — тянулась к банке голыми руками.

Они сейчас были похожи на двух медвежат.

Мама невольно засмеялась.

— Отдайте, глупые! — сказала она.

— Мама, нам только посмотреть, что там! Посмотрим — и всё! — стал просить Тимка.

Что было делать? Они всё равно не отстанут.

— Значит, уговор? Только посмотреть — и всё. Да?.

— Ага, — качнул головой Тимка.

— Ну ладно… — Мама передала мне банку. — Открой.

Тугая крышка плохо поддавалась. Я вертел её и так и сяк. Надо было видеть, как дети глазами, охами, вздохами, ойканьем и айканьем помогали мне:

— Ну ещё, ну вот так, ну дай я… Наконец крышка снялась — и перед глазами изумлённой публики открылась замечательная картина: блестящие красные и зелёные леденцы. Тимка мигом протянул к ним руку — надо сказать, не очень чистую после лазания по всем углам.

— Тимка, куда? Ты же сказал: только посмотреть.

— А я только одну, только однусеньку. — Он честно — вес видели — взял одну штучку, посмотрел на неё и отправил в рот.

— Разве так смотрят, Тимка? — сказала мама.

— А я хочу изнутри посмотреть! — ухмыльнулся Тимка.

За ним и Лилька схватила ландринку. Мама сказала:

— Постойте, ведь это не для еды, а для продажи.

Лилькины глаза наполнились слезами:

— Не хочу для продажи… Хочу для еды.

— А мы это продадим и купим чего-нибудь нужного.

— Не хочу нужного… Хочу для еды.

Тимка рассудительно сказал:

— Мама, тут же много. Если по одной, ничего. По одной — совсем незаметно будет.

Тимка был прав. В банке было, наверное, тысяча ландринок — какое значение могут иметь две-три штучки.

— Мама, я тоже, пожалуй, возьму одну, — сказал я.

— Пожалуй!

— Ну и ты возьми. Мама сдалась:

— Ну ладно! Пропадёшь с вами!

Мы все взяли по штучке и стали пить чай уже не с сахарином, а с настоящим ландрином ассорти.

Потом мама закрыла банку и строго сказала:

— Ну теперь, ребята, всё. Больше ни-ни! — и спрятала банку в самое надёжное место — под свою кровать.

Но место оказалось не очень-то надёжным. Каждые полчаса примерно Тимка прибегал со двора, на цыпочках направлялся к кровати, вытаскивал банку и брал по конфетке — правда, только по одной.

— Ведь по одной совсем незаметно, — доказывал он и был прав.

За ним прибегала и Лилька. Она строго следила за тем, чтобы всё было поровну, — сколько ему, столько и ей. Она была справедливой девочкой.

В общем, уровень в банке, несмотря на то что брали только по одной, заметно понизился. Крышка открывалась уже легко. Она, как говорится, «обошлась».

Мама расстроилась и стала стыдить Тимку:

— Как тебе не совестно! Как же мы теперь будем продавать? Ведь это же не просто конфетки, а товар. Ведь я хотела продать всю банку целиком. Что ж теперь поштучно, что ли, ими торговать?

Мы стали её успокаивать. Вдруг раздался стук в дверь. Я побежал открывать. За дверью стоял знакомый старенький почтальон дедушка Бядуля.

— Заказное вам, — сказал он беззубым ртом. — Расписуйся.

Я «расписувался» и побежал с письмом к маме. Письмо было от папы. В нём было два листочка. На одном папиной убористой рукой написано:

«Дорогие мои, итак, я в Москве. Здесь очень хорошо. Здесь дышится легко. Здесь очень красиво, один Кремль чего стоит. А сознание, что там живёт Ленин, придаёт ему ещё особую величавость. Живу в Третьем Доме Советов. В общем, всё хорошо. Посылаю вам вызов. Жду вас. Дети, ведите себя хорошо, в дороге помогайте маме. Слышите! А не то я вас всех высеку. Папа».

Насчет «высеку» он, конечно, шутил.

На втором листочке всё было напечатано на машинке. Там было сказано, что семья товарища Тайца М. Е., в составе жены Тайц В. С. и троих детей, направляется в город Москву. Просьба ко всем организациям оказывать всемерное содействие.

А внизу круглая печать и подпись самого управделами ЦК РКП (большевиков).

Вот! Это не шутка!

ОТЪЕЗД

Конечно, ни на какой Благбаз мы уже не пошли. Какие уж тут благбазы! Надо было собираться в дальнюю дорогу.

Меня, правда, тянуло в Москву, но и с Харьковом не так-то легко было расстаться. Всё-таки здесь прошло пять лет моей жизни. Я приехал сюда маленьким пацаном, а уезжаю парубком, который вот-вот начнёт бриться.

Здесь я учился на художника, здесь я стал подмастерьем и, кто знает, может, стал бы и мастером.

Здесь я зверски дрался с мальчишками. Здесь я получил премию за плакат. Здесь я влюбился.

Здесь папа стал членом РКП (большевиков), как тогда называлась Коммунистическая партия Советского Союза.

Здесь гайдамаки чуть было не поставили его к стенке. Здесь стреляли в наши окна, здесь, просыпаясь по утрам, мы не знали, какая власть в городе: чи красная, чи белая, чи зелёная.

Словом, здесь прошёл большой кусок нашей жизни. Но наступил срок, в Москве ждал папа — пора было в путь-дорогу.

Мы с мамой — опять мы с мамой — первым делом отправились на вокзал. Бог ты мой, что там творилось! Все залы, все проходы, все туннели были забиты народом. Люди лежали, сидели, стояли, толкались у касс, у бака с кипятком, у выхода на платформу… Пахло махрой-самосадом, портянками, карболкой. Синий дым плавал над головами. Везде висели плакаты:

Мы с великим трудом протиснулись к коменданту, показали ему наше направление, и он корявыми пальцами вывел на нём чернильным карандашом:

Что это значит? Между вагонами, что ли? Неужели семья Тайца М. Е., в составе жены Тайц В. С. и троих детей, поедет между вагонами!

Мы стали пробиваться к кассе для командированных. После двух часов работы локтями мы оказались у окошечка. Кассирша посмотрела на резолюцию коменданта и выдала нам — шутка сказать! — два взрослых билета и две половинки, но куда, главное? — в международный вагон!!

Наша семья много ездила, и я знал все порядки. Я знал, что раньше, при царе, пассажиры — вернее, вагоны — делились на классы. Самый дорогой — первый класс. Синие вагоны, всё мягкое, везде зеркала — словом, роскошь. Там ездили самые богатые: губернаторы, фабриканты, генералы…