Школа на горке

Его мучило и точило что-то в глубине души. И тогда холод начинал ползти по спине, как в тот вечер. Но Борис гнал от себя тяжелые мысли, ему была не по силам их тяжесть, и он отталкивал, вытеснял беду, которая как бы прошла. И постепенно все становилось на свои места. Хорошо было здесь, дома. Папа смотрит телевизор, мама стирает, они втроем пьют чай с яблочным повидлом, мама и папа идут в кино. Все хорошее. А плохого как бы не было. И это «как бы», оказывается, очень даже неплохо спасает человека от беды.

И жизнь пошла. И все дальше отодвигалась та сцена на остановке. То ли была эта чужая женщина, то ли не была. Пусть лучше не была.

Может, не такая уж она была красивая и не так уж нежно погладила папу по щеке. Может, просто смахнула какую-нибудь пыль со своего сослуживца — разве нельзя?

В горле разжался ком.

И вот, когда прошло время, наступила зима и Борис изо всех сил вынырнул из черной глубины, ему попадается это объявление на столбе. «Меняю двухкомнатную квартиру со всеми удобствами на однокомнатную и комнату». Значит, конец всему.

Конечно, живут люди и без отцов. Борис нескольких знает, и в классе и во дворе. Но это, наверное, очень плохо — жить без отца.

*  *  *

Муравьев и Валерка пришли сегодня в школу первыми.

В классе еще никого нет, солнце светит в окно, летят легкие снежинки.

— Редкое явление природы — снег идет и солнце светит, — говорит Валерка. — Когда дождик идет при солнце, то называется «грибной дождь».

— А это грибной снег, — нетерпеливо перебивает Муравьев. — Слушай, Валерка, давай поговорим серьезно раз в жизни.

— А чего? Давай, — добродушно соглашается Валерка, — поговорим. Почему не поговорить. Ты задачу решил? Сошлось с ответом?

— Да решил, решил. Погоди ты, Валерка, со своей задачей! У меня есть одна идея. Все эти дни я ходил и думал, но ни одной идеи не было. А вчера появилась идея.

Валерка смотрит с интересом. Идея — это всегда любопытно. Особенно если эта идея пришла в голову такому человеку, как Муравьев.

— Какая идея?

— Слушай. Только ты не проболтаешься? Здесь важна выдержка и полная секретность. Если пойдет болтовня, то ничего не выйдет. Понимаешь?

— Понимаю. А я вообще не болтливый.

— Слушай, Валерка. Мы уже сто лет мучаемся с этим злым стариком. Он нас гоняет, мы к нему ищем подход. А время-то, Валерка, идет.

— Да, — кивает Валерка. Он согласен — время идет. Уже зима кончается, а у них в «Поиске» ни одной находки.

— А разве на этом старике свет клином сошелся? У него у одного разве планшет остался после войны? И больше ни у кого ничего разве не осталось?

— Нет, почему не осталось. Осталось, наверное. Но злой-то сам предложил. И письма сам написал.

— А ну его к лешему! Он письма написал, а потом передумал. Может, другой школе отдал или еще что-нибудь ему в голову стукнуло. Каприз какой-нибудь. Старые люди, знаешь, бывают капризные.

— Ну и что? Ты говори дело, Муравьев.

— А дело такое. Надо пройти по квартирам. Старые люди есть в районе? Есть! У кого-то осталось что-то военное — пилотка, или сумка, или еще что-нибудь.

— Не отдадут, — сомневается Валерка.

— Ну почему, почему не отдадут? Мы же объясним, что это для музея. Жадный попадется — не отдаст. Ну, а другой попадется, не жадный, он отдаст. В музее же это все увидят, а дома у него кто увидит? Никто.

Валерка задумывается и думает долго. Муравьев уже измучился, ожидая, что скажет Валерка, а он все думает, думает. В классе уже полно ребят. Катаюмова вошла, положила сумку, поглядывает на них, но не подходит: знает, что Муравьев сам не выдержит и подойдет к ней. Она о чем-то разговаривает с Хляминым. Интересно, о чем ей говорить с этим Хляминым? И толстая Раиска рядом стоит, смеется. Интересно, над чем можно смеяться Раиске? Сама смешная — обхохочешься. А еще хихикает над людьми. И Хлямин ухмыляется, кривит рот, а сам таращится на Катаюмову.

А Валерка молчит, размышляет. Так можно до самого звонка промолчать.

— Валер! — У Муравьева от нетерпения ладони чешутся.

— Что?

— Как —что? Ты сказал — подумаю?

— Сказал.

— Ну, подумал?

— Подумал, — спокойно отвечает Валерка. — Почему не подумать? Подумал.

— И что?

— Знаешь что, Муравьев...

В класс входит учительница русского языка Вера Петровна. Звонок звенит на всю школу, и все уже давно на своих местах. Только Муравьев топчется у Валеркиной парты.

— Знаешь что, Муравьев? Я согласен, — наконец произносит Валерка. — Твоя идея неплохая.

— Значит, пойдешь? — радуется Муравьев. — Сегодня?

— Посмотрим, — туманно отвечает Валерка. Его ничем не прошибешь.

— Куда это вы собрались? — вскидывает длинные ресницы Катаюмова. — Вы куда?

— Гонять верблюда! — отвечает Муравьев, усаживаясь на свое место.

— Муравьев, — качает головой Вера Петровна, — как ты разговариваешь? Да еще с девочкой.

*  *  *

В тот день Юра сидел на уроке географии, и его брала тоска. Он не приготовил контурную карту. И именно потому, что не сделал он эту карту, Михаил Андреевич обязательно его сегодня вызовет. Какое-то у географа чутье на тех, кто не готов к уроку. Девятый класс «Б» давно знает, что с географом лучше не связываться — обязательно поймает.

Вот сейчас он скажет: «Кто забыл сделать контурную карту?» — и посмотрит прямо на Юру.

Юра заранее втягивает голову в плечи.

Михаил Андреевич очень вежлив, он называет девятиклассников на «вы», хотя знает их всех много лет и помнит маленькими. «Вы» у него каждый раз разное. Когда ты все хорошо выучил и чувствуешь себя уверенно, тебе говорят «вы». Получается, что ты уже взрослый, тебя уважают, с тобой обращаются как с равным. Все справедливо, и от этого тебе хорошо. Ну, а когда ты сидишь и дрожишь и прячешься за Сашку Медведя, втягиваешь голову, как какая-нибудь черепаха, тогда уж лучше бы географ говорил тебе «ты». Как-то проще ты бы себя чувствовал.

Валентина рядом шепчет:

— Он сегодня не в духе, географ-то.

Она шепчет едва слышно. Юра сидит рядом — и то еле разобрал, что она говорит, а географ, не поднимая головы от журнала, говорит:

— Прошу не шептаться на уроке.

Михаил Андреевич смотрит в журнал долго, так долго, что Юра начинает надеяться — вдруг не спросит.

— Сейчас пойдет к доске... (пауза длится вечность) прошу отвечать... (еще одна пауза, еще одна вечность) итак, пойдет... (надо же быть таким мучителем!) пойдет к доске сейчас... (а вдруг не Юру? Вдруг он вызовет кого-нибудь другого — Валентину, например. Вот она сидит рядом с Юрой, совершенно спокойная. Чистенько разрисованная цветными карандашами карта лежит перед Валентиной на парте, такая аккуратная, безупречная).

— Отвечать пойдет к доске тот, кто давно уже знает, что сегодня ему не миновать, — вы, Юрий.

Юра вздрагивает, как будто это для него неожиданность. Может быть, бывает на свете неожиданность, которую ждешь.

— Пожалуйте сюда, — нудным голосом тянет географ, — и захватите с собой контурную карту. Если память мне не изменяет, вы должны были отметить полезные ископаемые и промышленные города Германии. Прошу вас.

Юра медленно вытягивает себя из-за парты. До чего противно получать плохую отметку, не маленький же! Ну что стоило сделать эту несчастную карту? Теперь стой перед всеми дурак дураком. А потом еще и дома объясняй, как это в твоем дневнике оказалось вписанное четким почерком «плохо».

— Карты у меня нет, — бормочет Юра.

— Что-что? Я не расслышал. — Насмешливые маленькие глаза, сияет лысина. Поймал и доволен. Не подвело чутье.

Юра в эти минуты забыл, что раньше географ ему нравился, особенно когда привез в школьный двор планер. Но планера давно нет, а сегодня Михаил Андреевич кажется Юре мало симпатичным.

— Ну, что же вы? — настойчиво спрашивает Михаил Андреевич.