Дневник Дельфины

Бернадетте тоже досталась маленькая роль. Дюдю отправил нас в костюмерную, чтобы нас там обмерили. Бернадетта — моя лучшая подруга, она мне больше, чем сестра. Я ей рассказываю обо всем, что я делаю, что придумываю, и она мне тоже. Какая она хорошая! И ее родители тоже очень хорошие — месье и мадам Морель. Они очень милые и забавные, а это так редко бывает среди родителей.

Ну, значит, мы побежали в костюмерную. Поскольку мы теперь имели на это право, мы с удовольствием пробежались совсем одни по коридорам. В Опере всегда бегают. Здесь что-то вроде лабиринта. Можно потеряться, есть множество запретных мест, запертых дверей. Впрочем, запрещено почти все, а нам-то, наоборот, хотелось бы все исследовать. Но обычно мы здесь ходим парами и под надзором. Нам никогда не разрешают здесь поиграть, хотя это было бы ужасно интересно.

Ну вот, мы бежали наперегонки с Бернадеттой и вдруг увидели, скользя по полу, — что бы вы думали? Открытую дверь! Эта дверь всегда казалась нам какой-то таинственной. Она ведет на крышу, а нам всегда очень хотелось попутешествовать по крыше. Но дверь была постоянно заперта на ключ и на ней была надпись: «Вход воспрещен».

А на этот раз она оказалась открытой! Створку придерживало большое ведро с краской, и мы встретили маляра, который проходил с лестницей. Наверняка он там что-то красит, на крыше!

Запрещено? Ну и пусть! Никого вокруг не было видно, и мы проскользнули за дверь. Несколько ступенек — и вот это открытие! Крыши, крыши — до самого горизонта! Это потрясающе! Бернадетта быстренько вскарабкалась по склону, я немного посомневалась, но полезла за ней. Ничего плохого мы не делали — просто хотели посмотреть. О да, там было действительно очень красиво! Все такое огромное, странное: статуи, лошади, лира, которая парила в небе… Было похоже, что мы попали в какую-то незнакомую страну, которая немного пугала…

Мы стояли и смотрели на фантастическую декорацию, состоявшую из крыш и куполов. Бернадетта показала мне на огромную статую: лошадь, гарцующую в облаках.

— Помнишь, Дельфина, ты говорила, что когда-нибудь оседлаешь эту лошадь?

— Да-да, говорила…

Потом она показала на лиру, которую Аполлон протягивал к небу:

— И что доберешься до лиры?

— Ну да, до лиры…

— Мы же всегда надеялись, что сможем побегать здесь!

Это правда, все девочки мечтали когда-нибудь забраться на крышу. У меня закололо сердце. Здесь было еще прекраснее, чем казалось снизу, но, сама не понимая, почему, я чего-то смутно боялась.

Появился рабочий. Нам было ни к чему, чтобы он нас заметил. Мы покинули прекрасную страну и прошмыгнули через дверь, подталкивая друг друга просто так, для смеха. И вот что случилось. Когда мы возились там, то сдвинули створку двери, и ключ выпал из замочной скважины. Он упал в ведро. Бернадетта хотела достать его, но ключ медленно погружался в белую краску, как в сметану. Нас это еще больше рассмешило, но, поскольку вернулся маляр, мы поспешили улизнуть. Одно было точно: теперь мы знали, где ключ. А когда мы расскажем, что побывали на крыше, все будут нам ужасно завидовать.

Теперь нам пришлось бежать куда быстрее, чтобы наверстать потерянное время. Мы пришли к мадам Бонтан, начальнице мастерских, где изготовлялись костюмы. Здесь, под крышей театра, было ее царство, подданными были костюмеры, а все самые великие артисты — ее друзьями. В кабинете мадам Бонтан висели портреты всяких знаменитостей — от Пабло Пикассо и Караяна до Марии Каллас и Иветт Шовире.

Мы сказали, что пришли в связи с постановкой нового балета. Костюмерша велела мне встать на табуретку и стала обмерять меня. В это время сама мадам Бонтан меня расспрашивала, и я с восторгом объявила, что меня отобрали на роль Галатеи. Она поздравила меня и показала эскизы. Я увидела большой рисунок, где была изображена Галатея. Бернадетта сказала, что она ужасно забавная. Меня это немного задело. Мадам Бонтан задала мне кучу каверзных вопросов, чтобы узнать, хорошо ли я разобралась в своей роли, и я ее рассмешила, отвечая. Да, я разобралась в роли.

— Прежде всего, балет «Как живая» — это вариант легенды о Пигмалионе, и месье Барлоф объяснил нам, что Галатея — это кукла, которая оживает. А ее создатель (это месье Барлоф) любит ее больше всего на свете, потому что она делает все, что ему захочется. Он учит ее жить, ходить, играть, любить…

Все работницы костюмерной засмеялись. Мадам Бонтан спросила, люблю ли я своего создателя. Что за вопрос!

— О да, да, конечно!

И костюмерши опять засмеялись. Мадам Бонтан еще раз поздравила меня с тем, что я так хорошо выучила урок. Потом Бернадетта, в свою очередь, залезла на табуретку, чтобы и ее обмерили.

— Ну, а ты что делаешь в спектакле? — спросила мою подругу мадам Бонтан.

— Я исполняю роль настоящей маленькой девочки, которая играет в сквере.

После этого нужно было снова бежать в Ротонду, где уже началась репетиция.

Месье Барлоф разучивал па де де* с мадемуазель Лоренц, а кордебалет* застыл в восхищении. Как это прекрасно, когда они танцуют! А мадемуазель Лоренц ведет себя вовсе не как звезда: она слушает мэтра, будто девочка-ученица, и начинает снова и снова. Мэтр очень требователен к себе самому и к другим.

Потом пришла моя очередь репетировать, и теперь смотрели на меня. Как я волновалась! И как гордилась! Месье Барлоф нарисовал на сцене классики, в которые мне нужно было играть. Это было забавно, но очень трудно. Я ужасно старалась и, кажется, мэтр был доволен мной. Мадемуазель Лоренц давала мне советы, например, как следует держать спину, когда делаешь туры. А когда месье Барлоф поднимал меня в поддержке, мне казалось, я лечу в небеса! Я могла бы так репетировать всю жизнь, и я была так счастлива, что не обращала внимания на Жюли Альберти, которая репетировала позади меня.

Когда репетиция закончилась, мы отправились в гримерку: так в Опере называют комнату, где артисты переодеваются и гримируются. Гримерка учениц балетной школы совсем не такая, как, к примеру, у мадемуазель Лоренц. О нет! У звезд свои отдельные гримуборные, у каждой — своя, там ковры, и диваны, и картины. Когда тебе дают собственную гримерку, это хороший знак. Значит, ты уже «состоялась», и у меня, конечно, еще никакой гримерки нет. Пока у нас на всех, на все отделение, одна большая общая комната, что-то вроде длинного зала, разгороженного на боксы тонкими стенками.

В нашей гримерке всегда было очень весело. Там мы у себя, можно поболтать, пошуметь. Наша одевальщица иногда даже затыкает уши, настолько хорошо мы используем это свое право. Мы ее совсем не боимся, эту Мерседес. Теперь она наша одевальщица, а раньше была хористкой.

Но сегодня мы переговаривались очень тихо. И Мерседес, которая пришла в гримерку, чтобы помочь нам одеться для спектакля — сегодня шел балет, — даже спросила, о чем это мы шепчемся.

А мы с подружками говорили о том, что можно открыть ту дверь, куда «вход воспрещен», и что если они хотят, можно попробовать забраться на крышу. Все захотели, кроме нескольких трусих и Жюли, которая продолжала дуться.

Девочки не могли понять, как же можно открыть эту дверь, которая всегда на запоре. Мы с Бернадеттой сделали вид, что знаем важную тайну. Мы знаем, где ключ. Но это секрет. Кому, кроме нас, придет в голову вылавливать его в ведре с краской? Почти все согласились. Сегодня же вечером состоится экспедиция на крышу!

Сюзон решила пригласить Жюли пойти с нами, но та только плечами пожала. Девчонки стали ее дразнить: «Она не хочет играть с нами из-за Галатеи! Воображает! Воображала, хвост поджала!» — и говорить ей, что не так уж трудно быть первой и ходить в любимицах у начальства, если ты со всеми знакома, но что все эти знакомства ничего не стоят, когда выбирает месье Барлоф!

В конце концов, я стала защищать Жюли и подошла к ней, чтобы сказать: я же не виновата, что месье Барлоф предпочел меня, что ей не надо грустить, и стала настаивать на том, чтобы она пошла с нами сегодня вечером.