Пуанты для балерины (СИ)

Цветы ловили каждый его взгляд. Это были и маленькие диковинные шарики, были и благоухающие капли, это были широкие растения и крупные золотинки, — но все они раскрывались лишь тогда, когда он приближался к ним.

Стрекотали кузнечики.

Прозрачный воздух еле заметно шевелился, словно тёплый пар. Едва заметные краски дыма пачкали эту прозрачность. На краю поля горел костёр, словно осколок солнца, поблёскивающий в траве.

Если протянуть руку, то можно взять этот осколок… Человек приблизился к костру.

Возле костра сидел мужчина.

Несколько мгновений человек стоял за его спиной. Он подошёл неслышно и так же неслышно мог уйти. Пара шагов разделяла их.

В тишине, наполненной шумом океана, потрескивали сухие ветки.

Сегодня временем был он.

Он сделал один шаг. Он нерешительно покачнулся и сделал один шаг. А затем совсем быстро сделал второй…

Мужчина поднял голову, и человек увидел третью синеву. Такую же глубокую, как небо и такую же лучистую, как океан сегодня утром.

Он обернулся — на миг, и снова посмотрел в глаза мужчине. Почему-то в этот миг океан затих.

— Я потревожил тебя, отец?

Мужчина покачал головой. Человек сел рядом. Ветки в костре темнели, разгорались до слепящего цвета и темнели вновь…Синее пламя мелькало среди оранжевого и жёлтого. Мужчина смотрел на сына, а сын — на костёр.

— Зачем ты развёл его? Сегодня тёплый день.

— Сегодня я ждал тебя.

— Я ждал тебя всегда, — ответил человек, — но я не разводил огня, даже если мне было очень холодно. Я искал тебя. Мне казалось, что ты будешь рядом давным-давно… Почему ты не приходил?

— Я не знал, смогу ли сказать «прости»…

— Это необязательно, — улыбнулся человек.

Костёр догорал. Рокотал океан. А небо молчало и слушало двух человек.

— Пойдём домой… — сказал сын.

— Пойдём, — согласился отец.

Они прошли рощу и вышли к мостику. Шляпа колыхалась на маленьких волнах, они играли ей. Человек спустился к воде и потянулся за шляпой. И увидел своё отражение. Оно покачивалось, ненадолго становилось чётким на хрустальной глади, и снова покачивалось. Он задумчиво смотрел на себя и на небо, которое тоже отражалось в воде… И увидел, как он улыбнулся себе.

«Пожалуй, сегодня не стоит хмуриться и делать серьёзное лицо» — подумал он и потянулся за шляпой.

А за мостиком тропинка перестала хитрить и вывела их к океану. Здесь уже рокот слился в сплошной гул. Волны с грохотом ударялись о камни, ручейками стекали с них, собирались в ручьи и возвращались назад. Пенились на песке.

Мокрые камни блестели на солнце. На песке валялось несколько раковин. Человек поднял одну, раскрыл её. Белоснежная капля упала к его ногам. Такой крупной жемчужины у него ещё не было…

— Позавчера я видел радугу, — услышал он сквозь шум прибоя. — Удивительно…

— Сегодня мы тоже увидим её.

Солнце светило им в спины, когда они поднимались по тропинке. Длинной дорожке, обычно ведущей к океану, но сейчас скользящей к дому.

Подниматься было нетрудно, словно тропинка вела по равнине… Но она поднималась над океаном всё выше и вскоре вывела их к дому…

— Посмотри, — тихо сказал сын отцу.

За домом начиналась радуга. Она была длинною в небо: прозрачная красная полоса растворялась в оранжевой… Оранжевая светлела в жёлтую… Жёлтая сливалась с зелёной, такой светло-изумрудной чистой краской… А та растворялась в голубой.

Голубая полоса темнела до лиловой и на самом горизонте переходила в тёмно-синюю гладь океана. На обрыве его хорошо видно.

Океан рокотал, океан шептал, океан пел какую-то неведомую им дивную песню. Казалось, что вот-вот прислушаться — и можно разобрать слова… Звёзды слушали эту песню и понимали её, рассказывали другим — тем, которые только появлялись в глубокой бесконечности, и снова слушали… Одна из них жёлтой искрой соскочила в глубину океана…

Травинки тихо покачивались, но сейчас они казались веточками, которые поймали множество маленьких фонариков.

Отец и сын подошли к дому. Здесь океана не видно, но они знали, что он есть, потому что слышали его голос.

Этот голос пел тишине, которой дышало ночное небо, он соединялся с ней, потому что он — всегда. Он успокаивал, он радовал, он вдохновлял, он сопровождал всё, не ведая страха, границ и покоя — он просто шелестел.

И в этом шелесте можно услышать Бога.

Как в нашей семье встречают Новый год, или Путешествие помидоров

К Новому году мы начинаем готовиться с лета. Эта подготовка длится довольно долго и начинается у нас на даче. Мама солит помидоры. Кладёт в банку гладкие сочные красные плоды, заливает их подготовленным раствором и добавляет всяких специй. В сарайчике растёт батарея банок.

В сентябре папа привозит их на машине домой. Теперь батарея банок красуется на кухне и напоминает нам о грядущем празднике.

В октябре папа, хитро поглядывая на банки и облизываясь, предлагает открыть и попробовать. «Да подожди ты! — отмахивается мама. — Они ещё не просолились!» «Вот придёт Новый год… — добавляем мы с Митькой — Тогда и попробуешь!»

В ноябре идёт дождь. Противный, мокрый, холодный дождь. Все наши зимние ботинки, в которые мы дружно обулись после первых заморозков — сырые. Сырые и новые пуховики. Темно, всюду лужи, лужи. Когда ты идёшь домой, с тебя капает вода. Грязный, сырой, чёрный, как терминатор из бассейна, усталый. Приходишь домой, а там — свет. И помидоры. Праздника ждут.

В конце ноября витрины украшают снеговиками, шариками, ёлочками и огоньками. Идёт дождь, а снеговики смеются над тобой: гы-гы-гы, мы новогодние! Мы не таем! Мы из гирлянд!

В декабре все начинают готовить друг другу подарки. Сначала заготавливаются подарки бабушкам, дедушкам и всем родственникам — близким и дальним. Неважно, что их откроют и положат на полочку. Главное — внимание! Потом всё становится серьёзнее. Родители начинают подлавливать нас поодиночке и спрашивать. Мама таинственным шёпотом советуется со мной — что подарить папе? Папа между делом интересуется — чего бы хотела мама. Смешные они. Мы-то знаем, что они оба любят одно и тоже — конфеты! Но не говорить ведь им это, в самом деле. Подарят друг другу одинаковые конфеты. Поэтому мы начинаем выдумывать разные разности, мол, мама мечтает о красивой броши в виде бабочки, а папа — о подзорной трубе. Родители хмыкают, но остаются довольны идеями.

Тридцатого декабря начинается жуткая суета. Повсюду валяются конфетные фантики — это Митька распотрошил свой подарок с ёлки. Дома всё переворачивается с ног на голову. Из-под шкафа выметается тополиный пух и старые игрушки, все носятся с тряпками и швабрами, гудит пылесос. На плите булькают овощи для завтрашних салатов. Вечером приходит довольный и сырой папа с ёлкой и шампанским. Косится на помидоры, но мы его к ним не подпускаем. Начинаем наряжать ёлку. Она живая и пахнет так остро, мокрым лесом. Гирлянды перегорели. Папа идёт за гирляндами. А за окном — дождь. Хоть бы три снежинки выпало! Занавешиваем окна и начинаем вырезать из белой бумаги и цеплять на шторы снежинки. В двенадцать ночи.

Тридцать первого числа в нашем доме можно снимать передачу: «Здравствуй, повар»! Или «Званый ужин», как хотите. Курица маринуется в майонезе. Ну и что, что он распадается при жарке на масло и яйцо, но так ведь вкуснее! Режем салаты, Митька путается под ногами и ждёт деда Мороза. Глупый. Не понимает, что сыро дедушке ходить под дождём. Он до Рождества посидит на Севере. Часам к восьми на столе растут мисочки с селёдкой под шубой, оливье, винегретом. Пахнет, как в ресторане. Открываем помидоры и раскладываем их в хрустальные салатники. Охраняем стол от Митьки и папы. Намазываем на хлеб масло и красную икру.

В десять часов все дружно бегут наряжаться. Папа надевает белую рубашку и галстук. Я — бальное платье. Мама — длинное платье с красивым вырезом, в котором она «ходила ещё молодая». Митька… Митька ищет чистую рубашку, но тщетно. Её нет! Нигде, даже за диваном, откуда вчера выметались его носки. Вчера он все футболки уделал при подготовке салатов. Кое-как удаётся найти одну чистую футболку — она, одинокая, лежит в шкафчике за майками и колготками, с лета, наверное. Мятая, как из пасти бегемота, но без пятен. «На тебе разгладится!» — говорю я. «А штаны?!» — вопрошает Митька. А со штанами труднее… Надеваем чёрные трусики от физкультуры. Предлагаю надеть на колготки, подбадриваю: «Будешь, как пионер!». «Как детсадовец» — сердится Митька и надевает так.