Веселая дорога

Я так и ахнул: «Проиграли наши! Спасать надо!»

Спикировал на футбольное поле и схватился за канат. Во мне было столько силы, что я один смог бы перетянуть целых три команды. Поэтому, когда я рванул канат на себя, противники повалились, как подкошенные.

На трибунах закричали: «Ура Ерохину!» А духовой оркестр грянул приветственный туш. Ко мне подошел Михаил Иванович, наш классный руководитель и учитель физкультуры, и сказал:

— Спасибо, Ерохин. Здорово выручил! Может, ты и в футбол сыграешь?

Лично я до этого случая в футбол никогда не играл, но мне не хотелось огорчать его, и я скромно, по-мужски ответил:

— Сыграю.

И сыграл. Помнится, я так стукнул по мячу, что тот врезался в штангу и перебил ее пополам. Игру остановили, а нашу команду объявили победительницей.

Потом я обогнал всех на беговой дорожке и закинул гранату так далеко, что ее не нашли.

Ребята и девчонки, даже сам Михаил Иванович подбежали ко мне и стали подкидывать на руках. Один раз они подбросили меня почти до облаков. Я закричал с перепугу, и тут послышался голос отца:

— Ну и развоевался! Одеяло на пол сбросил. Вставай, в школу пора.

Я открыл глаза. Рядом с моей кроватью стоял отец и тряс меня за ногу.

— Сейчас… подожди, — сказал я, плохо соображая, что со мной происходит и где я нахожусь.

О своих снах я могу рассказывать сколько угодно. Например, о том, как я летал в ракете на Марс, как вместе с другом Федором воевал против беляков в гражданскую войну или как мы всем классом освобождали из американской тюрьмы Анджелу Дэвис. Такие хорошие сны смотреть одно удовольствие. Но видеть сны про физкультуру лично я больше не хочу. Потому что на следующий день после физкультурного сна Михаил Иванович поставил мне за гимнастические упражнения даже не двойку, а самую распоследнюю оценку — единицу.

Единицу, то есть кол, я получил первый раз в жизни, и у меня прямо кошки на сердце скребли. А Федор сказал:

— Не понимаю, Тимка, чего ты раскис? Радуйся, что кол, а не двойка. Кол лучше — его можно в дневнике на четверку переделать. Соображать надо!

— Мне такое соображать бесполезно, — ответил я, — все равно проговорюсь.

Федор только рукой махнул:

— Ну и зря! Это же вроде военной хитрости, чтобы родителям спокойнее было.

Федор вообще любит хитрить, но хитрости его рано или поздно непременно обнаруживаются.

Прошлым летом я с ним ездил в пионерский лагерь на третью смену. В лагере был свой огород, каждый из отрядов ухаживал за своим участком.

Наш отряд пошел на огород с барабаном и горном, как на праздник. Вожатый сказал перед строем короткую речь о сельском хозяйстве и закрепил ребят за грядками с овощами. Мне досталась морковь, а Федору — свекла. Едва мы начали прополку, как Федор подходит ко мне и говорит:

— Давай поменяемся грядками. Тебе же лучше будет. Свеклу легче полоть, она вон какая большая, а морковь маленькая. И травы на твоей грядке больше.

Я подумал: «Федька прав, на его грядке работать легче. Но тогда зачем он меняется? Наверное, опять хитрит в свою пользу».

Федор словно угадал, о чем я думаю, и сказал:

— Учти на будущее, я это исключительно из-за дружбы делаю.

— Раз из-за дружбы, — согласился я, — тогда ладно, поменяемся.

Мы предупредили вожатого, что поменялись грядками, и стали полоть дальше.

После работы вожатый построил нас и объявил:

— Переходящий вымпел сегодня присуждается Федору Дыблину. Если он и дальше будет так ухаживать за своей грядкой, то, может быть, добьется рекордного урожая, и наш отряд выйдет на первое место.

Федор сказал:

— Я постараюсь.

Никогда бы не подумал, что Федор любит работать па огороде: каждый вечер он брал лейку и в одиночку ходил добиваться рекорда.

А через несколько дней, когда мы снова пришли на огород, то увидели, что морковь на Федькиной грядке почти вся завяла. Вожатый очень расстроился, сказал, что, вероятно, на грядку напало какое-нибудь вредное насекомое, и послал за советом к нашему завхозу.

Завхоз пришел, почесал карандашом за ухом, потом наклонился и выдернул несколько морковок.

— Их кто-то из ребят обгрыз наполовину, — сказал он сердито. — Объел, а потом обратно в землю засунул. Ремнем бы вашего жука-вредителя поучить…

Ремнем Федора, конечно, никто учить не стал — не положено. Зато на отрядном сборе его разобрали по косточкам и отстранили от работы на огороде.

Вот к чему привела Федора хитрость.

С Федором мы дружим с детского сада и, когда надо, помогаем друг другу. Недавно он пришел ко мне и говорит:

— Ты урок по письму сделал?

— Нет еще, — ответил я. — А что?

— А то! Никак не получается. Давай вместе попробуем.

Я открыл учебник, разыскал задание и сказал:

— Подумаешь, дело: сочинить такое предложение, чтобы слово «рожь» стояло в творительном падеже. Да это каждый дурак сможет!

— Ты сначала сделай, а потом говори, — обиделся Федор.

— Перво-наперво, — сказал я, — эту рожь просклонять надо. Именительный падеж: кто, что? Рожь. Родительный: кого, чего? Ржи…

— А может быть, рожи? — перебил меня Федор.

Я рассмеялся:

— Какой еще такой — рожи?

— Ну, обыкновенной… Физиономии, что ли. У собак ее мордой зовут.

— При чем здесь собачья морда? Здесь она никак не выходит, — сказал я.

— А ты откуда знаешь? — начал спорить Федор.

Лично я, врать нечего, слово «рожь» где-то раньше встречал. Но не мог вспомнить где и потому ответил:

— Я точно не знаю, и спорить не хочу. Я просто так думаю. Давай, Федька, лучше — ржи.

— Это ты мне говоришь — ржи? — спросил Федор.

— Кому же еще? Конечно, тебе, — ответил я.

Тут Федор покраснел и чуть не полез на меня с кулаками.

— Ты не дразнись! Я тебе не лошадь! Сам ржи, если хочешь!

— Во чудило! — удивился я. — Ведь я не нарочно. У меня само так получилось. Ну ладно, давай дальше склонять. Дательный: кому, чему? Ржи…

— Ты опять дразниться?!

Мне упрямство Федора надоело.

— Возьми и склоняй сам, — сказал я ему.

— Ну, и просклоняю, — проворчал Федор.

Думал он долго. Потом вытаращил глаза и выпалил:

— Винительный — ржу!..

— Вот видишь, — сказал я Федору. — Сам говоришь, что ржешь, а на меня обижаешься. Ну ладно, теперь творительный падеж: кем, чем?

— Ржой! Чем же еще? — простонал Федор.

— Таких и слов нет, чтобы — ржой. Складнее выходит — ржоем.

— Слушай, Тимка, — спросил вдруг Федор, — а ты знаешь, что такое — рожь?

— Откуда мне знать! — ответил я. — Вроде бы ни разу этого ржоя в глаза не видел. Наверное, и слово-то нерусское. Вот если бы про сурдобарокамеру или еще про что космическое задали, тогда бы проще простого — склоняй сколько влезет.

— Это точно, — подтвердил Федор. — С этим ржом надо во какую голову иметь! — он раскинул руки. — Как у слона! Давай лучше у Таньки спросим.

Я вышел в соседнюю комнату и позвонил Таньке.

— Танька доказывает, — объяснил я Федору, когда вернулся, — как будто рожь — это растение, из которого черный хлеб пекут. Может, и взаправду так? Ведь черный хлеб еще ржаным называют.

— Во врет! — возмутился Федор. — Это она назло. За то, что я ей вчера в чернильницу синюю муху посадил. Ты сам подумай, хлеб-то ржаным называют, а не рожьиным! По-Танькиному выходит, что орловский хлеб из орлов делают, да? Нет, давай уж лучше спишем завтра у кого-нибудь. Так вернее будет.

— Придется, — согласился я.

На следующий день, перед уроками, мы списали предложение про рожь у Сашки Иванова, нашего отличника. Оказалось, что рожь — это, действительно, хлебное растение. Мне было стыдно списывать, ведь я тоже почти отличник или, как у нас говорят, «хорошист». Если, конечно, не считать физкультуру.

Физкультура для меня как манная каша. Хоть палкой в рот заталкивай — все равно обратно выскакивает. Ходить на физкультуру у меня нет никакой охоты. Иногда я притворяюсь больным, кашляю или что-нибудь в этом роде, и прошу маму, чтобы она написала записку Михаилу Ивановичу. Мама молодец, она всегда меня выручает. Но я понимаю, что злоупотреблять ее доверием слишком часто — это бессовестно, и поэтому через раз добываю освобождение от физкультуры у школьного врача.