Записки счастливого, или Ряженка с рогаликами

Вечером, когда родители ушли на работу (а был тот самый ужасный для них день, когда оба они работали в ночь), я проник в кладовку, где стояли приготовленные для покраски садового домика банки с краской. Самых разных цветов. Отец иногда приносил с работы «отходы производства», как он выражался. Я выбрал четыре, самых ярких цветов, отыскал кисть…

Конечно, Ромка не пришел. Ну и ладно. Толку-то от него… Справлюсь.

Дело оказалось не таким простым, как казалось. Ну, к темноте-то я привык быстро.

Да в городе-то и нет ее, темноты. Но даже закрасить надпись было непросто.

Конечно, тут баллончики нужны, но где их взять? Я уже порядком измазался, а конец дела был еще далеко. К тому же, пару раз какие-то шальные прохожие попадались, и мне приходилось прятаться. Но все же я справился.

Утром перед глазами изумленных учеников и учителей предстало мое творение: страшного вида старик (то ли Кощей, то ли живой труп), склонившийся над огромным сундуком, тянущий к нему костлявые руки. И надпись: «Сундук — ты труп, ты это знаешь».

Но я свое произведение при свете дня разглядел позже. Я проспал. Конечно, явился домой в три ночи, да потом еще час оттирался растворителем от краски. Так что явился я только к третьему уроку.

У дверей стоял Петр Александрович. Он как раз дежурил по школе.

— Здравствуйте, Петр Александрович, — довольно бодро сказал я.

— Здравствуй, Женечка, — откликнулся тот почти так же, как всегда, потом взял меня за плечо, спросил тихо: — Женька, ну зачем ты? Теперь иди, тебя ждут.

— Где?

— Я провожу.

Мы пошли на второй этаж. На меня оглядывались ребята.

— Глупо, Женя, — сказал Петр Александрович. — Но все равно: спасибо.

— Пожалуйста, — откликнулся я. Я почему-то не боялся.

Петр Александрович приоткрыл дверь учебной части.

— Вот, привел, — сказал он.

— Спасибо, Петр Александрович, — сказала завуч, — продолжайте дежурить.

Учитель помялся на месте и ушел, незаметно сжав мне на прощание плечо.

Отпираться было бесполезно. И так все уже было известно. Я ж сам разболтал вчера об этом деле куче людей. Да и следы краски были на моих руках, и растворителем от меня воняло. Ну, и началось. Сначала меня завуч распекала, потом собрали «малый педсовет». Петра Александровича на нем почему-то не было.

— Ладно, пусть ты боролся с хулиганом, — говорили мне. — Но ты боролся его же средствами. Ведь можно было проявить инициативу совсем другого рода: например, собрать классное собрание и объявить Сундукову общественное порицание…

Да нет, я не буду пересказывать. Обидно за учителей. Вроде, умные люди, и уважаю я их даже, но иногда говорят такую ерунду…

В общем, постановили: неудовлетворительное поведение за четверть, а родителям — возместить ущерб.

Пришел я в класс. Серега Зиновьев толкнул меня как-то нехорошо… И тут Сундук со своего места скомандовал:

— Три-четыре!

И тут меня оглушило. Все противно и довольно громко потянули:

— Фу-уууууу!..

Впрочем, не все, наверно. Девчонки, точно, не все. А пацаны… Я не видел. Я выскочил из кабинета, бросился по коридору. А это «фу-уууууу» все еще стояло у меня в ушах. Я прекрасно знал, что это означало. А означало это, что я теперь — никто. Человек, которому нужно выражать лишь свое презрение. А если будешь общаться — станешь таким же. Быстро Сундучок всех обработал. И Козлик-то — он ведь с ним заодно уже! Я примчался в маленький закуток под лестницей, прижался лицом к стене. И тут из меня хлынули слезы… безудержно! Загремел звонок на урок.

Плевать! Я постоял еще немного у стены. Потом, размазав кулаком слезы, вышел из закутка. Но на урок не пошел. Вышел на улицу. Посмотрел на свое художество.

Может, и правда — глупо? Сундук-то оказался сильнее. И все — на его стороне.

Я пошел домой. Сумка с учебниками осталась в классе, но мне было все равно.

Дома меня встретил отец.

— Здравствуй, маляр. Видел твое искусство. Должен признать, что дурновато исполнено. Брак, скажем так. Придется закрашивать. Собирайся, я все приготовил.

— Пап, давай вечером…

— Неужели такие большие неприятности? Неуд за четверть! У меня за год в шестом классе был. И ничего.

— Если б только это…

Вечером мы с отцом принялись за дело. Отец сказал, что все должно быть в лучшем виде: просто так замазывать — не годится. Хорошо, что он не всегда был прорабом: сначала работал простым маляром. В общем, уничтожить — не всегда легче, чем создать. Но справились мы. Соскоблили сначала все вместе со слоем известки, потом забелили, даже цвет подобрали один к одному. Конечно, за нами наблюдали. В том числе и мои одноклассники. Близко не подходили, но издали я слышал их смешки.

Закончили работу мы уже затемно. Умотался я страшно, честно говоря. И, казалось бы, должен был спать как убитый. Но — фиг. Не спалось. Спится хорошо тогда, когда ждешь завтрашний день. А если не хочешь, чтоб он наступал… Пусть уж ночь подлиннее будет. Хотя чего хорошего в ней, этой ночи? В мыслях этих? О том, что будет завтра. О совсем другой жизни. О жизни отверженного.

Наверное, я все-таки заснул на какое-то время. Потому что будильника не слышал.

Меня растолкал отец. Я затолкал в сумку нужные учебники (отец перед нашим малярничаньем забрал ее из школы), нехотя сжевал пару бутербродов и поплелся туда, куда мне идти совсем не хотелось. Неужели теперь всегда будет так?

Но как ни замедляй скорость движения — все равно идти в школу надо. Вот она уже, рядом. Сейчас и стенка будет чистая, совсем чистая. Не хотелось мне на нее смотреть, но…

Сначала я увидел свое имя: «Женька». Крупно написано, красной краской. А потом и всю надпись прочитал: «Но все-таки знай: ты не один!» Восклицательный знак после этой фразы был исправлен на запятую, и после запятой было мое имя: «Но все-таки знай: ты не один, Женька!» Будто тот, кто это написал, сначала решил, что я и так пойму, для кого это, но потом все же решил внести полную ясность. Но была не только надпись. Был еще и рисунок: огромный «КАМАЗ» давил передними колесами сундук, грубо сколоченный и кривой, и обломки досок летели во все стороны!

Я стоял и обалдело смотрел на все это. И вдруг заметил, что еще кто-то смотрит.

Оглянулся. Рядом стоял Петр Александрович.

Я впервые не поприветствовал его. Сказал только:

— Это… вы?

— К сожалению… — отозвался он непонятно. А потом еще более непонятно добавил:

— Счастливый ты человек, Женька.

В школу я вошел уже не полностью опустошенным. Нет, до победителя мне далеко было, но все же. Мой родной класс пребывал в замешательстве. С одной стороны, конечно, Сундук — он авторитет, конечно, но с другой какой же это авторитет, если его уже второй раз так опозорили. И Сундук это понимал. Но понимал он и другое: автора рисунка не найти. Улик никаких.

Однако рано я радовался. Бойкот в отношении меня никто не отменял. Ну и наплевать. Проживу. В конце концов, не клином свет сошелся на этом 7 «В»! И другие люди есть.

Но все же на душе было пакостно. И домой я пошел с облегчением, хотя и в прескверном настроении. Меня обогнал Ромка Дунаев, обернулся на ходу… Но ничего не сказал. Предатель… Он, поди, главный болтун…

Настроение еще больше испортилось, когда на скамейке возле своего подъезда я увидел Тимохина. Вот ведь радость. И чего ему тут надо? Сейчас скажет, наверно, какую-нибудь умную гадость. Или просто посмотрит с ухмылкой. Ерунда, конечно, но все равно противно.

Я внутренне напрягся, стараясь не смотреть на Тимохина. А он, гад, на меня смотрел! Неотрывно! И даже не исподлобья!

Я поравнялся с ним. Тимохин сказал совсем не то, что я ожидал услышать:

— Садись.

Я остановился. И сел рядом с ним! Наверно, я просто был ошарашен.

Он молчал. И я. Потом он то ли приказал, то ли спросил:

— Идем?

— Куда? — Я совершенно не врубался в ситуацию. А Димка уже встал со скамейки и стал уходить. И я пошел за ним.

— Сначала в киоск. Знаешь, у меня есть один недостаток: я ужасно люблю ряженку с рогаликами. В школе не ем, деньги, что мне на обед дают, на них трачу.