Артем Скворцов — рабочий человек

Артемка не был уверен, но почему-то все больше и больше склонялся к мысли, что вчера он сделал что-то неладное, что все эти Пашкины разговоры насчет спора с кем-то — сплошная выдумка. В самом же деле Пашка вчера сотворил какую-то пакость, а он, Артемка, был его соучастником, А может, все Артемкины опасения — это просто взбудораженное воображение? И думает он так о Пашке со злости, потому что Пашка вчера его надул! Обещал простить весь долг, а потом заявил: «Считай, что два рэ ты мне отдал», Расщедрился!

Впрочем, так Артемке и надо. Нашел кому верить — Акуле! Думал, раз Пашка на завод поступил, значит, он исправился! Нет, кончать надо всякие отношения с ним. Отдать долг — и прощай!

Нехорошо было на душе у Артемки. Неспокойно. Скоро придет с работы мама. Надо к ее приходу успеть обтереть все подоконники и вымыть пол в прихожей: там поднакопилось пыли. Мама придет усталая, пусть отдохнет.

И Артемка принялся за работу. Это как-то отвлекло его от мрачных мыслей. Через минуту он уже думал совсем о другом: «Вот бы научиться готовить вкусные обеды. И сегодня, в воскресенье, не мама бы угощала Артемку, а наоборот, он угощал бы маму! Вот бы здорово было!»

Артемка уже домывал пол в передней, когда щелкнул замок и вошла мама.

Артемка уже не первый раз моет дома полы и подоконники. Но мама удивляется этому каждый раз. Удивляется и шумно радуется: «Артемка! Умница ты моя! Как хорошо, как чисто! А я сейчас иду с работы и думаю: устала, прилечь бы хоть ненадолго, но ведь в квартире пора уже полы мыть… А ты вымыл! Тогда я сейчас прилягу. Минут на двадцать. А потом мы станем завтракать. Хорошо?»

Ну конечно, хорошо! Артемка уйдет на кухню и, пока мама спит, почитает. Он и чай может вскипятить, чтоб потом с ним не возиться, не ждать.

Притворив дверь на кухню, Артемка взобрался на свое любимое место — подоконник и уткнулся в книжку.

Но почитать ему в то утро не удалось.

Из дневника Артема Скворцова

«Ну и денек выдался у меня вчера. Прямо как в кино. Я узнал нечто очень даже интересное.

Дело было так. Я сидел на подоконнике и читал книжку, которую мне подарил Игорь Семенович. Джон Колдуэлл в мае 1946 года на маленькой яхте «Язычник» вышел из Панамского канала, чтобы пересечь Тихий океан и дойти до берегов Австралии.

Самое удивительное заключалось в том, что Джон Колдуэлл не был моряком, он плохо разбирался в навигации и смутно представлял себе, что такое отправиться через океан под парусами. И вот он отправился! Я как раз дочитал до того места, когда яхта Колдуэлла разбилась у архипелага Фиджи и Джона подобрали островитяне. И тут краем глаза я увидел, что через двор к дому шагает Микула Селянинович. Я, конечно, как всегда, уставился на него.

Только он скрылся в подъезде, как оттуда вдруг выходит… Митька Меркулов! Наш новичок. Я так и обомлел. Что ему, думаю, делать в нашем доме? И потом, он уже несколько дней не ходит в школу, говорят, заболел!

В руках у Митьки была корзина. В ней лежало, видно, что-то тяжелое, потому что Митька изогнулся дугой.

Меркулов пересек двор, миновал газон и направился, как я догадался, к троллейбусной остановке. Я прямо чуть шею не свернул — все вытягивался, чтобы увидеть, куда он пойдет. А Митька приостановился, оглянулся, поискал кого-то глазами и вместе с корзиной встал в тень трансформаторной будки. Я ломал себе голову: что все это значит? У кого он был в нашем доме? Что несет в корзине?

Не успел я как следует обмозговать все эти «почему», как вдруг из того же подъезда вышла с корзиной в руках тетка Степанида. Она тоже пересекла двор, миновала газон, поравнялась с трансформаторной будкой, где в тени с корзиной у ног стоял Митька, и что-то сказала ему. Митька кивнул, подхватил свою ношу и пошагал вслед за Кондратьевной.

Вот они скрылись за углом, и тут со мной что-то произошло. Я захлопнул книжку, сорвался с подоконника и выскочил из квартиры.

Я поспел вовремя. Толпа пассажиров штурмом брала троллейбус.

Степанида с Митькой и двумя корзинами лезла через переднюю дверь и кричала жалобным голосом: «Граждане, пустите!.. Ой, граждане, осторожней, только что с ноги гипс сняли!»

Я с трудом протиснулся на заднюю площадку и стоял там, зажатый с одной стороны металлическим поручнем, с другой — чьим-то рыжим чемоданом.

Стараясь не потерять из виду Степаниду, я пытался сообразить, когда она успела сломать ногу. Я чуть не каждый день встречаю ее во дворе и ничего такого не заметил. А может, не она вовсе сломала, а Митька? Поэтому-то он и в школу не ходил…

Я так напряженно следил за передней площадкой, что забыл, где нахожусь. А на заднюю площадку троллейбуса уже протискивалась кондукторша.

— Граждане пассажиры, возьмем билетики! — уставилась она на меня. — У тебя, мальчик, билет есть?

Я похолодел. Билета у меня не было, и купить было не на что. Для видимости я сунул руки в карманы брюк, а на самом деле приготовился к броску: вот-вот должна быть остановка. И, как только двери троллейбуса раздвинулись, я, изо всех сил работая локтями, бросился вон.

Я шел и проклинал свою глупость: не догадаться прихватить с собой хотя бы пять копеек! Хотя бы в один конец! Теперь все пропало, Степанида и Митька скрылись в неизвестном направлении.

По инерции я еще шагал вперед, вслед за автобусом. Вот он свернул за угол, на Солнечную, и тут меня осенило: куда может ехать Степанида в воскресное утро с корзинками? На базар! Я прибавил шагу.

Сразу же за рыночными воротами с огромной надписью «Добро пожаловать!» стояло несколько автомобилей. Из них выгружали мешки с картошкой, огурцами.

Из динамика на покосившемся столбе гремела музыка.

Вправо и влево от меня расположились всякие бабки с цветами.

Степаниды с Митькой среди них не было. Я пошел дальше.

На длинных деревянных столах под навесами шла бойкая торговля овощами. Свежие, еще в утренней росе листья салата, зеленый лук, редиска и все такое прочее.

На секунду я даже забыл, зачем на базар пришел. Но только на секунду. Я не увидел тетку Степаниду, но в общем гуле вдруг различил ее голос. Совсем не так, как она кричала иногда у нас во дворе, а жалостливо Степанида зазывала:

— Да что вы такое говорите, гражданочка! И совсем недорого. А вы попробуйте ее вырастить — ведь мучение! На одной поливке надорвешься! Да и что вам стоит переплатить десять-двадцать копеек? А сироте — обновка. Мне ж его одевать, кормить надо! А я сама старая да больная…

Я удивился: что она такое несет? Какая поливка, какая сирота?

О ком это она?

Осторожно стал пробиваться ближе. И вот я уже почти у самого стола, по другую сторону которого стоит Кондратьевна, а рядом — Митька. Перед ними — я просто глазам не поверил — две огромные корзины садовой земляники!

Степанида, видно, цену заломила большую, но люди все равно покупают. Еще бы — такие ягоды весной!

Но откуда они у нее? Ведь я-то отлично знаю, что у Пантюхиной нет ни огорода, ни сада. Митькины, что ли?.. Но при чем тут вообще наш Меркулов? Просто голову сломаешь!

Толстая женщина с кошелками, за которой я стоял и из-за плеча которой вел свое наблюдение, взяла из рук Степаниды кулек с ягодами и пошла. Я спрятался за столб. Пи Степанида, ни Митька не успели меня заметить. Да и не до того им было. Кондратьевна торговала, а Митька со злющим лицом брал деньги, складывал их в коробочку, сдавал сдачу.

«Эх ты, а еще тельняшку носишь, спекулянт несчастный», — думал я про Митьку.

Вдруг Степанида завертела туда-сюда головой и побежала к бородатому дядьке, что торговал недалеко от нее. Оказывается, у Степаниды гирь не хватило, и дядьку она просила одолжить их ненадолго. Я подошел к Митьке и прямо посмотрел ему в глаза. Пронзительно так посмотрел. Митька растерялся. А я, не давая ему опомниться, ехидно спросил:

— Почем торгуешь, моряк? Смотри, не продешеви.

— Тебе какое дело! — закричал вдруг Митька. — Твои, что ли, ягоды!