Возьмите меня с собою (Рассказы)

— Там будем отдыхать, — показал учитель, и все оживились: давно ждали, когда же остановимся.

Островинка средь поля была сухая, видимо, её обдувало ветром, и только издали казалась она крошечной, на самом деле — шагов пятьдесят в длину. Из земли выступали камни, и мы поняли, почему её не пахали. Тут было хорошо: далеко видно и за ёлками укрыто от ветра. Все повалились прямо на траву, разлеглись на сухом дёрне. Только и слышалось:

— Ой, как я устала!

— Ой, ноги едва донесла!

— Как далеко-о!

— А сколько ещё?

— Ещё столько же, — сказал учитель.

Анатолий Васильевич наломал мелких веточек, как-то по-особому сложил их шалашиком, поджёг, и огонь затрепетал, зачихал, загудел; через пять минут тут горел яркий недымный костёр и на рогульках висело ведро.

Я чистила картошку. Мальчишки открывали банки с тушёнкой. Всё это оказалось в рюкзаке Анатолия Васильевича. А есть хотелось так, что набегала слюна.

— Ну, пока варится, — сказал Анатолий Васильевич, — давайте сюда ваши растения. Будем определять.

Мы вывалили перед ним целую копну увядших и подсохших растений и цветков, от которой пахло осенью и сыростью.

— Начнём с цветов! — Учитель выбрал жёлтые одинаковые цветки. — Может быть, кто-нибудь знает?

— Одуванчики, — высунулась Ленка.

— Не совсем точно. Это одуванчик, но лесной и осенний, называется смешно — кульбаба. Записали?

И он начал раскладывать розово-белые крепкие цветы.

— Это тысячелистник. Лекарственное растение, употребляется при катаре дыхательных путей и как потогонное: Вот это нивянка. Нет, не ромашка, а нивянка, или поповник… это буквица, это золотая розга, манжетка, кисличка, журавельник, иначе лесная герань… клевер — это вы должны знать, гусиная лапка, земляника, рябина, купавка, аконит, борец волчий…

Он называл растения мгновенно, не задумываясь, по одному листику, и все мы видели — он говорит правду, не притворяется знающим. Он действительно знал это всё.

Когда записали и рассортировали листочки и травы, суп сварился, и мы принялись за него, сидя и лёжа у костра, с таким аппетитом, что я не помню, когда ещё так вкусно, с наслаждением ела.

Трудно рассказать, какой был тут гомон, смех, шутки, фырканье, как мазались сажей, как пили чай из того же ведра и какой он был коричневый, густой и сладкий. Жаль, что надо было вставать и шагать ещё километров восемь. Все мы сидели рассолоделые, и не хотелось двигаться.

— Не умеете отдыхать, — сказал учитель. — Отдыхать надо расслабившись: лечь на спину, расстегнуть ворот и постараться представить себя парящим в небе. Так можно увидеть орлов. Сейчас как раз идёт пролёт орлов. Но редкие его видят: орлы летят очень высоко…

Приглашать к отдыху было не нужно. Все улеглись, подстелив куртки. Я лежала с открытыми глазами, и постепенно мне вправду стало казаться, что я лечу, и тело стало невесомым, и его покачивает в облаках, так легко и плавно мне было, что я не чувствовала земли. Анатолий Васильевич тоже лежал неподалёку, он держал в зубах сухую соломинку, и мне было видно, если скосить глаза, какое грустное и спокойное у него лицо. «Всё-таки трудно с вами», — наверное, думал он, а может быть, мне просто так показалось, может быть, он совсем и забыл про нас, а думает о своём…

После такого отдыха поднялись очень бодро. Анатолий Васильевич велел всё убрать, костёр залили, и через поле мы двинулись к станции, как будто только что начали этот поход…

На следующий день только и было разговоров о походе, об Анатолии Васильевиче, он стал вдруг самым известным учителем, оттеснил и физика Николая Ивановича, и директора, и нашу литераторшу Татьяну Сергеевну, которая умеет читать и Гоголя, и Тургенева, и Маяковского как артистка. В классе только и слышалось: «А он-то! Анатолий-то Васильевич! А Чубик-то! А Ленка-то!» Один Владик иронически улыбался, слушал, а после уроков, когда стали собирать сумки, сказал:

— Ну что вы все кудахтаете? Ах! Ах! Кудах, кудах! Он же вас вокруг пальца обвёл. Он эти места знает. Сто раз, наверное, ходил и травы эти вызубрил, и птиц. А почему, думаете, он, кроме синичек, никого больше называть не стал? Не догадались? Эх вы, простофили! Да он же сам не знает, поняли?

— Врёшь ты всё. Он даже ордена знает, марки, монеты… — доказывал Чубик. — А он это знать не должен. Спроси у Альки…

Алик Зотов кисло улыбался.

— Допустим, — цедил Владик. — А я берусь доказать, что ничего он не знает, по крайней мере в энтомологии… Ровно столько же, как и Семядоля. Ну? Хотите пари? Спор?

Он улыбался умной длинной иронической улыбкой. И никто не хотел с ним спорить, хотя все колебались словно бы, а Чубик даже встал, так хотелось заступиться за учителя. Чубик у нас, в общем-то, справедливый.

— На что спорить? — спросила я. Не знаю, как это получилось, я не хотела связываться с вундеркиндами.

— Ты? — усмехнулся Владик, меряя меня взглядом человека, с пелёнок убеждённого в своём превосходстве. — Может быть, подумаешь? Или ты влюбилась, бедняжка? Ну, так и есть: глаза горят, щёки тоже…

— На что спорить? — повторила я, теперь действительно краснея.

— Да уж ладно… Ты просто, ничего не объясняя, пойдёшь и встанешь к доске рядом со своим биологом… Ну? Подходит? На его уроке… Согласна?

— Да, — сказала я, зло глядя на него. — А если проспоришь ты?

— Во-первых, это исключается, во-вторых, для тебя слишком слабое наказание. Я спорю только из-за того, чтобы вы не кудахтали.

— Во-вторых, — сказала я, — ты выйдешь из класса, а потом зайдёшь и попросишь извинения у Анатолия Васильевича. Идёт?

Владик покраснел.

— Замётано! — сказал он. — Все слышали?

И ребята зашумели — не то осуждая его, не то поддерживая меня.

На следующий день он принёс две синие коробочки со стеклом, в которых были жуки.

В первой уже известный плавунец и дровосек, которого Анфиса Павловна назвала «стригуном», во второй коробке находился один крупный жук совсем странного, не похожего на жуков вида. Он был черноватый, блестящий, с рогом на голове и панцирем, который заканчивался двумя острыми шипами. Лапы у жука зубчатые, сильные, и с виду он немного напоминал навозника.

Столпившимся у парты ребятам Владик сказал:

— Вы, конечно, помните этих жуков? Анфиса определила их: навозник и стригун. На самом же деле это плавунец окаймлённый и серый сосновый дровосек. Не думаю, чтобы ваш знаменитый биолог, который знает всё на свете: и ордена, и марки, и птиц, сумел бы правильно определить хотя бы этих жуков. Ну, пусть даже определит. Допускаю. Зато вот этого он не назовёт никогда. Гарантия стопроцентная. Для этого надо быть слишком хорошим биологом и знать энтомологию не хуже меня.

И он улыбнулся своей спокойной надменной улыбкой.

— Как называется жук? — спросила я.

— Зачем это тебе?

— А вдруг ты соврёшь и скажешь, что биолог ошибся?

— Что-о? — сказал Алик. — Повтори, повтори…

— Нечего повторять — всё ясно. Скажи название жука.

— Чтобы ты шепнула своему биологу?

— Никакой он не мой… А ты и рад со своими жуками. Подумаешь, если он и не знает, нельзя знать всё… Ты тоже всего не знаешь.

— Может быть, ты уже сдаёшься? Ребята, она уже не хочет спорить.

— Нет, хочу, буду, — сказала я со злостью. Я в самом деле рассердилась на Владика и боялась за Анатолия Васильевича. Конечно, этого жука ему не определить.

— Ну что ж, прогуляешься к доске, а жук называется… Нет. Ребята, название этого жука связано с луной. Все слышали? Запомните — с луной…

Он убрал коробки в парту.

На следующем уроке, едва Анатолий Васильевич зашёл в класс, Владик поднял руку. Анатолий Васильевич не заметил руки, проверяя по списку весь класс, и, только когда дошёл до фамилии Владика, вдруг спросил:

— Почему ты не был на экскурсии?

Владик поднялся с ленцой, постоял, как бы обдумывая ответ, потом сказал:

— У меня нет резиновых сапог и, кроме того, ужасно болела голова.