Возьмите меня с собою (Рассказы)

Из боковой комнаты выкатили к Серёжке на сцену новенький велосипед, и бабушка, не удержавшись, ринулась к внуку на помощь.

— Да ты-то, Ульяна, куда? — осаживали её женщины.

— Ну-ко, как это куда? — удивлялась бабушка. — Ведь ему в такой тесноте одному этакую махину и не протащить.

— Ну и пущай постоит на сцене. Не по головам же поедете.

Бабушка настойчиво отмахивалась от советчиков. А ведь и в самом деле, куда в толкотне сунешься? Надо переждать, пока председатель не вручит все премии и пока люди не высыплют на улицу.

Бабушка отодвинула велосипед к стене, а сама встала у руля, как в почётном карауле.

— Фуражку на неё наденьте, фуражку! — сквозь хохот подсказал кто-то из зала. — Вот и будет вылитый часовой.

Но председатель колхоза строго оборвал шутника:

— Если б у нас все бабушки были такими, как Ульяна Семёновна, мы б не испытывали голода на людей, молодёжь не оставляла б деревню… Спасибо вам, Ульяна Семёновна, за воспитание внука.

Бабушке захлопали, она смутилась больше Серёжки:

— Да мне-то за что?.. Он сам себя воспитал…

После торжества люди вывалились на улицу, и бабушка, взгромоздив велосипед на плечо, шатко спустилась по лестнице.

— Ну, веди свою премию! — сказала она, выпрямляя скособоченное плечо.

Но ребята обступили Серёжку со всех сторон, и у всех одна просьба:

— Дай прокатиться…

Бабушка прикрикнула на попрошаек:

— Сами заработайте — и катайтесь! — оттеснила опешившего Серёжку от руля и повела велосипед сама.

Серёжка побежал за ней сзади, как козлёнок.

— Жадина-говядина! — затянул кто-то писклявым голосом, Серёжка не мог и разобрать кто.

Бабушка оглянулась, погрозила пальцем:

— Ой, Тишка, хоть ты и изменил голос, а я ведь сразу тебя узнала!

Тишка-переполошник юркнул в гомонливую толпу ребят, будто его и не было.

Бабушка грозила ему пальцем и выговаривала:

— А не ты ли, Тишка, больше всех насмехался, что Серёжа за немужское дело взялся? Не ты ли его доярочкой обзывал?

Тишка отмалчивался.

— Да вижу, вижу тебя, нечего прятаться, — продолжала бабушка. — Дразниться — так первый, а теперь в товарищи насылаешься.

— Да я и дразниться не первый, — выбрался из толпы смущённый Тишка. Рубаха у него выехала из-под штанов, а он и не замечал этого. Ну, не зря же его прозвали переполошником. В панику ударится, так всё на свете забудет и делается будто слепой.

— Ну, а какой, раз не первый? — не унималась бабушка.

— А по правде, дак второй только… Сначала не я обзывался, а потом уж я.

— Ох ты, «не я-я», — сказала бабушка, опрокинула велосипед на землю и пошла за крапивой, — зато ты самый надоедливый был…

Тишка мгновенно разгадал её замысел, осушил рукавом под носом, невежливо показал Серёжке язык и припустил к дому.

Бабушка пригрозила:

— Ну, прохвост, пого-о-ди! Заявишься к нам… — И уже для всех говорила: — Всякий труд уважителен. Ни над какой работой смеяться нельзя.

Серёжка по её голосу понял, что у неё на Тишку нет никакого зла, что она ради шутки устроила этот розыгрыш и что у неё сегодня расхорошее настроение. Да и в самом деле, за что на Тишку сердиться? Тишка маленький, бестолковый, осенью только в первый класс пойдёт. А дразнился он без всякого умысла. Другие ребята засмеялись, и он подхватил, как попугай. Теперь вот после премии-то, никто и словом не попрекнёт Серёжку. А раньше Серёжка сам себя и то стыдился. Ну-ка, не позор ли, за женское дело взялся — коров доить. Будто мужской работы в деревне нет: около машин крутиться или топором на стройке стучать. Серёжку же к лошадям да коровам тянуло.

Нет, не зря бабушку председатель благодарил. Велосипедом не Серёжку надо было премировать, а её. Только какая бабушке от велосипеда услада? Серёжке бы и отдала его всё равно.

А началось-то всё с неё…

Прошлым летом Серёжкину маму увезли в район на совещание передовиков сельского хозяйства. Доить коров вместо неё занарядилась бабушка. Серёжка за ней и увязался.

Бабушка сначала будто и не замечала его. А потом уж, когда поле прошли и по лаве перебрались через реку на другой берег и когда вот уж она, ферма, — взберись на взгорок да заходи, — бабушка Ульяна оглянулась и всплеснула руками:

— Ой, а ты-то куда?.. Нет, Серёжа, пока не стемнело, поворачивай домой.

— Ага, поворачивай, какая умная! — не согласился Серёжка. — А дома-то ещё темнее будет.

— Дак ты у меня не в кормушках же ночевать станешь. Я ведь долго прообряжаюсь.

— Долго, зато без долгу, — по-взрослому отшутился Серёжка, не отставая от бабушки.

Уж он-то знал, что бабушка Ульяна поворчит, поворчит да сама же и возьмёт его за руку. Не первый раз.

— Серёжа, ты ведь маленький, — не сдавалась бабушка. — Руки надсадишь. Ну-ко, легко ли коров-то доить!

У него тогда ещё и в мыслях не было — под корову садиться, — а она уж вела разговор такой, будто он каждый день только то и делает, что на дойку бегает. Сама же, выходит, и натолкнула его на мысль.

Серёжка сначала не решался попросить у неё подойник. А натаскал в кормушки травы, сменил у коров подстилку, и вроде бы делать стало нечего. А бабушке ещё оставалось доить пять коров.

— Бабушка, давай помогу, — предложил неуверенно.

А она как должное приняла, не заметила даже его растерянности.

— Ты, Серёжа, под Ульку-то не садись: Улька тугомолокая, не продоишь её… А вот Красотка у меня хороша… У этой к вымени не успеваешь притрагиваться, молоко само струйкой бежит.

Бабушка подставила к боку коровы скамейку, подала Серёжке ведро:

— Ну, садись.

Ведро было широкое, меж колен умещалось с трудом. С ним, с пустым-то, мука сидеть, а полное не удержать ни за что. Верхний срез подойника доставал Серёжке до подбородка — и вымени из-за ведра не видать, хоть на ощупь работай.

— Ну, доярочка-то у нас какая! — засмеялись во дворе женщины.

И Серёжка сник: узнают теперь ребята, не дадут и проходу.

— Нет, бабушка, я не буду, — встал он со скамейки.

— А чего такое? — не поняла она.

Доярки сначала смолкли, а потом навалились на Серёжку:

— Ага, тяжёлым наш хлеб показался? То-то… Вы, мужики, всегда так: что потяжелее — бабам. А сами — за баранку, там знай крути, а машина и без вас дело сделает.

— Да что вы, бабы, на него напустились? — заступилась за внука бабушка. — Он у меня от тяжёлого никогда не бегал. Если хотите знать, так он и дома доит корову. И ещё побойчей меня у него выходит.

Тут бабушка не привирала. Дома Серёжка если не каждый вечер, то через день — это уж точно — замещал бабушку во дворе; ей надо то квашонку замешивать, то полы мыть, а Серёжка всегда свободный. Да ведь дома, кроме бабушки, его под коровой никто и не видел, а на ферме он сразу попал на глаза всей деревне — хоть сквозь землю теперь проваливайся.

— Побойчей, говоришь? Ну, дак, а в чём дело тогда? — спросили доярки.

— Ведро велико-о, — стал оправдываться Серёжка.

— Ну, это не беда… А мы уж думали, спасовал…

Серёжка покосился на бабушку: и она заодно с женщинами посмеивалась.

— Ой, Серёжа, — сказала она, лукаво прищурившись, — про ведёрко я и забыла совсем… Из ума ну-ка выпало… Есть ведь у меня маленькое…

Она побежала в молокомерную и притащила оттуда светлый подойник — на пять литров всего: хорошую корову начнёшь доить, так прерываться придётся. С таким не под корову — под козлуху впору садиться. Но для Серёжки это ведёрко знакомо давно. Он ведь дома с ним и ходит во двор.

— Бабушка-а, да это же…

Она не дала договорить, перебила:

— А это я под бруснику, Серёжа, брала. Думала, в березнячок зайдём на обратном пути… Да темно уж будет.

Серёжка снова сел под Красотку.

А доярки ждали, не уходили. И советы ещё подавали со всех сторон:

— Серёжа, ты руки-то в молочке обмочи, легче будет доить…

— Серёжа, ты кулачками дой, кулачками…

Бабушка же, как курица-наседка, его защищала:

— Да будет вам! Али не слышите, что подойник уже звенит? Советчики выискались… Своих учите!