Возьмите меня с собою (Рассказы)

— За пятнадцать километров отсюда, — добавил он.

— О-ой, — дружно сказали девочки.

А ребята зашумели одобрительно. Анатолий Васильевич надел свой огромный рюкзак.

Что это у него там? Как на Северный полюс собрался. Мы тронулись гуськом с платформы к реке, перешли деревянный узкий мост, тоже мокрый и скользкий, и пошли к лесу болотной сырой луговиной. Здесь словно не было осени, трава ярко зеленела, и на ней холодной росой блестели дождинки. Кто был в сапогах — радовался. А учитель шагал впереди, на ходу велел достать тетради, записывать названия всех встреченных птиц, собирать незнакомые растения и насекомых, каких найдём. Это нам понравилось, только какие растения, насекомые в октябре, в такое прохладное утро…

— А вы все растения знаете? — недоверчиво спросил кто-то.

— Я учитель биологии, — коротко ответил Анатолий Васильевич и пошёл ещё быстрее.

— Ребята! — сказал Алик, оборачиваясь. — Ну-ка, собирайте — всю траву, всякие цветки, тычинки-пестики… Поняли? — Он опять насмешливо-властно сощурился и, дёргая щекой, мотнул в сторону учителя. — Про-ве-рим…

Мы ведь слишком долго учились у Анфисы Павловны. И многие одобрительно засмеялись, хотя и не все.

Мы шли теперь по широкой высоковольтной трассе. Она густо заросла кустами. Жёлтый березняк с треугольными листочками мешался с круглолистным пунцовым осинником, ярко зеленели ёршики сосен, блестела паутина, чернели влажные пни, источенные муравьями. Здесь было хорошо и хорошо пахло осенью, прутьями, листиками и дождём, и небо над лесом было тоже дождевое с нежно-серыми тучами, на далях тучи голубели, синели, а над самым лесом небо было белое и мирное. Между кустами, где петляла наша тропа, были уютные поляночки, кое-где даже с жёлтыми, белыми и сиреневыми цветами. Правда, цветы были редкие, поникшие и суховатые, они как бы ёжились и грустили потихоньку, но всё-таки это были цветы, и я радовалась им, как радовались и другие наши девчонки. Все мы в ватниках, куртках, платках и сапогах были сегодня не похожи на себя и как-то ближе друг другу, словно бы роднее. Мне нравилось это, и, наверное, не только мне. Так мы шли до опушки леса. Здесь остановились, поджидая, пока подтянутся остальные. В лесу сильнее пахло осенью, с берёз косо летел лист, стучал в глубине дятел и пищали тихонько, возясь в вершинах, мелкие беловатые птички в чёрных шапочках.

— Видите птички? — показал Анатолий Васильевич. — Кто знает, как они называются?

Мы молчали. Кто их знает? Просто птички, и всё.

— Воробьи, — брякнула Ленка Гусева.

— Эх, ты-ы! — тотчас же возразили ей.

— А кто? Сами не знаете, — огрызалась она.

— Воробьёв в лесу не бывает…

— Это синицы, — сказал Алик.

— Правильно, а какие?

Тут уж было полное молчание.

— Это синицы-гаечки… Записывайте. Светло-серая грудка, коричневая спина, чёрная шапочка. Самец ярче, самка тусклее… Запишите их голос. Кому как слышится.

Одна из птичек подлетела близко, порхала на сосновой ветке и громко выговаривала: «Кее-кее-кее», а может быть, даже «Гаэ-гаэ-гаэ». «Вот почему она — гаечка!» — догадалась я.

— Смотрите, а вон другая, и не такая совсем. Чёрно-белая! — крикнула Лида Щеглова.

— Пишите, — сказал биолог. — Чёрная синичка, или московка.

— Ишь ты… Из Москвы… — сказал Чубик.

— Сам ты из Москвы, — передразнил кто-то.

Московка была такая хорошенькая. Маленькая, быстрая, щёчки белые, а на чёрной блестящей голове тоже яркая белая полоска. Эта синичка залетела на самый верхний пальчик большой ели, на её шпиль, и, резво поворачиваясь там, запиликала: «Цы-пи, цы-пи, цы-пи… Цы-пи, цы-пи, цы-пи…»

— Поёт… — констатировал Чубик.

И все засмеялись. Всё-таки он очень забавный, этот всполошный курносый Чубик с маленькими глазками-гляделками… А по вершинам вдоль опушки быстро прошла стая ещё каких-то забавно трюкающих, посвистывающих белых птичек с длиннейшими чёрными хвостами.

— Долгохвостики. Анатолий Васильевич, кто это? — закричали мы, провожая занятных птичек.

— А это и есть долгохвостые синицы, или аполлоновки, — сказал он.

Мы записали. Двинулись дальше. Но в это время над трассой появилась большая птица, летевшая медленным парящим полётом. У неё были слегка изогнутые крылья и короткий широкий хвост. Всем было ясно, что птица хищная, и все закричали:

— Орёл!

— Коршун!

— Ястреб!

Мы посмотрели на учителя.

— Запишите-ка, — сказал он. — Канюк обыкновенный.

Мы стали записывать. Один Алик пробормотал:

— А что? Он ещё необыкновенный бывает?

— Бывает, — ответил биолог. — Бывает ещё канюк-зимняк, или канюк мохноногий.

— Почему его так… зовут? — Это Чубик.

— Весной он очень громко кричит, как бы плачет. Вот и назвали — канюк. Канючит, значит. Это древнее слово.

Канюки кричат весной на гнездовых участках. И все птицы больше поют и кричат весной.

— И филины?

— Да. И филины.

— А в книжке написано: «В зимнюю ночь ухал филин…»

— Филин не ухал. Это писателю понадобилось…

Мы записали ещё одну синичку — большую. Её многие узнали по жёлтой грудке, чёрной полоске до брюшка и белым щекам. Её и в городе зимой увидишь. Летает по балконам. Только её называют «кузенька».

А в это время прилетел дятел.

— Дятел! Дятел! — закричали все.

«Сейчас скажет: «Записывайте — дятел обыкновенный», — с некоторым раздражением подумала я. Учитель посмотрел на меня. «Неужели он понимает мысли по выражению лица?» — испугалась я и постаралась улыбнуться. Он качнул головой. Он опять меня понял. Мы пошли к сосне, где сидел дятел. Это была высокая толстая сосна, чёрная и точно обугленная снизу, а вверху её ствол постепенно становился жёлто-коричневым с нежно-сиреневыми и голубыми бликами. Дятел припал к стволу и не шевелился, смотрел на нас, потом перебрался на безопасную сторону и выглядывал из-за ствола. Когда мы окружили сосну, он ловкими скачками полез выше, такой забавный, бело-пёстрый и словно бы клетчатый.

— Чем питается дятел? — спросил биолог.

— Червяками, — сказала Лена. Ей, видимо, очень хотелось быть знающей.

— Личинками, — сказала я.

— Жуками…

— Личинками и жуками…

— Ну что ж, — усмехнулся биолог, — наблюдайте…

Дятлу, должно быть, надоело смотреть на нас или он убедился, что его не тронут. Он вдруг порхнул со ствола на густую, разлапистую ветку, пополз по ней, сорвал крепкую шишку и сразу полетел прочь, раскрывая и складывая свои бело-чёрные узорные крылья. Скоро мы услышали его стук: та-та… То-то-та-та… Та… та… Как будто дятел передавал что-то по телеграфу.

— Ну, поняли, чем кормится большой пёстрый дятел? — спросил учитель. — Сейчас найдём и его кузницу.

Идя на стук, скоро увидели дятла, он долбил на кривой сосёнке. Когда мы подошли, на головы нам упала размочаленная шишка, а дятел улетел. Шишек под сосной было множество — точно кто-то вывалил здесь целый мешок.

— Не будем ему мешать! — сказал учитель, и мы тронулись к опушке.

— А сколько есть дятлов у нас? — спросил Алик Зотов.

— А вот считайте: большой пёстрый, малый пёстрый — он вдвое меньше, белоспинный — самый крупный из пёстрых, затем трёхпалый дятел, тоже вроде пёстрых, но с жёлтым хохолком и с тремя пальцами на лапках, живёт он в ельниках. Ещё есть дятел седоголовый, чёрный и зелёный…

— А красный есть? — спросил Чубик.

Анатолий Васильевич помедлил и посмотрел на Чубика — тот смутился.

— Красного дятла нет. Но в Бразилии есть золотой дятел. — Он помолчал, потом сказал: — На сегодня о птицах довольно. Пойдём через этот лес на дорогу, и пока не спрашивайте меня, если какая птичка попадётся, а то всё спутаете. Вспоминайте только тех, которых описали. Теперь будем собирать растения.

— А мы уже! — высунулся Чубик.

— Что «уже»?

— Это… набрали.

— Собирайте ещё.

Шли неторопливо, растянувшись по всему лесу.

Многие уже едва плелись, когда мы вышли на большое убранное поле. Вдали, посередине его, был островок непаханой земли с кустами и несколькими ёлками.