Воды текут, берега остаются

Теперь не было никаких сомнений: возле коровника

на снегу, переступая с лапы на лапу и громко

гогоча, топтался большой белый гусь.

—Господи, господи, это что за чудо? —пробормотал

Петыр и перекрестился.—Что за наваждение?

От креста гусь не сгинул, не пропал.

йыван Петыр забежйл обратно в дом, зажег

фонарь, растолкал жену:

—Беда, старуха, беда!

—Что такое?

—Подымайся, пошли скорее во двор.

—Иду, иду...

Увидев гуся, прижавшегося к стене, жена Пе-

тыра испугалась еще больше, чем муж.

—Ой, не к добру это, старик, не к добру!

Отойди, Петыр, не подходи к нему, не прикасайся!

Ой, грех какой! Пусть сидит себе; мы его не тронем,

и он нас не тронет...

—Замерзнет он на дворе. Может, в хлев пустить?

—в раздумье сказал йыван Петыр.

—Уж не знаю, старик, не знаю... Околеет у нас

на дворе, опять горе —на нас грех будет...

Пока жена сомневалась и прикидывала, что делать,

как поступить, йыван Петыр открыл хлевушок

под крыльцом, в котором Васли держал своего

Кигока, и запустил туда птицу.

Известие о том, что нынешней ночью во дворе

у Васли появился неизвестно откуда гусь, вызвало

в школе много разговоров.

—Вернулся к тебе твой Кигок,—шутил Эчук.— Твое счастье, Васли.

—Какое тут счастье! —отмахнулся Васли.— Отец с матерью до полусмерти перепуганы, говорят:

≪Это не к добру; знать, мы в чем-то грешны перед

богом≫.

—Откуда же все-таки взялся этот гусь? — вступил в разговор Коля Устюгов.

К ребятам подошел Веденей. Послушав, о чем

они разговаривают, он сказал:

—Мой отец о всякой прибыли говорит: ангел

принес. Если ангел принес, то бояться и горевать

нечего, он награждает за добро.

66

—Какой тут ангел! —прервал Веденея Эчук.

Васли сказал смущенно:

—Все-таки страшно...

—Чего тебе бояться? —Эчук пожал плечами.— Все знают, что вы не украли гуся, он сам появился.

—В том-то и дело, что сам! Что ни говори, гусь

среди зимы...

Между тем деревенские кумушки ходили с рассказами

о таинственном гусе из дома в дом, и вскоре

все село знало о случившемся.

Давно к Иывану Петыру не приходило столько

народа, как сегодня. Придет один сосед, поговорит

немного, потом просит показать ≪божественную птицу

≫. Не успеет уйти этот, идет второй, за ним третий,

а там еще и еще. Дверь в избе не закрывается.

Те, кто постарше, берут белого гуся в руки,

осматривают, качают седыми головами.

—Смотри, дядя Петыр, у этого гуся лапы необычные:

уж слишком красные и большие. У обычных

гусей таких не бывает.

—Правда ведь, лапы особенные,—подтверждает

другой гость.—А ты посмотри, какие крылья

длинные да широкие. А перья-то, перья! Серебром

блестят, бисером светятся. Ей-богу, непростая птица

этот гусь.

—Уж конечно, непростая,—говорит третий.— Я вот на клюв смотрю, и клюв тоже на особинку.

—Да, да,—соглашаются с ним,—у гусей клюв

бывает шире.

И все старики твердят в один голос:

—Дар божий тебе, Петыр! Не иначе, как угодил

или ты, или кто из твоей семьи богу.

Йыван Петыр сначала испугался, что гусь принес

с собой беду, но мало-помалу, наслушавшись стариков,

и сам поверил, что этот гусь —подарок ему

от бога.

Только в сумерках Йыван Петыр запер ворота на

засов за последним гостем. За этот день йыван

Петыр очень устал, прошлой ночью толком не выспался,

поэтому лег спать пораньше и тотчас уснул.

Легла и мать.

Но Васли не спал еще долго. Надо было сделать

уроки на завтра, да и таинственное появление гуся

в доме тоже занимало его.

Васли стоял у окна и смотрел на улицу.

Деревню окутывали сумерки. Кое-где из окон

лился жиденький свет керосиновых ламп. В воздухе

кружились мягкие, крупные снежинки. Вот они,

кажется, уже совсем легли на землю, но тут какая-

то неведомая сила вновь поднимала их вверх, и они

снова начинали кружиться.

Вечером, когда стемнело, Канай Извай пришел

к Ороспаю.

—Совсем я тебя заждался, браток! —встретил

его старый карт.—Ну рассказывай, как получилось

наше дело? Что говорят в селе?

—Слава богу, брат Ороспай, лучшего и ожидать

нечего. Все складывается, как мы задумали.

Сегодня к Мосол Петыру соседи табунами шли

посмотреть на твоего гуся. Я тоже ходил.

—Ну, ну,—нетерпеливо торопит Каная Извая

старый карт,—ты рассказывай, что люди-то говорят.

—Все гуся осматривали, многие говорили: ≪Это

непростая птица, ее бог даровал≫.

—Хорошо, хорошо! —Ороспай поднялся с лавки,

подошел к висячей керосиновой лампе, прибавил

света. В избе стало светлее.

—Давеча приезжал ко мне один мариец из

Орола,—заговорил опять Ороспай.—Дядя Пайгел-

дё, говорит, сильно захворал, меня зовет. Но я

не поехал, хотел тебя дождаться с вестями. К тому

же самому что-то неможется... Но от твоих добрых

вестей вроде и силы у меня прибавилось. Эх, если'

сын Иывана Петыра к дедовской вере склонится...

А что говорит сам йыван Петыр?

—Он тоже поверил, что твой гусь —божья птица.

Когда соседи говорили: мол, это тебе, Петыр,

божье благоволение,—был очень доволен.

—Хорошо! Очень хорошо! —Ороспай хлопнул

себя сухими, сморщенными ладонями по коленкам.— Теперь можно поехать и к дяде Пайгелде.

—Сейчас?

—Сейчас и съездим. Дорога известная, неда68

лекая. Ты, Извай, запряги моего жеребца, на нем-

то быстро обернемся.

В селе тихо. Улицы темные, пустые. Лишь кое-

где, как заплатки на сером кафтане* виднеются

освещенные тусклым огнем керосиновой лампы

окошки. Многие турекские мужики керосиновых

ламп из-за дороговизны керосина не держат, освещаются

по старинке —лучиной, а ее свет не пробивается

сквозь замерзшие стекла. Поэтому село

кажется еще темней.

Жеребец Ороспая сразу пошел рысью. Он з а стоялся

без работы и теперь рад, храпит, мотает

головой и все убыстряет и убыстряет бег. Сани

катятся по накатанной дороге легко, ровно. Вот уже

остались позади последние дома, околица, кладбище.

Дорога прорезала белое поле и вонзилась в

темный ельник.

—Резвый у тебя жеребец! —восхищенно сказал

Канай Извай.—Даже на подъеме не сбавляет ходу.

Не конь —огонь!

Старый карт сидел посреди саней в сене. Чтобы

холодный воздух не попал в горло, он закутался

в тулуп. Ороспай слышал слова Каная Извая, но,

чтобы не закашляться, ничего не ответил, только

кивнул.

Канай Извай тоже замолчал. Намотав на руку

вожжи, он сидел в передке саней и рассуждал сам

с собой: ≪Ветер-то так и не утихает, как бы метель

не принес≫.

Он не ошибся. Едва сани въехали на холм,

сильный ветер, налетев откуда-то, ударил в бок.

—Ну, кажется, начинается,—проговорил Канай

Извай и уселся поплотнее.

Ветер усилился. Вот он свистит, воет, мечется

между деревьями, поднимает снег, в одном месте

совсем оголяет дорогу, в другом наметает сугробы.

Конь сбавил ходу, потом пошел шагом. Круп

жеребца заиндевел, с порывами ветра доносится

резкий запах конского пота.

Вдруг жеребец забеспокоился, запрядал ушами,

захрапел и опять перешел на рысь, хотя никто его

не понукал.

≪Что-то недоброе почуял≫,—подумал Канай

Извай.

Жеребец всхрапнул, прыгнул, рванул вперед и

понесся галопом.

Тут Канай Извай разглядел в темноте по обеим

сторонам саней черные тени и понял: волки!

—Волки! —крикнул Канай Извай и оглянулся

на Ороспая.

Но в санях никого не было: видно, старый карт

вывалился, когда конь резко рванул вперед.

Канай Извай натянул вожжи, стараясь остановить