Дорога стального цвета

— Этот у тебя с билетом? — кивнула она на Зуба. — Фэзэушник-то.

— Проверяла, — обернулась первая проводница.

— Товарищи, не проносили чемодан в чехле? — всхлипывала женщина. — Чехол синий, вот такой.

Она выбирала на пестром халате подходящего колера райскую птицу и указывала на нее пальцем с ярким лакированным ногтем.

— Вот такой. Граждане!..

— Кто видел, скажите?!.

Процессия удалилась. В купе заглянула голова в легкой летней шляпе. Она с удовольствием сообщила:

— Из соседнего это, из купейного. Ясное дело — женщина. Алала да алала, а какой-то разиня — фюить!

— Алала! — передразнила вчерашняя сердитая тетка. — Не алала, а хахилей, небось, завлекала. Ишь, расфуфырилась! Сидела бы на своем синем чемодане, так из-под нее бы не увели. А теперь поди, поищи.

— Глупые люди, — сказал солидный с «удавкой». — Вор, может, еще ночью сошел или даже на ходу спрыгнул, а они ходят, спрашивают.

Шляпа закивала:

— Глупые, глупые. Ну, допустим, видел я. Ей что, легче от этого будет? Пронес человек чемодан, ну и пусть себе несет. Все чего-нибудь несут.

— Да это они ее так водят, для близира, — вмешался еще один пассажир. — Проводницы-то знают, что это теперь как покойнику горчичник.

— Батюшки! — оглашенно вдруг заорала тетка и тут же успокоилась. — Ох, господи, перепугалась до смерти. Думала, платок унесли, а он подо мной.

Она вытащила из-под себя мятый, видавший виды платок. Зуб невольно усмехнулся: такой, пожалуй, не унес бы и самый неразборчивый вор. Остальные тоже снисходительно заулыбались. Даже хозяин шнурка важно покривил губы.

Наконец подплыли к длинному одноэтажному зданию вокзала. Кому нужно было сходить, выстроились в очередь и, путаясь в багаже, стали гусиным шагом продвигаться ближе к выходу.

17

Ступив на перрон с бушлатом под мышкой, Зуб первым делом увидел длинную очередь за пирожками. Не раздумывая, он пристроился в хвост. Обжаренные в масле пирожки пахли до того аппетитно, а очередь двигалась до того медленно, что Зубов желудок больно сжался от нетерпения. Словно это кулак, а не желудок. Переминаясь с ноги на ногу, Зуб исподлобья наблюдал, как старая лотошница неторопливо отсчитывала покупателям сдачу. Она неуклюже шевелила пухлыми пальцами, иногда вторично пересчитывала, боясь дать лишку. Зуб был совершенно уверен, что ковырятся она из вредности.

Поезд тем временем двинулся дальше, на Москву. В одном из окон мелькнул яркий халат заплаканной женщины. Последние вагоны бессвязно протарабанили на стыках, и остался только шум людного перрона.

Зуб купил два румяных пирожка и один за другим проглотил их, нисколько не наевшись. Подумав, он снова стал в очередь. Прежде надо подкрепиться, а уж потом соображать, как дальше быть.

Кто-то тронул его за плечо. Зуб обернулся и увидел добродушно улыбающегося высокого парня. На нем были широкий клетчатый пиджак, модная фуражка и хромовые сапоги с гармошчатыми голенищами.

— На минутку можно? — кивнул он, приглашая отойти в сторону.

Зуб с сожалением посмотрел на пирожки и отошел вслед за парнем. Тот, продолжая улыбаться, со смущением показал ему свои руки.

— Понимаешь, вчера только гипс сняли.

— А что с ними?

— Перебиты. Несчастный случай на производстве. Как хрястнуло болванкой, так обе руки пополам. Я тут недалеко живу, помоги чемодан донести, а?

И он указал глазами на перронную скамью, под которую был задвинут объемистый коричневый чемодан.

— Можно.

— Молодец, кореш! — хлопнул его по плечу парень. — Ты не волнуйся, я заплачу.

— Да ну, — смутился Зуб. — Я и так.

— Вот что значит свой мужик! — еще больше

обрадовался парень.

Зуб потянулся было за чемоданом.

— Погоди, — остановил его парень. — Мне это... расписание нужно посмотреть. Ты иди через виадук, а потом прямо по улице. Там одна улица, не заблудишься. Я тебя сразу догоню.

— А вы за чемодан не боитесь? — прищурился Зуб.

Парень от души рассмеялся.

— Иди, чудило!

И он скрылся в вокзале.

Чемодан был довольно увесистым. Пока дошел до перекинутого через пути пешеходного моста, дважды менял руку. Да еще бушлат под мышкой мешал. Хорошо бы его надеть, но жарко — упреешь. Зуб считал бесконечные ступеньки и время от времени оглядывался. Парня все не было.

Сразу за виадуком начиналась улица одноэтажных домов, и Зуб неторопливо пошел по ней. Шел и думал, какие доверчивые бывают на свете люди. Нарвись этот парень на какого-нибудь проныру, и плакал бы его чемодан, как у той цветастой женщины. Неученый еще...

Зуб прошел уже порядочно и остановился, решив подождать хозяина чемодана. И вдруг увидел его впереди. Тот сделал знак рукой — двигай, мол, следом. Зуб потащил чемодан дальше, удивляясь, как это парень оказался впереди него. Может, другим путем обогнал?

Свернув в какой-то заулок, парень остановился и подождал Зуба,

— Устал? — спросил он, внимательно поглядывая по сторонам.

— Ничего. Далеко еще?

— Нет, рядом почти. Ты вроде шамать хочешь — за пирожками стоял.

— Ага. Вчера почти ничего не ел.

— Придем, порубаем.

— Не, — замотал головой Зуб.— Я в столовку пойду.

— Ладно, ладно скромничать, — по-свойски сказал парень. — Не девочка. Я тебя так не отпущу.

Зубу он нравился. Немного, правда, развязный, но зато добрый. Гипс сняли, оттого он такой веселый.

Однако за этой веселостью нетрудно было заметить настороженность — по сторонам озирается, к прохожим приглядывается. Но Зубу подумалось, что ему, должно быть, неловко: пацан тяжелый чемодан тащит, а он, такой сильный с виду, идет налегке. Не станешь ведь каждому встречному-поперечному объяснять, что у человека руки перебиты.

Когда парень спросил, кто он и откуда едет, Зуб не стал скрытничать, рассказал в двух словах.

— В Сибирь с четырьмя рублями?! — удивился тот. — Ну, даешь! А как же мать с отцом?

— Я детдомовский, — ответил Зуб, хотя не любил этого слова.

Он остановился передохнуть. Чемодан здорово оттянул руки.

— А что же дядька — не мог денег выслать?

— Он же не знает, что я к нему еду.

— Ну, даешь! — повторил парень, приглядываясь к Зубу, словно прицениваясь. — Я тоже без отца-матери рос. В детдоме только не был, Я это...

в других местах был, где кормят похуже. Хорошо в детдоме?

— Ничего. Директор строгий был, а так хорошо.

— Как тебя хоть звать?

— Юрка.

— А меня можешь Паней звать.

— Как это — Паней? — удивился Зуб.

— Очень просто. Пантелеймон я. Все зовут Паней. Пошли. Видишь, хата на отшибе. Это наша.

Они двинулись к ободранной, покосившейся хибаре, с полусгнившей соломенной крышей. Тропка к ней лежала между огородами, на которых пышно ботвилась не убранная еще картошка. Изба выглядела до того сиротливо, что нагоняла тоску. Зубу сразу расхотелось туда идти. Но не мог же он повернуть назад, не донеся чемодан больному человеку.

Возле хибары темнел ветхий, наполовину разобранный сарай. По всем приметам, его пустили на дрова. От забора вообще остались редкие колья, торчащие из бурьяна вкривь и вкось. То, что было когда-то огородом, теперь стало плантацией для сорняков, которые вымахали едва ли не в рост человека.

— Я тут почти не живу, — как бы оправдываясь, заметил Паня. Помолчав, он сказал: — Ты, гляжу, мужик что надо. Вот что мы сделаем. Я дам тебе подзашибить и на билет, и на жратву. Тогда и поедешь спокойненько в свою Сибирь. Как — идет?

— Не знаю, — нерешительно ответил Зуб.

— Зато я знаю. Раз дядька не ждет, так и спешить некуда... Да ты не боись, работа не пыльная. Завтра, может, и поедешь.

— А чего мне бояться?

18

У избы стояла горбатая старуха с порожним чугунком в руках. Заслонившись ладонью от утреннего солнца, она близоруко и насторженно вглядывалась в подходивших. Одета она была в латаную-перелатаную кофту и длинную заскорузлую юбку неопределенного цвета. На ногах — большие галоши, схваченные бечевками, чтобы не сваливались.