Нитка кораллов

Но вот однажды, заскочив под вечер в свою избу, Федька застал Клаву с Николаем в обнимку. Они стояли спиной к двери и не слышали его шагов.

Делом одной секунды было налететь на них, вцепиться в Николаевы брюки, замолотить кулаками куда попало.

— Очумел ты? — Николай растерянно отрывал от своих штанов Федькины пальцы.

— Паскуда! — вопил Федька на сестру. — А ты проваливай, чтоб тебя…

Поток ругательств вогнал Николая в бурую краску. Клава зарыдала, уткнувшись в ладони. Опомнившись, Николай, высокий, широкоплечий, надвинулся на Федьку, обхватил его одной рукой, крепко прижав Федькины руки к бокам, другой зажал ему рот.

— Слушай, что я тебе скажу! Я твою сестру уважаю и… никогда ничего худого ей не сделал. И не сделаю. Я человек честный! А ты, свиненок, в нашу любовь залазишь! И, можно сказать, плюешь… нам в душу!

Клава громко всхлипнула. Лицо Николая стало страдальческим.

— Вообще ты мал и глуп! И… просто жаль тебя отколошматить, а следовало бы за такую пакость. Кусаться не вздумай — получишь!

Федька мычал и тщетно пытался уцепить зубами Николаеву ладонь. Николай разжал руку, отпустил Федькин рот, вытер ладонь о брюки.

Федька отскочил, весь взъерошенный, со стиснутыми кулаками. Глядя исподлобья на сестру, пригрозил хрипло:

— Смотри у меня! Думаешь, мамка уехала, так на тебя и управы не найдется?

Ноздри Николая слегка раздулись.

— А ты еще, Клава, страшишься! Да с двумя такими защитниками, как мы с Федькой, нипочем не пропадешь — факт!

Глаза его смеялись. Федька возмущенно повернулся к нему спиной.

— Пойдем, Коля, я тебя до калитки провожу, — тихо сказала Клава.

Занятия в школе окончились. С хорошими отметками Федька перешел во второй класс. Учить уроки уже не надо было, погода стояла отличная, и он дотемна носился по улице, пропадал в лесу и на речке вместе с ребятами. О матери и плотнике ребята не говорили. Видно, забыли. Федька и радовался, что к нему не пристают, и грустно ему было: так быстро забыть отъезд его мамки, будто это что-то совсем неважное! Но вдруг выяснилось, что не забыли ребята, а запретили им об этом судачить…

Как-то, накупавшись до трясучей дрожи, вылезли Федька с Вовкой Грачевым на бережок, сели, скорчившись, на солнцепеке. И тут Вовка, постукивая зубами, сообщил:

— У нашей Маньки — вчера она Зойке жаловалась, я слышал — язык чешется тебя за мать дражнить, да не смеет!

— Дражнить? Да я ей!.. А… почему не смеет?

— Ну, как же! Николай-то Зубов поговорил с девчонками. Да как крепко! «Федьку мово, — говорит, — не трожьте, а то вам, — говорит, — быстроглазые, со мной придется дело иметь. И вообще это, — говорит, — не дело, чтобы человеку досаждать». Приказал, значит, чтобы тебя не донимали. И даже, чтобы тебя… это самое… Богданом не кликали, потому что это, говорит, глупо. «Он, — говорит, — Титов, а не Богдан, а вы, — говорит, — как те сороки на заборе». А ты и не знал?

— Не… — От удивления Федька сжался под лучами солнца, пригревавшего ему спину, и покраснел. Потом вскочил, разбежался, прыгнул в прохладные струи и так завертелся, что вода кругом закипела. Ему стало весело — будто что-то ему подарили.

«Николай, если захочет, десять девчонок враз одной рукой сгребет за косицы, — думал Федька. — Плечи-то у него! И когда это он успел пристращать девчонок?»

Это время Федька видел Николая мало. Тот сдавал экзамены в своем техническом училище и не всякий день появлялся в деревне.

При встрече с Федькой он держался как обычно. Случалось, по-свойски подмигивал. Федька отвечал грозным взглядом: «Не подумай, что я тебе спущу в случае чего!» Но ничего такого он за Николаем и Клавкой не замечал — повода для распрей не было.

Поэтому, как обухом по голове, сразила его новость, которую сообщила ему Любка Харитонова, все еще наполовину третьеклассница, потому что по арифметике дали ей переэкзаменовку на осень.

Вертевшаяся возле завалинки Любка окликнула пробегавшего мимо Федьку.

— Уже поженилась твоя сестра! — заявила Любка. — Вчера утречком в загс съездили.

Федька растерялся:

— В какой загс?

— А в такой. В райцентре. На тетки-Прасковьином Николае поженилась! А свадьбу большую он не хочет делать, потому что ему некогда. Тетка Прасковья плачет, что без свадьбы. А тебя, все говорят, надо бы в детский дом пристроить, потому что ты безотцовщина, а теперь еще и безма… безматеринщина. Да!

— Безма… — ошеломленно повторил Федька. — Чего ты плетешь?

Клаву он нашел в огороде.

— Что там болтают, что ты поженилась?

Нагнувшаяся над грядкой сестра выпрямилась. Щеки ее порозовели, она опустила глаза и сказала вызывающе:

— Зарегистрировались мы с Колей!

— А что же ты мне не говоришь? — заорал Федька.

— Не успела… — Клава глянула виновато, и вдруг Федька увидел, что она очень похожа на мать. От этого ему почему-то стало еще горше, и он ударил ее кулаком по руке.

— За что? — вскрикнула Клава. — И не стыдно?

На глазах у нее выступили слезы. Федьке стало ее жаль, и вместе с тем он злился неистово: Любка и то все знает, а ему ничего не сказала родная сестра! Да и как она смела такое сделать, его не спросив?

Наотмашь Федька ударил Клаву по боку. Та не стерпела и дернула его за вихры. Драка была короткой. Федька ткнул напоследок плачущую сестру и убежал в хлев к поросенку. Не хотелось, чтобы Клавка видела, что он тоже ревет.

В сгущающихся сумерках Федька сидел на своем крылечке.

В избу идти не хотелось. Зачем? Он забыл спросить Клавку про детский дом. Но какая разница? Отдадут его туда — он все равно сбежит. Сами-то небось уедут куда-нибудь. Мать уехала, и они уедут. Клавка давно твердила, еще при матери: «Вот Коля начнет работать и присоветует, куда мне ехать учиться». В детский дом он не хочет. Останется один. Ведь он уже и сейчас один-одинешенек! Во всем виновата мать. При ней и Клавка не посмела бы вдруг ожениться.

Глухая тоска по матери, по ее теплым рукам, по ее голосу, то крикливому, то ласковому, томила Федьку. А в сердце скоплялась ярость. И пусть не присылает письмо! Не нужна она ему! Никто не нужен! Провалитесь вы все, окаянные! Он в лесу поселится, выроет землянку. Избу и поросенка продаст, купит хлеба и станет жить. И даже не отзовется, когда письмоноска Феня станет его окликать, держа в руке письмо от мамки.

Сзади скрипнула дверь. Кто-то большой шагнул и присел рядом с Федькой на ступеньке. Николай! Вишь, торчал там, у Клавки, по-хозяйски. И ничего не скажешь — зарегистрированы. По закону, значит, имеет право.

— В Приморском крае знаешь какая тайга! — негромко проговорил Николай. — Наши леса хороши, а там и вовсе раздолье!

— А тебе с этого что? — равнодушно спросил Федька.

— А то, что мы с Клавой туда поедем. Сегодня все оформил. Как раз идет вербовка в совхозы Приморского края. Хорошие слесари всюду нужны. Да я еще и шофером могу.

«Так и есть — уезжают!»

— Где он, этот Приморский? — процедил сквозь зубы Федька, стараясь, чтобы голос не дрогнул.

— На Дальнем Востоке. Стройки там громадные. И совхозы новые. Мы в совхозе будем жизнь развивать.

Дальний Восток! Комок встал у Федьки в горле — не продохнуть.

— В дальневосточной тайге и тигры водятся, — продолжал Николай. — Уссурийские. Ружье заимею. На охоту станем ходить.

Дразнит он его, что ли? Федька изнемог от отчаяния, даже слышать стал хуже. Словно издали донесся до него голос Николая:

— Не испугаешься тигра, а, Федька? Чего молчишь? На охоту-то вместе пойдем.

— Как… вместе? — прошептал Федька.

— А чего ж не вместе? Или ты баба — дома сидеть?

— А вы разве… ты и Клава…

— Что?

— Возьмете… меня с собой? — чуть слышно, сдавленным голосом решился вымолвить Федька. И весь замер.

— А как же иначе? — изумился Николай. — Чудачина! Постой! — сказал он испуганно и крепко стиснул широкой рукой Федькины плечи. — Ты что это себе думаешь? Ты мой братишка теперь, и я тебя оставлю? Глупая твоя башка! Ну, удружил, нечего сказать. Сидит на крыльце, как старушонка…