Вторая Нина

Вот они, тихие, как сладкая грусть, долины Грузии. Вот она, патриархальная картина — виноградники Карталинии, зеленые берега ворчливой Куры, далекие отголоски быстрой Арагвы. Сонное царство! Прочь, прочь отсюда. Мирные картины не по душе Нине Израэл! Дальше отсюда, дальше!

Я несусь, забыв весь мир в этой бешеной скачке. Благородный Алмаз отлично понимает мое настроение — каждым нервом, каждой своей жилкой! Мы несемся по откосу бездны… Чего еще желать? Я хотела бы одного — встретить седого, как лунь, волшебника, который одним взмахом волшебной палочки превратил бы меня в отчаянного абрека лезгинских аулов. Пылкое воображение дочери Востока уже рисует мне этого старца с проницательными глазами, его гнедого, отливающего золотом коня. Мы сталкиваемся на узкой тропинке горного ущелья и одним ударом волшебного жезла он превращает меня в смелого, сильного, статного и прекрасного лезгина, как Керим! Да, да, как Керим!..

Прощай, Люда! Прощайте, французские глаголы, Франциск I и Карл V!..

Я зажмуриваюсь в ожидании чуда и… Открыв глаза, невольно кричу в изумлении и испуге. Навстречу мне едет седой волшебник на гнедом, отливающем золотом аргамаке. Точь в точь такой, каким секунду назад рисовало его мое воображение…

Он одет в темный бешмет, поверх которого накинута на плечи косматая бурка. Папаха из черного барана низко надвинута на лоб. Из-под нее глядит сухое, подвижное старческое лицо с седыми нависшими бровями. Длинная, широкая и белая, как лунь, борода почти закрывает грудь его запыленного бешмета. Черные, юношески быстрые глаза способны, кажется, охватить взглядом и небо, и бездны, и горы разом.

Я дала шпоры коню и в одну минуту очутилась перед старым абреком.

— Дедушка Магомет! — кричала я радостно.

Ну да, я узнала его! Это был дедушка Магомет, отец моей матери и близкий друг моего отца.

Я его очень любила, всей моей душой любила дедушку Магомета, но… жаль было расставаться с моими грезами, жаль было узнать в седоке простого смертного — вместо сказочного волшебника, созданного пылким воображением.

— Дедушка Магомет, ты к нам?

— К вам, моя звездочка, к вам, ласковая птичка садов пророка, к вам в Гори.

Он остановил коня и протянул ко мне руки.

— Совсем лезгинка! Совсем джигит! — произнес он с восхищением. — Что у вас в Гори?

Сбивчиво и неумело принялась я рассказывать о случившемся — и про Керима, и про отца, и про его недовольство мной. Он слушал меня с величайшим вниманием, лишь изредка прерывая краткими замечаниями мою нескладную речь.

С пылающими щеками и горящими глазами стала я доказывать деду, что не виновата, родившись такой, не виновата, что судьбе угодно было сделать меня, лезгинскую девочку, уруской. Дедушка положил бронзовую от загара руку мне на плечо и произнес с неизъяснимо трогательным выражением, устремив сверкающий взор в небо:

— Аллах, ты велик и могуществен! Да будет воля Великого! Ты отнял у меня, Могучий дух, двух дочерей моих, чтобы сделать их урусками на унижение и горе покорного слуги твоего. Но вместо них ты дал мне утешение, ты, повелитель всех живущих на земле и на небе!.. Я узнаю кровь свою в этом ребенке, — кровь прирожденных горцев из лезгинского аула Бестуди… Нина, дитя сердца моего, ясная лазурь дагестанских небес, алая роза садов Магомета, ты — гордость моя! И он снова обнял меня дрожащими от волнения руками. Потом, спутав поводья наших коней, поехал рядом со мной, время от времени посматривая на меня с любовью, гордостью и восхищением.

О, как я гордилась любовью и восхищением моего старого деда! Как я была счастлива в эти минуты!..

— Дедушка! Милый, добрый, хороший дедушка! — шептала я, задыхаясь от волнения. — Поговори с папой, оправдай меня! Мне тяжело все это! Мне тяжело, когда мне не верят.

Странное дело! Ни с отцом, ни с Людой, ни с кем в мире я не чувствовала себя так свободно, как с дедушкой Магометом. Задушевно беседуя, мы и не заметили, как доехали до Гори.

Отец, узнав от прислуги о приезде Хаджи-Магомета, встретил нас у ворот сада. Он почтительно поддерживал стремя старика, пока тот сходил с коня. Потом подставил свое плечо, и дедушка, опираясь на него, пошел к дому. Я на некотором расстоянии шла за ними. По восточному обычаю прислуживала дедушке за столом, радуясь, что ему нравится дымящийся шашлык, мастерски приготовленный Маро.

После обеда отец отослал меня и о чем-то долго совещался с дедом. Сердце подсказывало, что они говорят обо мне. Я не ошиблась. Отец позвал меня и, по своему обыкновению, глядя мне прямо в глаза, сказал:

— Собирайся, Нина. Завтра на заре ты едешь в гости, в аул — к дедушке!

Нельзя было не понять, что отец не желает видеть меня, и поездка в аул Бестуди — своего рода ссылка. Мне стало больно и совестно. Однако я давно мечтала — вырваться из дому… Кто смог бы отказаться от соблазнительной, полной прелести поездки в родной аул, где мою мать знали ребенком, и каждый горец помнит юного красавца бек-Израэла, моего отца, где от зари до зари звучат веселые песни моей молодой тетки Гуль-Гуль? Угрызения совести смолкли.

— Торопись, Маро, уложить мои вещи. Я уезжаю на заре с дедушкой Магометом!

Глава шестая

ДОРОГА. В САКЛЕ АУЛА. ТАЙНА ГУЛЬ-ГУЛЬ

Горы и небо… Небо и горы… И не видно границ, где кончаются горы и начинается небо. Куда ни кинешь взор, все кажется золотым и пурпурным в розовом мареве восхода. Только над самыми нашими головами синеет клочок голубого неба, ясного и чистого, как бирюза.

Мы едем уже двое суток и надеемся быть в ауле Бестуди завтра ночью. Несмотря на желание отца, чтобы я ехала в коляске, дедушка Магомет испросил мне разрешение следовать всю дорогу верхом, по его примеру. Отец долго не соглашался, наконец, уступил настойчивым просьбам тестя, но все же приказал кучеру из казаков ехать следом за нами с коляской, чтобы я могла пересесть в экипаж, когда устану. Я не чувствовала усталости. Мы останавливались на ночлег в духанах и с зарей снова пускались в путь. Недавние мои огорчения и печали — все было забыто.

Правда, холодное прощание отца не забывается и, признаться, немало отравляет радость поездки. Утешаюсь тем, что вечные замечания Люды, как надо держаться барышне из хорошей семьи, скучные уроки и ненавистный французский — все это откладывается до тех пор, пока я, вдоволь нагостившись у дедушки, не вернусь домой.

Французские глаголы, прощайте! Франциск I и Карл V, идеальная Люда с ровным, как ниточка, пробором, до приятного свидания! Да! А ты, моя милая, пусть и недолгая свобода среди горных скал дикого Дагестана, здравствуй! Здравствуй, желанная моя свобода!

— Не устала, ласточка, не устала, розовый свет зари восхода? — ласково спрашивает дедушка, поворачиваясь ко мне в седле.

— Нет, ни чуточки, ни капли! — отвечаю я бодрым голосом, хотя на самом деле чувствую себя разбитой, и тяжелая сонливость туманит голову, смежает веки.

Третий день нашего путешествия. Мы находимся за несколько десятков верст от аула Бестуди. Природа совершенно изменилась. Развесистые чинары и каштаны больше не попадаются на пути. Их сменили цепкие кусты карачага и архани. Горы здесь — просто голые скалы. Со всех сторон грозными привидениями обступают нас горы. Кажется, еще немного, и они, соединившись в сплошное тесное кольцо, раздавят нас.

Ночь застала нас в темном ущелье, неподалеку от Бестуди. И горы, и бездны, — все заволокло непроглядной мглой. Дедушка отослал казака с тройкой назад в Грузию, приказав ему кланяться князю и сказать, что мы доехали благополучно. Так было заранее условлено с отцом.

Впереди нарастает шум горного потока. Какие-то точки загораются в темноте. Догадываюсь, что это свет в сакле дедушки Магомета — старый нукер Хаджи ждет своего господина. Однотонный рев потока не слишком разнообразят мерные удары подков о каменистую почву узенькой и темной, как высохшее русло, улицы аула. Наши лошади осторожно ступают в темноте. Голова клонится на грудь, я выпускаю поводья и, упав на взмыленную шею моего Алмаза, засыпаю на крупе коня. Сквозь сон я слышу, что мы остановились, слышу чей-то радостный возглас… Сильные руки поднимают меня с седла и несут куда-то… Яркий свет на миг заставляет открыть глаза. Но только на миг. Голова моя валится на мягкую бурку, предупредительно подсунутую старым слугой Селимом, и я засыпаю мгновенно и крепко сладким сном золотой юности.