Шарон Крич. Отличный шанс

- Но, по крайней мере, американцами ты довольна? Хорошо, что у нас есть и американцы, правда?

Некоторое время Лайла в задумчивости жевала. Потом медленно начала:

- Может быть, мне не следует это говорить, поскольку вы - директор и все такое… Поначалу я думала, что это - американская школа…

- Она и есть американская, - вставил дядя Макс.

- А вот и нет! Здесь полно людей, которые не американцы.

- Большинство учеников являются гражданами США, - сказал дядя Макс. - Кроме того, эта школа американская по программе обучения, по своей философии, по…

- Это вы так считаете, - возразила Лайла. - И потом, американцы здесь - вовсе и не американцы.

- Как это - не американцы? - вмешалась в разговор тетя Сэнди. В ее голосе звучало раздражение. Она вцепилась руками в свой стул с таким видом, словно могла наброситься на Лайлу и задушить ее.

Мысленно я уже давно замотала рот Лайлы ее собственной косынкой, чтобы не позволить ей произнести больше ни слова.

- Как это - не американцы? - повторила тетя Сэнди.

- Да, не американцы, - поучительным тоном произнесла Лайла. - Большинство из них уже много лет не живут в Штатах. Они живут где угодно, только не в Штатах. Им уже все равно, американец человек или нет.

- Ты считаешь, что окружающих должен волновать тот факт, что ты - американка, не так ли? - спросил дядя Макс. - Они должны обращать внимание…

- Да! - ответила Лайла. - Да, должны. Потому что, если это американская школа, то американцы здесь должны быть - ну, вы понимаете… - Она не поднимала глаз от своей тарелки. - Прежде всего, остальные не должны обращаться с американцами так грубо.

Я все ждала, когда мне можно будет вмешаться в разговор, и наконец решила, что наступил подходящий момент.

- Лайла, наверное, чувствует себя здесь чужой. Это ужасно - чувствовать себя чужой.

Я посмотрела на нее, ожидая увидеть признательную улыбку на ее лице или взгляд, преисполненный благодарного удивления по поводу глубины моего понимания и сочувствия. Лайла не улыбалась. Зато она произнесла ледяным тоном:

- Я не чувствую себя чужой, Динни. Нелепость какая!

Мысленно я опрокинула тарелку с картошкой ей на колени.

После ужина я проводила Лайлу до спального корпуса. Перед тем как пойти к себе, она спросила:

- Как ты думаешь, я понравилась твоим тете и дяде?

- Конечно, - соврала я. - Конечно, понравилась.

12. Кукушки и кочевники

Сны Доменики Сантолины Дун

Я сидела в своем пузыре, а он становился все больше и больше, потому что его переполняли слова, проникавшие внутрь через поры.

Итальянские слова плавали и наталкивались на японские и испанские слова. Оболочка пузыря растягивалась и становилась все тоньше, и я боялась, что она лопнет. Но пузырь не лопнул. Я проснулась.

Большинство учеников школы старались держаться подальше от Лайлы. Но не Гутри. Ему она совершенно не мешала.

- Это Пистолет! - говорил он. - Настоящий Пистолет! - И сам смеялся тому, как метко назвал ее.

Если Лайла приближалась к группе школьников, кто-нибудь обязательно говорил вполголоса:

- Вон ведьма идет!

А Гутри нарочно скажет громко, так, чтобы слышала Лайла:

- Будьте осторожны! Приближается Пистолет! Может выстрелить, лучше пригнитесь! - И с улыбкой загораживал Лайле проход. - Пистолет заряжен? Пощади меня, Лайла, пощади!

- Очень смешно, Гутри! - говорила она в ответ. - Да, забавно, ничего не скажешь! - Но я видела, что ей нравилось внимание Гутри. Движением головы она отбрасывала назад волосы и улыбалась ему.

Лайла и Гутри вместе занимались по двум предметам. У меня с ней не было общих занятий, а с Гутри - только в одной группе. Я часто видела, как они вдвоем возвращаются после уроков, причем Гутри обычно что-то оживленно рассказывал, а Лайла больше слушала. Это меня удивляло. Когда я была с Лайлой, то всегда говорила она (или, точнее, жаловалась на что-нибудь), а я молча выслушивала.

В такие минуты я иногда вспоминала мою сестру Стеллу. Она вела дневник, в котором делала заметки обо всех местах, где .мы жили, и еще о том, какие особенности имелись в том или ином городе, а потом объясняла их мне. Например, когда мы поселились в штате Огайо, Стелла исписала целую страницу о том, как там пользоваться автобусом. А в Индиане появилась короткая запись: “Молчи и слушай”.

- Почему? - спросила я. - А говорить нельзя?

- Нельзя, потому что все будут смеяться над тобой из-за акцента. Сначала слушай и учись разговаривать, как они.

В Оклахоме Стелла написала в дневнике: “Готовься к худшему”.

- Почему? - спросила я. - Зачем готовиться к худшему?

- Потому, - ответила Стелла, - что, если ты будешь готова, тебя не застанут врасплох.

Я всегда следовала советам Стеллы, поскольку она была моей старшей сестрой, а значит, лучше меня знала, что к чему. Поэтому я, как правило, ожидала, что со мной случится что-нибудь плохое.

В Орегоне она записала: “В первый день всегда одевайся неброско”.

- Почему? - спросила я.

- Потому что если ты в Орегоне будешь щеголять в ковбойских сапогах, люди станут смеяться над тобой. Сначала приглядись, в чем ходят другие, потом одевайся точно так же.

Мама как-то услышала, о чем говорила мне Стелла. Она сказала:

- Стелла! Так жить просто скучно! Неужели тебе не хочется отличаться от остальных?

- Нет, не хочется, - ответила Стелла. - Я хочу быть такой же, как все.

Иногда я тоже хотела быть такой же, как все, потому что в этом случае с тобой дружили, тебя не воспринимали как чужака. Но глубоко, очень глубоко в своем пузыре, я также чувствовала желание быть другой. Мне хотелось быть особенной, интересной, однако я не знала, как быть интересной.

Гутри и Лайла были другими, и они были интересными. Оба нравились мне потому, что Гутри был Гутри вдоль и поперек, а Лайла была Лайлой вдоль и поперек.

Гутри не был похож ни на кого из людей, которых я знала. Он мог просто идти по склону холма и вдруг закричать: “Sono iibero!” (“Я свободен!”) Он произносил итальянское слово Iibero с сильным английским акцентом, и это тоже делало его непохожим. Libero, libero, libero-o-o-o-o! Нырнув в бассейн, он выплывал и кричал: “Fantastico!”

Люди тянулись к Гутри, потому что рядом с ним каждый чувствовал себя довольным, и счастливым, и способным многое совершить в своей жизни.

Лайла тоже была особенной, но по-своему. У большинства окружающих она вызывала антипатию и даже ненависть. И все же я считала ее интересной, потому что при любых обстоятельствах она оставалась Лайлой, такой, какая есть. У нее на все всегда находилось собственное суждение, пусть даже неверное, иногда глупое, часто злое, но которое она никому не боялась высказывать. И при этом ей и в голову не приходило, что ее мнение может быть неверным, глупым или злым; наоборот, Лайла всегда была уверена в своей правоте, а все остальные, по ее убеждению, ошибались. И еще она вела себя так, словно ей было совершенно безразлично, есть у нее друзья или нет.

Я же всю жизнь находилась в состоянии какого-то выжидания, мне необходимо было понаблюдать, что происходит, понять - кто я, как мне себя вести при данных обстоятельствах. Но прежде чем во мне вырабатывалась какая-то определенная линия поведения, мои родители опять переезжали на новое место, где все начиналось с нуля. А вот для Лайлы и Гутри, как мне казалось, было уже совершенно ясно, кто они и как им жить на свете.

Лайла, например, любила говорить о себе: “Я такой человек, который…” - и после этого вступления могла продолжить по-разному, в зависимости от ситуации: “Я такой человек, который привык жить отдельно, в собственной комнате!”, или “Я такой человек, которому необходимо выговориться о том, что накипело на душе”, или “Я такой человек, которому нужно время и спокойная обстановка для размышлений”. И всякий раз, когда она произносила что-нибудь подобное, я спрашивала себя, как ей удалось понять, что она за человек?