Журавленко и мы

А Лёва сразу вспомнил, как важный розовенький человек сказал Журавленко, что у него была какая-то немыслимая затея. Лёва с ужасом подумал:

«Может, всё это и есть та самая затея? Может, она и вправду немыслимая?..»

Но стоило ему взглянуть на сосредоточенное вдумчивое и ясное лицо Журавленко, — он снова в него поверил и ещё сильнее прежнего.

Лёва, гордясь и улыбаясь, смотрел на груды книг, на исписанные цифрами и формулами листки, на чертежи, и думал:

«Если он мало знает, кто же тогда много знает?»

Как бы подтверждая это, Сергей Кудрявцев сказал:

— Ладно, будет вам скромничать!

Он помогал Журавленко припаивать к желобку, торчащему из башни, гибкий трос с навешенным крюком. А Лёве было доверено загибать с двух сторон коротко нарезанные куски тонкой проволоки.

Лёва делал это, старательно орудуя плоскогубцами, и, улучив минуту, когда Журавленко взглянул в его сторону, спросил:

— Для чего эти загнутые проволочки?

— Для сцепления маленьких платформ, на которых будут мчаться кирпичи из нижней телескопической трубы.

Сергей Кудрявцев понятия не имел, что такое телескопическая труба. Спрашивать не хотелось, «чтобы не ударить в грязь лицом». Он надеялся на свою смекалку.

А Лёва спросил:

— Какая это «телескопическая» труба?

— Такая, которая может удлиняться и сокращаться. Ну, как в телескопе, в бинокле. Имеешь представление?

— Как в бинокле, — имею. У вас и башня будет удлиняться и сокращаться?

— Конечно. Ведь надо строить и фундамент и верхние этажи.

Все работали уже часа два. Даже Маринка загибала тонкие проволочки, прикусив от усердия нижнюю губу, и молча терпела, когда Лёва подправлял её работу.

Вдруг Сергей Кудрявцев спохватился:

— Лёвка! Маринка! Марш спать! Мне мамы голову из-за вас оторвут.

Маринка закричала:

— Мы ещё не кончили…

— Ничего, — утешил её Журавленко. Отложим до другого раза. Обещаю этот фронт работ оставить за вами. Спокойной ночи!

Пришлось скрепя сердце уйти.

Сергей Кудрявцев проработал с Журавленко до самого боя часов на Кремлёвской башне. Он быстро улавливал, что ему надо делать, быстро соображал, лицом в грязь не ударил. Столько в нём было прыти и весёлого жару, что рядом с ним становилось теплее.

На прощанье он сказал:

— Увидите, буду я управлять вашей машиной!

Журавленко посмотрел на него, как бы оценивая:

— Чтобы управлять машиной, надо порядочно знать; уметь слесарить и читать чертежи так быстро, как хороший пианист читает ноты.

— За мной дело не станет! — ответил Сергей Кудрявцев, помахал Журавленко рукой и захлопнул за собой дверь.

Он шагал по затихшей ночной улице, на которой самым светлым была припорошенная лёгким, незатоптанным снежком земля; шагал и думал:

«А всё-таки интересно, почему в наше время человек делает такое дело в своей комнате, один и, можно сказать, вручную? В чём тут причина? В чём секрет?.. Вот завтра, как приду, — так прямо и спрошу».

Глава шестнадцатая. Почему башня в комнате?

Так прямо и спросил на следующий день Сергей Кудрявцев, едва успев переступить порог Журавленко:

— А всё-таки интересно, Иван Григорьевич, почему такое важное дело делается у вас на дому и, можно сказать, голыми руками?

— Вот-вот!

— Совершенно верно! Так его! — послышались в ответ незнакомые голоса.

В комнате Журавленко сидели два сильно загорелых человека. Судя по их разгорячённым лицам и поспешности, с какой они поддержали заданный с порога вопрос, видно было, что у них шёл долгий, серьёзный спор.

— Будьте знакомы. Сергей Кудрявцев, каменщик, на редкость красиво работает, — представил им Журавленко своего помощника. — А это Илья Роговин и Борис Ковалевский — архитекторы. Вместе с ними учился в институте. Приехали из Казахстана в командировку и ужасно на меня кричат.

— Мало кричим, — мрачно сказал Илья Роговин, огромный лохматый человек. Лицо у него было красивое и свирепое. — Ты, как чеховский Ванька Жуков, пишешь письмо «на деревню дедушке» и хочешь, чтобы он его получил. Шесть лет пишешь это письмо!

— Представляете? — повернулся к Сергею Кудрявцеву бритый наголо Борис Ковалевский и словно притянул к себе совершенно круглыми, огорчёнными голубыми глазами. — Вместо того, чтобы добиться поддержки своего предложения, постройки действующей модели на заводе, эта упрямая голова решила, что всё может объять сама. Шесть лет человек бьётся. Выполняет работу конструктора, механика, математика, строителя, слесаря, токаря… И, к сожалению, кое-что у него получается. Если бы не получалось, он, может быть, попросил бы помочь.

Журавленко засмеялся и покачал головой:

— Нет, не попросил бы. И, по-моему, мои товарищи могли бы догадаться почему.

Сергей Кудрявцев сказал:

— Вы объясните хоть мне. Вроде бы и не тупой, а не могу догадаться.

Илья Роговин яростно мотнул чёрной лохматой головой и зашагал, как свирепый зверь в тесной клетке.

— Сядь, прошу тебя! — взмолился Борис Ковалевский и оглядел все четыре угла комнаты. — А где твоё божественное вольтеровское кресло, Иван? Помнишь, мы всегда бросали жребий, — кому в нём заниматься?

— Оно мне мешало, — ответил Журавленко. — Выбросил его… в комиссионный.

— Понятно! — прорычал Илья Роговин. — Шесть лет такое строить на заработную плату невозможно!

Сергей Кудрявцев, догадавшись, вставил:

— Что ж, не хватило денег на инструмент или там на материал — вот кой-какие вещички подороже и стали мешать.

— Вот вы, свежий человек, — сказал ему Борис Ковалевский, — вникните в эту историю. Живёт на свете подающий надежды архитектор. Он наблюдает, как строят дом по его проекту. Видит, как медленно, по кирпичику возводятся стены, присматривается к работе каменщиков, и ему в голову приходит неплохая идея — возводить стены домов машиной. Мало того, возникает остроумное техническое решение этой машины. Архитектор идёт к начальнику конструкторского бюро — рассказать о своей идее. Хочет даже передать её тем, кто может быстрее и лучше эту идею осуществить. А начальник бюро, кстати, бывший одноклассник архитектора — ни мало ни много, девять лет вместе в школе проучились — думает в это время о чём-то своём, слушает пятое через десятое, потом снисходительно похлопывает архитектора по плечу и заявляет, что это неосуществимая затея. И куда, мол, архитектору соваться в конструкторские дела? Что он в них понимает!?

Кудрявцев взглянул на Журавленко, как бы спрашивая, — так ли было дело?

Журавленко подтвердил молча, глазами.

— Как должен был поступить человек, уверенный, что его предложение ценное, очень нужное? — спросил Борис Ковалевский и, не задумываясь, ответил: — Он должен был поискать другого авторитетного товарища и рассказать ему. Не захотел бы понять этот товарищ, — поискать третьего. А что сделал наш уважаемый Иван Григорьевич Журавленко? Он, как рак отшельник, заполз в свою нору. Он ночи напролёт сидел за книгами. Прошёл курс по крайней мере трёх факультетов, сам себе сдал экзамены, сам приступил к расчёту, разработке и постройке действующей модели машины. На это он потратил шесть лет. И за шесть лет только мы с вами удостоились чести узнать, что он делает. Нет, простите, ещё наш институтский профессор — замечательный, но слишком старый, чтобы обломать Ивана. Ну, как вы считаете, правильно распорядился человек ценной идеей и лучшими годами своей жизни?

— Правильно! — упрямо ответил Журавленко. — У меня недостаточно знаний для того, чтобы доказать, что машина будет работать. И скучно доказывать. А вот делать новое — это же ни с чем не сравнимо! Прошу вас, довольно меня убеждать. Остался месяц работы — и модель будет готова. А с помощником — и трёх недель хватит.

Тут Борис Ковалевский даже подскочил на стуле. А Илья Роговин громовым голосом, от которого загудела комната, спросил:

— Это серьёзно? — потом посмотрел на Журавленко и сказал: — Ты всё равно неправ. Но браво! Не ожидал! Пойдём куда-нибудь, отпразднуем?