Депеша

Анатолий Иванович Мошковский

Депеша

Валька сидел на корточках, из горсти сыпал на землю желтоватое просо, а вокруг него тукали крепкими носами голуби. Некоторые птицы вели себя не очень вежливо — толкались, подпрыгивали, взмахивали крыльями. Валька шикал на них. Они отлетали в сторону, забывали обиды и, торопливо переступая розовыми лапками, опять подбегали к его руке и жадно клевали зерна.

Когда все просо тонкой струйкой вытекало из руки, Валька лез в карман пиджака за новой горстью. Это было его любимое занятие. В хорошую погоду он всегда кормил своих птиц не в тесной голубятне, а тут, прямо на дворе, перед сараем. Где-то за трубами хлебозавода садилось в пепельные тучи солнце, в прозрачном воздухе проносились стрижи, вокруг ворковали и тукали носами голуби, и на душе у Вальки было покойно и хорошо.

Но не столько ему нравились погожие вечера и закатное солнце, сколько завистливые взгляды соседских мальчишек, которые рассматривали птиц, вздыхая и перешептываясь.

Голубей Валька держал с восьми лет, с тех пор как отец, шофер грузовой машины, привез ему с рынка за пазухой пару монахов — белых, с черными головками птиц. А сейчас у него пятьдесят семь голубей, и из них куплено не больше десятка. Остальные вывелись в его голубятне или были чужими, сманенными его же стаей. Вот они ходят перед ним, эти прижившиеся и с охотой принявшие новое подданство голуби — желтый Митька, сиреневый, с золотистым отливом Звонарь, красная мохноногая голубка Зорька… Одних чужаков Валька держал у себя, и его голубятня становилась для них второй родиной; других, когда перед получкой отца кончались деньги, он продавал на рынке или их старым владельцам.

Однажды к Вальке домой прибежал мокрый от пота толстяк лет сорока, в чесучовом костюме, и стал упрашивать продать недавно пойманного Валькой голубя. Мальчишка в это время обедал. Пока толстяк волновался и вытирал платком шею и лоб, Валька неторопливо доедал второе. Выпив компот и расколов зубами косточки абрикосов, он молча поднялся с места и повел возбужденного голубятника к сараю.

Пойманный чужак держался в сторонке, на крайней жердочке, подозрительно присматриваясь к птицам, с которыми еще не успел как следует познакомиться. Какой это был голубь! Нежно-кофейный, с мягкими переходами в палевые тона, с красиво поставленной головкой на стройной шее, он весь светился в теплых лучах, падавших из оконца, и, казалось, сам излучал неяркий, но удивительно приятный свет.

Толстяк не требовал вернуть голубя даром, потому что хорошо знал закон голубятников: вошла твоя птица в чужую голубятню — прощайся с ней. Однако толстяк хотел заполучить своего беглеца подешевле. Он расплывался перед Валькой в улыбке, щедро подсыпал из кармана его голубям коноплю, шумно хватался за голову, восхищаясь редким подбором его голубей. Но лицо Вальки даже не дрогнуло в улыбке.

— Сынок, — сказал толстяк, — эта голубка мне дорога как память — друг подарил…

— Плохая, если садится куда не следует.

— Боже мой, твоя стая не то что одинокого голубя, но и орла сманит!

Но Валька и на этот раз не улыбнулся.

— Сколько дашь? — холодно спросил он.

— Полста. — И, желая показать, что он не собирается надувать, толстяк тут же стал вытаскивать бумажник.

Валька отлично разбирался в ценах на голубей.

— Не пойдет, — сказал он, — это венская порода.

— Но ведь ты с воздуха поймал его. С воздуха…

— Лови моих — твоими будут, — невозмутимо сказал Валька. — Не запрещаю. Плати полторы и забирай своего заблуденыша, пока он не получил от меня постоянную прописку.

— Боже мой, это грабеж среди бела дня! — закричал толстяк, и его щеки запрыгали, как холодец.

— Беру по таксе, — сдержанно сказал Валька.

Ругаясь, толстяк протянул сто пятьдесят рублей и спрятал за пазуху кофейную голубку…

А в другой раз к Вальке прибежал его школьный приятель Сенька Суздальцев за своей чайкой. Хорошо зная Валькин характер, он не стал просить отдать ему свою чайку, а протянул две десятки. Валька спрятал деньги в карман.

— Вот ключи, иди бери, — сказал он. Валька доверял приятелю, который сидел через парту от него.

Многие голубятники распродавали своих птиц на рынке, ломали голубятни, потому что рядом с ними жил такой опасный сосед, как Валька, от которого нельзя было ждать пощады.

И вот сейчас Валька сидел на корточках, окруженный голубями, и сыпал им зерно, делая вид, что не замечает рядом стоящих мальчишек. Голуби смешно прыгали, чистили клювами перья, распускали веерами хвосты и благодушно ворковали. Валька выпрямился, закурил папироску и посмотрел на небо.

На фоне темно-пепельных туч летел белый голубь. Летел он медленно и неровно, едва махая крыльями, то проваливаясь, то выпрямляясь. Судя по направлению, голубь принадлежал Вовке Семыкину. Вовка жил на улице Фрунзе, держал много голубей и был единственным стоящим соперником Вальки.

— Ну, Вовка, прощайся с белокрылым, — тихо сказал Валька, взмахнул руками и пронзительно свистнул.

Вся его огромная стая с хлопаньем и шумом поднялась в небо и взвилась навстречу одинокому почтовому голубю. Началась охота. Лицо у Вальки по-прежнему оставалось спокойным, даже равнодушным, и только узкие губы были сжаты плотней, чем всегда, да на виске, упруго билась голубая жилка.

Его стая дала один круг, и на мгновение одинокий голубь смешался с нею. Но Валька не спешил радоваться. Стая забрала влево, а голубь неуклонно и точно, как по расписанию, шел своим курсом — к Вовкиной голубятне.

— У-у-у-у, дьявол! — выругался Валька, ударил каблуком в сарай и вложил три пальца в рот.

Стая зашла с другой стороны, и голубь опять потерялся в ней.

Вальке все трудней было сохранять спокойствие: прицепится ли, прилипнет ли на этот раз голубь к его стае или снова, равнодушный и твердый, он навылет пройдет стаю и благополучно опустится на свою голубятню? Вальке хотелось, Вальке очень хотелось выйти победителем из этого поединка — сколько глаз наблюдает за ним!

Стая повернула назад — и в том месте, где только что находился белый голубь, было пустое небо.

Через несколько минут Валька вынес из голубятни чужака. Был он очень худ, изможден, взъерошен, то и дело закрывал от усталости веки и открывал клюв. Валька чувствовал, как в ладонь ему колотится маленькое голубиное сердце.

— Далеко же ты, видно, летел, — сказал Валька.

Он всегда разговаривал с голубями и был уверен, что они понимают его. Он подул на белую, пышную, гордой посадки шею, провел пальцем по головке:

— Ну что, попался? Устал шибко? Силенок не хватило дотянуть? А ведь уже близко был… А еще называется — почтовый… Эх, ты!

Голубь приоткрыл клюв и снова моргнул веками.

— То-то я и говорю, что попался… Плохо за тобой ходит хозяин: непоеный и некормленый. А ну-ка, на! — И Валька взял из кармана горсть проса и поднес к клюву.

Голубь отвернул головку и стал еще крепче бить сердцем в ладонь.

— Ишь ты, гордый какой! Помру, а у чужих не возьму… Так, что ли?

Жестом профессионального голубятника Валька стал расправлять маховые и хвостовые перья, шею, головку. Его пальцы наткнулись на что-то жесткое. Он быстро повернул голубя головой вниз. К сухой, тонкой ножке два резиновых колечка прижимали аккуратно свернутую бумажку.

— Да ты, оказывается, с почтой! — воскликнул Валька, вытащив из колечек бумажную трубочку.

Держа птицу в одной руке, он другой рукой положил трубочку на колено и раскатал ее. «Мама! — было написано на прозрачном листке. — Наша экспедиция прибыла в Сосновск. Все здоровы. До скорой встречи! Вова».

— Сосновск? — спросил сам себя Валька и еще раз прочитал депешу. — Так ведь до Сосновска пятьсот километров… Слушай, голубь, это правда, что ты летел от Сосновска?

Голубь ничего не ответил. Но его изморенный вид, его жесткое щуплое тельце говорили сами за себя.

Валька посмотрел на недостающие перышки — уж не с соколом ли дрался? — на грязноватый хвост и стал медленно сворачивать на колене депешу. От ворот к нему бежал Сенька Суздальцев и что-то кричал. Валька осторожно подсунул депешу под резиновые колечки и поднес клюв голубя к губам. Потом точным движением рук плавно подбросил голубя.