Рисунок на снегу

Галина Ануфриевна Василевская

Рисунок на снегу

ЗЕМЛЯН КА

Сырые дрова не хотели гореть. Дядя Иван, раскрасневшийся от натуги, изо всех сил дул в открытую дверцу низенькой печурки, сложенной из старого, обгоревшего кирпича. Из печурки вместе с едким дымом вылетал пепел и садился на дядюшкины усы. Усы стали серыми, в землянке пахло дымом, а дрова всё равно не горели.

— Эх, нечистая вас возьми! — не вытерпел дядя, вытер лицо рукавом и повернулся на трухлявом чурбане. — Тишка, ты спишь? А то, может, сухих поленцев принесёшь? Не хочет наша с тобой грелка греть, только дымит.

Тишка, светловолосый мальчишка в безрукавке, сшитой из солдатской шинели, лежал на нарах и поглядывал в маленькое оконце, через которое еле пробивался солнечный луч. Парнишка молча поднялся, всунул ноги в бурки, нахлобучил на голову шапку-ушанку и направился к двери, обитой тёмным вылинявшим одеялом. К краям одеяла крепко прицепился иней.

— Постой, парень, подожди!

Дядя Иван накинул Тихону на плечи ватник с подкатанными рукавами. Он был мальчишке чуть ли не ниже колен. Тихон поднялся по земляным ступенькам и отпер дверь.

Морозный пар клубами повалил в землянку. Дядя Иван некоторое время молча глядел на закрывшуюся за мальчиком дверь, потом в сердцах принялся ворочать в печурке железным прутом.

Он мог бы и сам принести дров — ходить недалеко. Вышел из землянки — тут и бери. Но ему боязно за мальчика.

Всё сидит в землянке, всё молчит. А то ляжет на полати и уставится в потолок или в стену. Ребёнок, а мысли не детские, раз так молчит.

После тёмной землянки снег показался Тихону особенно белым. Он сощурил глаза и прикрыл их рукой. Кончики пальцев зашлись от холода и стали неметь, словно кто-то натягивал на них железные перчатки. Тихон надел ватник в рукава, застегнул на все пуговицы, сунул руки в карманы. Рукавиц не было. Наверно, дядя Иван вынул их, чтобы посушить на печурке.

Из землянки вылез дядя Иван.

— Бери, дружок, — протянул он Тихону тёплые рукавицы, — и будем грузиться. Вдвоём спорей.

Дрова подковой были сложены возле землянки: и ходить далеко не надо, и хоть немного прикрывают от ветра их временное жилище. Да только половину этой подковы уже сожгли.

Дядя взял одно поленце, стукнул им по другому, чтоб оббить снег, и принялся счищать поленцем снежное покрывало, укутывавшее поленницу. Сверху покрывало схватилось тонким настом, а под ним снег оставался мягким как пух.

Тихон осторожно клал дрова на руку, вытаскивая полешки снизу, чтоб без снега, и с удовольствием вдыхал чистый морозный воздух. Время от времени он поглядывал на стёжку, которая вела к землянке командира. С самого утра в землянке собрались партизаны. Видно, о чём-то очень важном там идёт разговор. Может, засаду где собираются устроить, так обдумывают, толкуют. А может, на гарнизон фашистский напасть решили. Вот если б и его, Тихона, взяли с собой. Да где там!

Только говорят, что он партизан, а как что-нибудь такое, так про него сразу забывают, будто он ни на что не годен.

— Пойдём, племянник, хватит ужо. А хочешь погулять, так я один занесу. Чего тебе в земле сидеть? Человек должен по земле ходить.

— Я дрова занесу и малость похожу тут, — отозвался Тихон.

— Вот это правильно, вот за это ты молодчина, погуляй, подыши воздухом. Он, брат, нужен человеку, свежий воздух.

КОЛЯ

Тихон привык уже к партизанскому лагерю, всё тут ему кажется обыкновенным. И землянки, засыпанные снегом, с короткими жестяными трубами-дымоходами. И ёлочки, стоящие на крыше. И то, что каждое утро эти ёлочки надо подправлять, чтоб не склонились под ветром, чтоб не разглядели с самолёта фашисты, что это маскировка.

Привык Тихон и к узким стёжкам, проложенным в снегу между землянками. Сколько он выходил по ним!

Привык, что суп на кухне варят в бидонах, в каких до войны возили молоко, а есть приходится не с тарелки, а из котелка, а потом мыть его снегом. Он уже не ждёт, чтоб ему напоминали, что постель надо каждое утро выбивать об снег, чтоб была чистая.

Теперь Тихон знает, что такое «неприкосновенный запас», зачем он висит у самого выхода из землянки в сумках от противогазов. Это продукты, приготовленные на случай тревоги.

И Тихон уже не раз накидывал на плечо свою сумку.

Привык он ко всему. И уже ни на что не обращает внимания, уже кажется ему, что всю свою жизнь живёт он тут, в лесу, партизанит. А спервоначалу всё его удивляло.

Тихон уже знает всех партизан. Многие приходили к ним в хату, когда они ещё жили в деревне, в Байках. Тут, в отряде, почти все из Байков.

На поваленном дереве сидит Коля Козлов. Тихон подошёл к нему. Коля мастерит лыжи и напевает песню, которую Тихон впервые услышал здесь, в лагере. Песня ему тоже очень нравится.

В ритм песни, маленькой косой, наточенной, как бритва, Коля ровняет лыжи. Делает он их короткими и широкими.

— Зачем такие чудные лыжи делаешь? — допытывается Тихон.

— Не чудные, а охотничьи. А мы с тобой кто? Охотники. — Коля подмигивает Тихону и продолжает петь:

Вот кончится война, Тишка, куплю я себе гармонь, — мечтательно говорит Коля. — Голосистую. И так я на ней буду играть — соловьи позавидуют.

— Соловьи-то не играют, а поют.

— Всё равно будут завидовать. Я заиграю, а ты на другом конце села услышишь и скажешь: «Это играет известный музыкант, наш боевой партизанский разведчик Микола Козлов». А гармонь будет заливаться на все лады, будет рассказывать про наше партизанское житьё, про то, как мы били немцев и добили и стали снова свободными, как птицы. И могучими стали, как… гранит. Как скала гранитная в море. Ни бури, ни штормы морские, ни громы, ни молнии — ничего ей не страшно. Она стоит и не пошелохнётся. Вот это сила!

— А ты видел её, скалу?

— Ну и что, если не видел? Ещё увидим. И я и ты. И не только скалы — и горы увидим, море, степи, весь свет. Пусть только кончится война…

Тихон задумчиво смотрит на Колю.

— Как же человек может быть могучим, как скала? Если… Ну, вот полено простое, а я не могу его переломить. Или дерево, например, повалить. А ты со скалой сравниваешь.

— А ум человеку на что? Он его силы в десять, а то и в сто раз увеличивает. На полено человек придумал топор, на дерево — пилу. Да вот я вчера пошёл на железную дорогу и пустил под откос целый эшелон фашистский. Одной миной. А мина-то махонькая…