Рисунок на снегу

— Ничего… Это я так…

— Дай я тебя раздену, а то у нас жарко. Марийка захворала.

— А что с ней?

— Боюсь, не воспаление ли лёгких. Докторов ведь теперь нет…

Она развязала Тихону шапку, сняла и положила на лавку, принялась расстёгивать пуговицы ватника. Ватник был мокрый, в снегу. Тётушка повесила одежду к печке, чтобы просохла.

— Ты по дороге шёл?

— По дороге.

— Значит, видел?.. Два дня уже они там. И снимать не дают.

Тётя поплотнее затянула занавеску на печке («Наверно, Лёнька там», — подумал Тихон), тяжело вздохнула.

— А ты всё ходишь. Мы вот стараемся из хаты не вылезать, как бы с бедой не встретиться… Что ж это я? — спохватилась тётка Ольга.

Она отодвинула заслонку, достала из печи чугунок, налила щей, подала пресную лепёшку:

— Ешь, ешь, детка! Больше ничего нету. Всё немцы позабирали.

— Я Женю с Ниной ищу.

— Сперва подкрепись. Согрейся. Они в тепле.

— У кого они, не знаете?

— В деревне. А значит, дома. Ты ешь.

Тихон взял ложку, зачерпнул кислой душистой капусты и отставил миску в сторону.

— Не могу я.

С печки соскочил кот. Подошёл к Тихону, потёрся об ноги.

«Вот кому всё равно, есть война или нет её. Мурлычет себе на печи…» — подумал Тихон.

Тётя Ольга стояла у загнётки и с жалостью посматривала на мальчонку. В мороз, в холод, в непогодь он не сидит дома с книжкой, не учит уроки, как должен был бы, если бы не эта проклятая война. Ребёнок, а и то в лес пошёл, уже и он помогает партизанам. И её Иван в лесу. Но он взрослый, уже видел жизнь, знает, за что воюет.

— Ну, как там? — спросила тётушка несмело, сделав ударение на слове «там». Она не хотела называть слово «лес», хоть говорила в своей хате.

Тихон был рад, что тётя заговорила о другом, не про то, что он видел на дороге. И ответил поспешно:

— Дядя Иван кланяется, просил передать- скоро вместе будете. Наши жмут фрица! Да вот… — : Тихон нагнулся, стянул с ноги бурку, поднял стельку и достал сложенный вчетверо листок бумаги. Подал его тёте Ольге.

Она прибавила в лампе огоньку, стало светлее. И Тихон увидел, что, кроме ставен, которые плотно запирались с вечера, окна завешены самоткаными половиками. Потому и не заметил он света, когда подошёл к дому.

Тётушка взяла в руки сероватый, словно вырванный из книги листок бумаги. Поглядела на него и снова протянула Тихону:

— Прочитай ты.

Тихон начал читать, как когда-то стихи в школе, торжественно, только тихо:

— «Смерть немецким оккупантам! Последние известия. 21 января 1944 года. Пятница».

— Так это ж, выходит, нынче, Тишка?

— Нынче, тётя Ольга!

— Ты гляди: нынче — и уже напечатано.

— «Оперативная сводка, — продолжал читать Тихон. — Войска Ленинградского фронта, продолжая развивать успешное наступление, овладели городом и железнодорожным узлом Уринк (Лигава), а также заняли несколько населённых пунктов…» — Тихон приостановился, чтобы перевести дух, а тётка подумала, что он уже всё прочитал, и проговорила задумчиво:

— Бьют немцев, Тишка…

— А вот дальше написано, сколько оружия у них позабирали наши.

— Что оружие, люди свободными стали!.. Это куда важней.

Тихон сложил листовку, положил на прежнее место. Надел на ногу бурку.

На печке приподнялась занавеска и показалась голова, сверкнули любопытные глаза. Ну известно, это Лёнька проснулся.

— Тишка, а у тебя автомат есть? — зашептал Лёнька.

— Вот я тебе дам автомат! — прикрикнула на сына тётка Ольга.

Занавеска мгновенно опустилась, Лёнька кулём скатился с печи» подбежал к Тихону. И таким счастьем светилось его лицо, что Тихон не выдержал — также улыбнулся ему.

— Ах, какая радость — правду знать! — снова заговорила тётушка. — А то те ироды звонят и звонят про свои победы.

— Брешут, — отрезал Тихон. — Мы каждый день слушаем радио. Наши уже под Гомелем.

— Под Гомелем? Это же Белоруссия!..

— Четырнадцатого декабря Мозырь наши взяли, Калйнковичи. Павел сказал, скоро сюда придут.

— Придут…

Лёнька стоял сбоку и от нетерпения переступал с ноги на ногу. Ему столько надо спросить у Тишки, они так давно не виделись. Раньше, до войны, он бы и минуты не ждал, мигом потащил бы друга в уголок, и они наговорились бы вдосталь.

А теперь Тихон сидит в хате и беседует с Лёнькиной матерью, как взрослый.

— Немцы в селе есть?

— Нету. Только ходила я нынче в Ружаны, так там их тьма тьмущая собралась…

— Блокаду готовят. Завтра скажу нашим.

— Скажи, Тишенька, скажи, мой мальчик: пусть они там лучше прячутся.

— Они не прятаться будут, а к бою готовиться.

— На что им тот бой! Этак-то поубивать в бою могут…

— На войне воюют, а не прячутся, — сказал Лёнька.

— Ей-богу, договоришься у меня!

Из-за перегородки послышался слабый голос:

— Мама…

Тётка Ольга кинулась туда. Тихон с Лёнькой остались одни.

ДРУЗЬЯ

Лучшего друга, чем Лёнька, у Тихона не было никогда. И не только потому, что они одногодки, учились в одном классе, сидели на одной парте. Самое главное, что их всегда удивляло и радовало, было то, что в одно время, ну, прямо в одну минуту у них появлялись одни и те же мысли и желания.

То Тихон прибежит к Лёньке, чтобы предложить другу пойти вместе на рыбалку, а Лёнька в это время ладит удочку и собирается бежать к Тихону. То Лёнька бежит к Тихону с лукошком — в пущу идти по ягоды, а Тихон встречает его на пороге хаты уже с лукошком в руках.

Их вместе принимали в пионеры, а они, стоя плечо к плечу, клялись быть всегда готовыми защищать дело отцов.

И теперь Тихону часто не хватало друга, и он знал, что Лёньке тоже не хватает его.

— Тишка, ты в боевом отряде? — спросил Лёнька.

— В боевом.

— И стрелял уже?

Тихон немножко смутился.

— Не-е… Я — разведчик. Хожу гляжу, где фашисты обосновались, какое у них оружие, и передаю в отряд. А партизаны тогда идут и бьют их. — Тихон вспомнил слова Павла и добавил, будто и сам так думал: — Мне с оружием ходить нельзя…

— А кто у вас самый главный, дядька Максим?

Ещё в самом начале войны Лёнька первый сказал Тихону про дядьку Максима. И теперь вспомнил о нём, потому что не раз читал листовки и обращения к населению, подписанные дядькой Максимом, секретарём Брестского антифашистского комитета.

И Тихон подумал, что сейчас, пожалуй, можно рассказать Лёньке о том, с чём он не мог, не имел права рассказать раньше: про землянку в их саду, про подпольную типографию и про то, что дядька Максим — это совсем не дядька Максим, а Иосиф Павлович Урбанович.

Урбановича Лёнька знал: Иосиф Павлович до войны был председателем Ружанского поселкового Совета. Уже тогда они, ребятишки, с восхищением глядели на Урбановича, потому что ещё в 1926 году, когда их, малышей, и на свете не было, а на Ружанщине хозяйничали паны, девятнадцатилетний Урбанович выступил с речью на первой политической массовке в Ружанах. Его, былого подпольщика, которого паны за революционную деятельность сослали на каторгу, знали все в округе.

После рассказа Тихона Лёнька некоторое время молчал, потом обиженно прошептал:

— И не мог ты мне раньше про это сказать? Я же никому бы больше…

— Не обижайся, ты же понимаешь, это была не моя тайна. — И чтобы перевести разговор на другое, Тихон спросил: — А помнишь, ты мне рассказывал про поезд, что партизаны отбили у фашистов?

— И роздали людям всё, что фашисты хотели вывезти в Германию?

— Ага, так это сделал командир нашего отряда Александр Иванович Самуйлик!

Рассказ о подвиге командира Тихон слышал в отряде, в партизанской школе, открытой по инициативе Урбановича в семейном лагере. Выкопали для этого большую землянку, сколотили столы из досок, лавки. Вместо тетрадей молодой берёзовой коры надрали. На ней и писали карандашом. И наставница у них была, как в настоящей школе, только одна на три класса. И учились не каждый день. Тихон ходил в третий класс. Правда, пешком он не ходил. Всегда кто-нибудь из партизан подвозил верхом на коне эти два километра. Отряд-то конный, как у Будённого.