Партизанская искра

Глава 6

ПЕРВЫЕ РОСТКИ

— Маня! — поманил Парфентий пробегавшую мимо сестренку.

Девочка забежала в сарай.

— Манюша, выйди и посмотри хорошенько. На улице никого?

Маня молча кивнула головой и выскользнула из сарая. Через минуту она вернулась.

— Никого, Парфень. Я все кругом высмотрела, — приставив к губам сложенные рупором ладошки, полушепотом доложила она.

— Добре, Манюша. А теперь подойди поближе и слушай.

Маня стала под самое отверстие чердака, из полутьмы которого белело лицо Парфентия.

— Ты говоришь, Митя здесь?

— Да.

— Сбегай к нему. Если он сейчас дома, передашь ему вот эту записку. Поняла?

— Ага.

— Повтори.

Маня в точности повторила поручение.

— Молодец. Из тебя бы хорошая партизанка вышла.

— А то нет? Я ничего не боюсь. Ночью могу одна на остров, в лес, аж на Каменный Мост пойти.

— Хвастаешься, — подтрунил Парфентий.

— А вот и нет, — обиженно протянула Маня. — Дай мне такое задание, чтобы ночью и чтобы далеко, тогда увидишь.

— Хорошо, в следующий раз. А сейчас беги, чтобы днем, и чтобы недалеко, и чтобы быстро! — шутливо сдвинув брови, сказал Парфентий.

Маня понимающе поджала пухлые, еще совсем детские губы и проворно, как ящерица, прошуршав по соломе, скрылась за дверью.

Сестра высоко ценила доверие брата, и все, что теперь ни поручал ей Парфентий, старательно и охотно выполняла. Она бегала по селу, узнавала, кто из товарищей Парфентия остался в Крымке и, строго соблюдая тайну, передавала им записки, заклеенные хлебом. Она не знала содержания этих записок и не пыталась узнать, так как считала преступлением нарушать запрет. Но по тому, в каком строгом секрете держал все это Парфентий, она догадывалась, что ей доверяют очень важное дело, и была горда этим.

Мать с отцом заметили, что девочка в последние дни с особенной заботливостью относилась к брату, чаще чем нужно шмыгала в сарай, часто уходила куда-то и возвращалась серьезная и собранная. Отец молчал, а мать нет-нет да и спросит:

— Где ты пропадаешь?

Дочь уставится на мать серыми, быстрыми глазами и ответит:

— Не бойся, мама, не пропаду.

Отослав сестренку, Парфентий спрыгнул с чердака и, зажав подмышкой небольшую вязанку камыша, вышел из сарая.

Тщательно осмотревшись кругом, он перешел улицу и соседским огородом спустился к речке.

Далеко за лесом заходило солнце. В вышине неподвижно парили белые с позолоченными краями, курчавые облака. Так прозрачен был предвечерний воздух, а речная свежесть так пахуча, что у Парфентия слегка закружилась голова. Привыкшие к чердачному полумраку глаза щурились от яркого света. Юноша глубоко, с наслаждением вдыхал ароматный воздух, по которому так скучал в эти дни.

Парфентий прошел вдоль берега к месту, где Кодыма растекалась на два рукава, образуя большой остров, сплошь поросший лесом и густым кустарником. Река в этом месте была мелка, вся в дремучих зарослях камыша — «джунглях», как называли школьники Крымки. Особенно после лета, бедного дождями, река настолько мелела, что камыши обнажались, становились похожими на лесные заросли, так что лодка с трудом могла скользить между ними. И часто хлопцам приходилось подкатывать штаны и переправляться вброд, проминая в камышах «звериные тропы».

Весь остров сейчас тонул в густей синей тени. Уже смолкла разноголосая птичья суета. Лишь изредка, разворошив верхушку дерева, шарахнется хищница-сова, в смертельном испуге закричит преследуемая ею пташка и снова наступит тишина.

— Подожду, пока стемнеет, — вслух подумал Парфентий и, закидав травой принесенную им вязанку, присел на выступе крутого бережка.

На гладкой поверхности воды тихо плескалась серебряная рыбешка, и от этих всплесков плавно расходились по поверхности тонкие спирали, переплетались между собой, образовывая причудливую паутину.

От берега наискосок уходил к середине реки промятый в камышах след, а чуть в сторону от следа хранилась теперь лодка Парфентия, затопленная им перед приходом оккупантов.

Глядя вглубь этой темнеющей в камыше тропинки, Папфентий подумал о лодке. И как-то внезапно само собой его воображение перенеслось в детство. Представилась не эта старенькая утлая плоскодонка с выкрошенными бортами и с надписью, стершейся от времени, а та новая голубая лодка, что называлась романтическим именем «Мцыри».

И потянулась ровная прочная нить воспоминаний.

…Летние сумерки. Отец, мать, сестренка Маня и он на кухне за ужином после трудового дня.

Вдруг на пороге открытой двери появился человек, неожиданно, будто из-под земли.

— Добрый вечер! — нарочито пониженным голосом здоровается незнакомец.

— Добрый вечер, — отзываются отец и мать, не зная кому.

Неловкое молчание.

— Не узнаете? — попрежнему басит незнакомец.

— Да вроде нет, — отвечает отец.

— Значит богатым буду, Карпо Данилович, — уже своим голосом произносит гость.

— Ваня! У чтоб тебя! Вот загадку ты нам задал! Гляди, вот он, наш матрос Кошка! — весело кричит отец, увесистой рукой хлопая по плечу невысокого молодого моряка. Веселый же этот тато, всегда с шутками-прибаутками. А голос — медная труба, как захохочет, так, верно, в Первомайске слышно.

— Какими ветрами?

— Зюйд-вестом, Карпо! — козыряет матрос. — В отпуск пришвартовался к крымской пристани.

Это сосед Гречаных Иван Криницкий-теперь моряк Черноморского флота. Он с гордостью носит морскую форму и щеголяет непонятными морскими словами.

— Ну, как тут, в вашей бухте, все спокойно, без аварий?

— Да, будто все в порядке, бедствий не терпим, — отшучивается отец. — Зажигай, мать, лампу.

Впервые Парфентий видит настоящего матроса в полосатом тельнике, клеше и бескозырке с золотыми якорями на ленточках. Как зачарованный, смотрит он и не может оторваться. А молоко из ложки льется на колени.

— Ешь, — говорит мать.

— Не хочу, — отвечает Парфентий. Не до еды ему.

— Парфуша! — удивленно восклицает матрос. — Какой большой стал.

Схватив мальчика, он подбрасывает его под самый потолок. Парфуше немного страшно, но признаться в этом стыдно — что подумает о нем матрос?

— Скоро во флот пойдет, моряком будет! — смеется матрос и примеривает на льняной голосе Парфуши свою бескозырку.

Заблестели от счастья голубые глазенки под непомерно большой бескозыркой, две ленточки ласково обвили шею, легли золотыми якорями на грудь.

В тот памятный вечер моряк много рассказывал о своей интересной морской жизни. Парфентий не знал, правду ли говорит матрос, или по привычке многих моряков привирает, выдумывая интереснейшие истории, но только он, Парфентий, не проронил ни одного слова и во все поверил.

Было уже поздно, а спать не хотелось. Так бы вот сидел и слушал до самого утра.

Но вот матрос собирается уходить. Как не хочется расставаться с дядей Ваней и с его чудесными рассказами. Парфентий нехотя возвращает бескозырку, уж больно по душе пришлась она ему.

Моряк видит грусть мальчика. Все моряки особенно уважают людей, которые разделяют с ними любовь к морю, лучше которого, по их мнению, нет ничего на свете.

— Не горюй, Парфуша, — ласково говорит дядя Ваня на прощание, — я тебя возьму с собой на корабль. Будем вместе плавать. Пойдешь во флот?

— Когда? — не задумываясь, выпаливает Парфентий.

— А вот отбуду отпуск и махнем с тобой. Хорошо?

— Да, — поспешно соглашается Парфентий.

Все хохочут. Но Парфуша, насупившись, молчит. Ему совсем не смешно, напротив, досадно и непонятно, почему все смеются. Он срывает зло на сестренке.

— А она чего регочет? Дам вот!

— Ну конечно, ничего тут смешного нет, — говорит дядя Ваня, смеясь. — Поедем, Парфуша, обязательно поедем. А то, что они смеются, — ты не обращай внимания, это они от зависти. Их во флот не примут.

Обрадованный Парфентий согласно кивает головой.