Путешествие Демокрита

— Допустим, — согласился Демокрит, — обычаи египтян по–своему разумны. Но ты же не собираешься навсегда остаться в Навкратисе? А в Греции привычки твоей жены покажутся смешными.

— Почему, собственно, ты считаешь, что я не могу остаться здесь навсегда? — обидчиво спросил Демокрита рыжий грек. — По–твоему, если отсюда не посылают юношей на олимпийские игры, то мы уж и не люди? Может, тебе показалась невкусной наша пища? Конечно, у себя в Абдерах ты привык к более изысканным блюдам…

— Нет, что ты! — запротестовал Демокрит. — Здесь все прекрасно. Я вовсе не хотел тебя обидеть. Раз ты не собираешься уезжать, тогда другое дело.

— А для чего уезжать? — вмешался Аркесилай. — Я думаю, на всем свете нет другого города, где торговля приносила бы такой доход, как в Навкратисе. На западе, в Кирёне, я скупаю сильфий и продаю его в Грецию. Многие богатые старики добавляют сильфий в пищу. Они дорого платят за это лекарство, без которого чувствуют себя плохо. Свой товар я могу продавать дешевле, чем купцы из других городов, потому что мне — жителю Навкратиса — не надо платить пошлину, закупая сильфий и вывозя его из Египта. Я не вижу причины уезжать отсюда. Купец живет там, где ему выгоднее торговать. А когда есть деньги, всюду хорошо.

— А ты не боишься, что в один прекрасный день все твое благополучие может рухнуть? — вмешался рыжебородый грек. — Нас, греков, здесь мало, мы, как корабль в безбрежном море, среди чуждого нам народа. Наше богатство раздражает египтян, и, стоит персидскому царю спустить их с цепи, нам придется плохо.

— Ну, я‑то как‑нибудь выкручусь. А если нет, я, по крайней мере, пожил в свое удовольствие. Недаром существует поговорка: «На хорошем дереве и повеситься не жаль».

С этими словами Аркесилай хлопнул в ладоши. Вошли рабы, унесли столики, на которых стояли блюда с растительной и мясной пищей, смели с пола кости и крошки и принесли воду для омовения. Вслед за этим рабы принесли фрукты и закуски — сицилийский сыр, маслины, орехи, сушеную смокву, привезенную из Родоса, сирийские финики и удивительный плод, который хозяин назвал египетским миндалем — персеем. На большой стол поставили вазу, в которой густое египетское вино было смешано с водой. Хозяин, зачерпнув вина, провозгласил первый тост в честь олимпийских богов. Потом выпили за героев, покровительствующих людям. Хозяин угостил Демокрита также желтым египетским вином, приготовленным из плодов лотоса.

— Превосходное вино, — сказал Демокрит. — Если бы я был купцом, то ввозил бы в Грецию не сильфий, а это вино.

— Каждому свое: молодым вино, старым сильфий. Впрочем, надо попробовать. Возможно, виноторговля окажется выгодным делом, — усмехнулся Аркесилай.

— Кстати, знаешь ли ты историю лесбосского виноторговца Харакса? — спросил Демокрита Леонид.

— Нет, а что, он тоже живет здесь?

— Что ты! Он жил в Навкратисе больше ста лет назад. Ведь это брат знаменитой поэтессы Сапфо, которую называют десятой Музой. Наверно, ты не раз слышал ее свадебные песни. Помнишь, как запевают подружки невесты:

Это ее стихи. Самое же красивое стихотворение — это гимн Афродите.

— Мне уже давно не приходилось бывать на свадьбах, — с улыбкой ответил Демокрит. — Но имя Сапфо мне, конечно, хорошо известно. Дома у меня хранятся несколько свитков с ее стихами. Но какое все это имеет отношение к Египту и что случилось с Хараксом?

— В один из своих приездов в Навкратис, — начал Леонид, — Харакс увидел на улице города девушку необыкновенной красоты. Она так понравилась юноше, что он проводил ее до самых дверей дома, в котором она жила. От соседей Харакс узнал, что девушка — рабыня богача Ксанфа, что родом она из Фракии, что настоящее ее имя — Дбриха, но за прекрасный цвет лица все называют ее Родбпис — Розовощекая. Юноша не спал ночей и мучился так, что друзья, у которых он жил, посоветовали ему предложить Ксанфу большую сумму денег и уговорить его продать Дориху. Хитрый работорговец воспользовался наивностью страстно влюбленного юноши и запросил у Харакса все его состояние. Харакс продал все, что имел, выкупил Дориху и сделал ее своей женой. Он написал об этом сестре, которую нежно любил; он не сомневался, что та одобрит его поступок. В своих стихах Сапфо воспевала любовь, и кому, как не ей, казалось, должен был Харакс рассказать о своем счастье? Он сообщил сестре, что собирается привезти красавицу Родопис на родину.

Однако Сапфо сурово осудила поступок брата. Женитьба на рабыне казалась ей верхом нелепости. Даже став свободной, Родопис все‑таки недостойна, по ее мнению, быть женой грека. Сапфо жалела брата и сердилась на него. Она написала брату, чтобы он и не мечтал о возвращении на родину вместе с Дорихой. Подумал ли Харакс о своих детях? Ведь рожденные бывшей рабыней, они по законам государства никогда не смогут унаследовать имя и имущество отца и стать полноправными гражданами. А насмешки всего города? Соседи не дадут жить спокойно ни самому Хараксу, ни его родственникам.

Харакс вынужден был последовать совету сестры и несколько лет жил в Навкратисе в счастливом супружестве с Дорихой. Однако его все время тянуло домой. Когда наконец тоска по родным местам стала невыносимой, Харакс расстался с Дорихой и уехал один на свой Лесбос.

— Глупо, — сказал Демокрит. — Очень глупо поступил твой Харакс. Видимо, не очень‑то любил он эту девушку, если предрассудки оказались сильней его чувства. Да и что мешало ему остаться в Навкратисе? В крайнем случае, если он так сильно скучал по своим близким, мог бы съездить погостить домой, а потом вернуться.

— Не так это все просто, как тебе могло показаться со слов Аркесилая, — вздохнул Леонид, — ведь я не случайно вспомнил судьбу Харакса. Меня самого постоянно тянет в родные края. Тяжело жить, испытывая все время нескрываемую неприязнь египтян. Даже жену мою они презирают за то, что она вышла замуж за грека.

— Ну что ты, — попытался утешить Леонида Демокрит, — когда я сегодня приехал в Навкратис, меня проводил к дому Аркесилая египтянин, отзывавшийся о греках без всякого недоброжелательства. Наоборот, об Аркесилае он говорил с уважением и симпатией.

— Это еще ничего не доказывает, — грустно улыбнулся рыжебородый. — Во–первых, есть умные египтяне, которые понимают, что греки не виноваты в их бедности, а во–вторых, у каждого египтянина есть свой «особенный» грек, к которому он хорошо относится. Этот грек, по его словам, совсем не похож на своих сородичей, которых всех следовало бы выгнать из Египта, и как можно скорее.

— Так ты, значит, — спросил Демокрит, — хотел бы уехать в Грецию, но боишься, что сограждане и родственники недружелюбно встретят твою жену–египтянку?

— Об этом я и толкую.

— В таком случае, — сказал Демокрит, — тебе надо найти такую страну, где ты и жена будете в равном положении. Поезжай, например, в Вавилонию. Для местных жителей вы оба будете чужестранцами, никто из вас не будет иметь преимущества, а стало быть, не будет никаких поводов для споров и неудовольствий.

— Ты все смеешься, — уныло сказал Леонид, — а мне хочется хотя бы умереть на родине.

— Эх, не было бы у меня забот серьезней, чем у тебя или у этого Харакса, — неожиданно вмешался в разговор тощий юноша, сидевший на нижнем конце стола, — мне не приходится ломать голову, возвращаться или не возвращаться домой. Мегарские аристократы показали мне ясно, что со мной будет, если я появлюсь на родине. У меня и сейчас стоит перед глазами казнь брата, виновного только в том, что он не хотел одобрять их насилий. Я бросил все и бежал. Теперь я уже не боюсь потерять ни семью, ни деньги. Вот где бы мне завтра пообедать — это меня действительно беспокоит.