Автографы на картах

Остатки компасов-маток найдены полярными гидрографами в заливе Симса в лагере мореходов, пытавшихся в XVII веке обогнуть Таймыр. При раскопках городища Мангазея в 1968–1970 и 1973 годах обнаружены двое солнечных часов-компасов, несколько футляров от корабельных компасов, свинцовый лот. Если первые находки представляли собой вещи, непосредственно сопровождавшие мореходов в походе, то вторые, по словам производившего археологические раскопки профессора М. И. Белова, «это более чем случайные находки. Единственно о чем они свидетельствуют — о распространении навигационных и практически нужных предметов по всему мангазейскому городищу» [6]. Помимо магнитных, поморы пользовались также и деревянными компасами,

С давних времен в Поморье существовал вожевой промысел, «Вожи-лоцманы, берущиеся проводить суда, приходящие с моря, должны были знать в районе своей деятельности глубины стрежа (фарватера), знать время смены приливо-отливных течений, удобные якорные стоянки и, конечно, уметь управлять судном, т. е. быть хорошими мореходами» [7].

Высокая морская культура поморов Несомненно стала остовой географических открытий на северо-востоке России в XVII веке, о которых мы уже упоминали. Несмотря на кажущуюся бесспорность, этот тезис признан не всеми.

Знаток истории Арктики профессор В. Ю. Визе, например, считал: «Мореходы, посещавшие западную часть Арктики (Баренцево и Карское моря), существенно отличались от мореходов, плававших на востоке. На западе это были профессиональные моряки-промышленники, великолепно знавшие свое дело и не боявшиеся больших морских переходов… На востоке Арктики в XVII и XVIII веках в основном плавали служилые люди — казаки. Разъезжая в целях сбора ясака, они нередко пользовались морскими путями. Но это не были профессиональные моряки, и знакомство их с морем было вынужденным. Многие из них предпочитали тяжелые переходы по суше морским плаваниям. Здесь, на востоке, господствовало исключительно малое каботажное плавание, главным образом между Леной и Колымой. Наряду с казаками морские переезды совершались также промышленными и торговыми людьми, но их было меньшинство… Здесь сплошь и рядом в море пускались люди, никогда раньше на нем не бывавшие; от них требовались главным образом сила и смелость, а навигационные познания играли совершенно подчиненную роль» [8].

Другой не менее известный историк арктического мореплавания профессор М. И. Белов, ставивший восточносибирское мореплавание в один ряд с героическими походами поморов на Грумант, Новую Землю и в Мангазею, возражал В. Ю. Визе: «Документы убедительно подтверждают, что на западе и востоке Арктики морской путь осваивали одни и те же люди, главным образом выходцы с Севера, из Поморья. Так же как и на западе, перед отправлением в море они объединялись в большие партии под руководством профессионалов-мореходов, водили свои суда по компасу (матке), пользовались лотом. Решающим моментом в выборе средств транспортной связи на северо-востоке Сибири как раз и явилось то обстоятельство, что пришельцы были опытны в судостроении и судовождении» [9].

Тот факт, что во главе этого неудержимого движения «встречь солнцу» стояло государство — служилые люди, на наш взгляд, не должно никого смущать. Восточносибирское мореплавание опиралось на опыт поморских мореходов, которых было немало и среди служилых людей. Судный стол при якутском воеводе занимался лишь строительством и оснащением судов. Вероятно, только поэтому в многочисленных сохранившихся документах тех лет почти нет сведений о методике плаваний, обеспечении их безопасности, береговых «признаках» — маяках. Эти вопросы и здесь, как и в Поморье, не интересовали власти. Поэтому не сохранились и рукописные морские чертежи и лоции, которые могли появиться, несмотря на очень короткий период расцвета восточносибирского мореплавания.

К сожалению, до сих пор серьезно никто не занимался выявлением родословных участников этих плаваний. Из казачьих же отписок в лучшем случае можно установить, откуда они прибыли в Якутск — из Енисейска, Тобольска, Красноярска, Мангазеи. Большинство же из них попали туда из северных районов Европейской России. Так, М. И. Белов пишет: «Известно, что в 1630 году среди вольных гулящих людей на Тотьме, в Устюге Великом, Вологде, Сольвычегодске и других местах набирали для службы в Тобольске 500 мужчин» [10].

Даже в справочнике Визе, который он считал «первой попыткой» такого выявления, предпринятой только по печатным трудам, без привлечения архивов, находим среди восточносибирских мореходов немало имен поморов: мезенца Исая Игнатьева — первооткрывателя Чаунской губы, холмогорца Федота Алексеева Попова — одного из предводителей экспедиции Семена Дежнева (тоже северянина), пинежанина Михаила Стадухина — одного из первооткрывателей Колымы.

Недавно установлено, например, что возглавлявший один из первых больших караванов во льдах морей Лаптевых и Восточно-Сибирского якутский казак Тимофей Булдаков родился в Великом Устюге, оттуда перебрался в Степановскую слободу в Тобольске, где и был поверстан в казаки. Об этом свидетельствовал его потомок, один из директоров Русско-Американской компании М. М. Булдаков.

Таким образом, несмотря на высокую степень развития русского арктического мореплавания и великие географические открытия в допетровскую эпоху, до нас не дошли карты русских землепроходцев, непосредственно созданные ими в полярных морях. Но можно смело предполагать, что многие морские чертежи русских первопроходцев использованы при составлении крупнейшей карты России XVII века — «Большого чертежа» (до нас дошло лишь ее описание «Книга Большому чертежу») и наиболее старого уцелевшего «Чертежа Сибирския земли» П. И. Годунова 1667 года.

Однако надежды найти что-нибудь из старинных морских чертежей окончательно не утрачены. В 1958 году, например, в Голландии была издана «Хорографическая книга» русского картографа Семена Ремезова, судя по всему, увезенная из России эмигрировавшим в 1919 году бывшим сотрудником Переселенческого управления Л. С. Багровым. М. И. Белов довольно доказательно утверждает, что опубликованный в «Хорографической книге» чертеж «Море Мангазейско с урочища» является частью «Большого чертежа» и составлен в начале XVII века. К сожалению, ни автор, ни место создания чертежа пока не установлены.

Многие русские чертежи растворились в иностранных картах: итальянца Б. Аньезе, немца А. Вида, австрийца С. Герберштейна, англичанина А. Дженкинсона, голландцев И. Массы и Н. Витсена, шведа Э. Пальмквиста, датчанина Э. Идеса и многих других. Можно усматривать в этом факте лишь негативное явление — бессовестное воровство чужих национальных богатств, когда к шпионским методам добычи картографической информации добавлялось и замалчивание ее источников. Но замалчивались они не всегда. Чаще, как пишет академик Б. А. Рыбаков, ссылка «на русские источники для иностранных картографов была гарантия достоверности их карт нового, почти неведомого мира, названного ими по новой столице Московией. Важность европейских карт Московии XVI–XVIII вв, для истории русской (подчеркнуто Б. Рыбаковым. — С, П.) картографии повышается в связи с тем, что, как показал анализ, в руки иноземцев обычно попадали старые, безнадежно устаревшие русские карты, время составления которых отдалено от получившего их счастливца-публикатора на несколько десятилетий» [11].

Поставив иностранные карты на их историческое место, Б. А. Рыбаков сделал вывод, «что истоки русской картографии следует передвинуть значительно вглубь: первые русские чертежи, охватывающие всю Московию, возникли на сто лет раньше Большого Чертежа в пору наибольшего интереса во всем мире к проблемам географии — в конце XV — начале XVI в….» [12]