И все-таки она хорошая!
И все-таки она хорошая! читать книгу онлайн
Я знаю, что многие из моих читателей плохо относятся к орфографии. Ее требования, конечно, исполняют беспрекословно, но не любят нашу орфографию, не гордятся ею; нет благодарности к тому ценному, что она дарит нам. Любить орфографию, гордиться ею? Возможно ли это? И, главное, за что любить и чем гордиться? Мне бы хотелось в этой книжке рассказать, почему русская орфография достойна уважения и даже благодарности, несмотря на все ее недостатки. Недостатки есть, даже немало — и все-таки она хорошая! Вот я и буду спорить с теми, кто не ценит высоких достоинств нашего письма, буду стараться их переубедить. Для этого и написана брошюра. Кроме того, она написана и с другой целью: объяснить, в чем наше письмо может быть улучшено, чтобы оно было не «все-таки хорошим», а просто хорошим.
Внимание! Книга может содержать контент только для совершеннолетних. Для несовершеннолетних чтение данного контента СТРОГО ЗАПРЕЩЕНО! Если в книге присутствует наличие пропаганды ЛГБТ и другого, запрещенного контента - просьба написать на почту [email protected] для удаления материала
Интересы пишущего
Сторонники традиционной орфографии исходят из предположения, что надо защищать интересы читателя, а не интересы пишущего. В этом есть доля правды.
Но традиционная орфография, немножко облегчая чтение, сильно затрудняет письмо, особенно — обучение письму. Ученик должен запомнить сотни и сотни орфографических иероглифов! Небольшой выигрыш читателя не оправдывает огромные проигрыши учеников и учителей, — тех, кто учится и учит писать.
Наша дореволюционная орфография была барьером, который затруднял доступ к культуре широким народным кругам. Педагог, методист, просветитель Н. Ф. Бунаков писал:
В большинстве наших народных школ всякие иные письменные упражнения, кроме списывания и диктовки, или вовсе отсутствуют, или доводятся до безрезультатного минимума, особенно в старшем отделении, которое учится третий год и готовится к сдаче экзамена. Учитель, по необходимости, ежедневно, с утра до вечера, душит этих третьегодников диктовкой, которая, в конце концов, надоедает способным и живым крестьянским ребятам хуже горькой редьки. Ведь добиться ко дню экзамена удовлетворительного условного правописания… — дело не легкое. Это настоящая каторга для учителя. Сколько тратится свежих сил и дорогого времени ради этой погони за буквой ѣ, за окончаниями ые, ie, iя и т. п.! Сколько полезного можно бы сделать для жизни с этими свежими, молодыми силами в это дорогое время! И что же выходит? Правда, что некоторые из учеников, по большей части не из самых даровитых и живых, действительно на экзамене напишут диктовку почти без ошибок…но те же ученики через неделю после экзамена пишут ѣ в слове этот…, написать же толковую записку о том, что в селе появилась на рогатом скоте болезнь и требуется помощь земского ветеринара, совершенно не в состоянии, а если напишут, то не только с ужасающей безграмотностью, искажением слов и без знаков препинания, но и без всякого смысла.
Применять традиционный принцип в орфографии — это значит выиграть грош в пользу опытного читателя и почти до нитки разорить ученика, который учится писать. Несправедливо это.
В одиночку, без помощников…
В чтении и письме участвуют разные неровные механизмы. Когда мы пишем, то проговариваем про себя каждое слово; этим мы контролируем свое письмо. Такой самоконтроль (мы-то его обычно и не замечаем) необходим: без него письмо расстраивается, «Проговорочный» контроль неизбежен и при чтении, хотя бы мы и читали не вслух.
При внутреннем проговаривании, как показывают опыты физиологов и психологов, всегда есть движение языка и губ, очень незначительное, очень слабое — но приборы его улавливают. Иногда это даже не движение, а только слабое мускульное напряжение; оно вполне достаточно, чтобы осуществить самоконтроль за чтением, письмом.
Этими движениями, их согласованностью и стройностью руководит особый участок мозга (заднецентральная область коры больших полушарий). Бывает, что именно эта область поражается болезнью. Тогда нарушается движение языка и губ, расстраивается механизм внутреннего произношения. Если больному нужно прочитать про себя или произнести более или менее сложное слово, у него возникают затруднения: язык легко соскальзывает с одного движения на другое, ненужное, мешающее. «Благодаря этому, слово, произнесенное им вслух или про себя, обессмысливается. Больной, читающий про себя слово «халат» как хадат или «половина» как половита, естественно затрудняется в понимании этих слов» [61]. И чтение и письмо при этом расстраиваются.
Другой участок мозга ведает зрительными восприятиями человека. При поражении этой части коры больной не в состоянии ориентироваться; «выйдя в коридор, он не может снова найти свою палату или свою койку; он не может отличить правую сторону от левой;…не может правильно застелить свою постель, размещая одеяло не вдоль, а поперек постели» [62]. Письмо при этом разрушается: больной забывает облик многих букв, искажает форму других, пишет не только слева направо, но и справа налево, не замечая этого.
Наконец, в левой височной области располагается контроль слухового восприятия. Если поражена эта часть мозга, больной пишет редид пцида вместо летит птица — и не может заметить свою ошибку.
Профессор А. Р. Лурия рассказывает об одном больном, у которого был поражен тот участок мозга, который управляет зрительным восприятием. Больной без труда писал русские слова, придерживаясь часто фонетических написаний (типа кастер).
Этот больной владел и французским языком — не в меньшей степени чем русским. Но французское письмо у него было полностью разрушено. Французские слова mer, mère, maire, звучащие одинаково, он и пишет одинаково; на рисунке это видно. Следовательно, больной справляется с фонетическими написаниями [63] и не справляется с традиционными «иероглифами». Французская орфография традиционна; запомни начертание каждого слова и не спрашивай, почему оно так пишется. А у больного как раз поражен зрительный анализ [64].
Русское письмо — не традиционное; оно требует участия не только зрительного, но и слухового анализатора, и даже мускульного (при молчаливом проговаривании слова). И это хорошо: одна система проверяет и дополняет другую, каждая облегчает работу всех остальных.
А при письме традиционном вся надежда на одну зрительную систему, у нее нет помощников; на это прямо указывает изучение мозговых заболеваний и травм.
Нельзя считать это достоинством традиционной орфографии; никак нельзя. Труднее работать в одиночку, и ошибок всегда больше — нет взаимоконтроля.
Общий итог складывается не в пользу традиционной орфографии. Мало в ней хорошего. Надо искать дальше и найти такой орфографический принцип, который был бы наилучшим для нашего языка…
Глава 4. Хорошая орфография
Новые поиски
Итак, снова в путь — за полноценным орфографическим принципом. Положишь его в основу орфографии — и писать легко, и читать легко… и учиться письму нетрудно.
Пока мы такого принципа не нашли. Многие говорят — хорош морфологический принцип орфографии.
Сущность его в том, что. смысловые части слова пишутся всегда одинаково. Каждый корень, приставка, окончания имеют неизменный буквенный облик.
Мы говорим:
гǝлава — галофка
за гǝлǝву — голǝвы —
гэлавёнка=гылавьонка —
5 галоф — галовǝк… [65]
Корень здесь очень переменчив, но ведь это один и тот же корень, поэтому вместо всех его разновидностей не следует ли избрать одну и писать всегда одинаково: голов-а, голов-ка голов-енка и т. д. Это как раз отвечает морфологическому принципу.
Смущает только одно: почему избрали именно голов-? Вопрос требует ответа.
И другой вопрос, более серьезный: а зачем вообще-то стремиться к тому, чтобы каждый корень всегда писался одинаково, чтобы каждая приставка имела во всех словах одинаковый буквенный вид?
Поищем сначала ответ на второй вопрос, более важный.
Весьма укрепленный окоп
В середине XVIII века вышла книга В. Тредиаковского «Раsговоръ между чужестраннымъ человѣкомъ i россiйскiмъ объ ортографii». Можно удивляться языку этой книги (он во многом устарел), можно не соглашаться с некоторыми доводами Тредиаковского (иногда они наивны), но нельзя отрицать, что орфографическое исследование Тредиаковского замечательно, и глубоко, и ярко по своей мысли.
