Тридцать три - нос утри...

ная частичка? И что Глебка в самом деле иногда напоминает о себе тихим своим дыханием?

Может быть, это что-то вроде радиоволн, только еще более незаметное и до сих пор не открытое учеными…

Винька повернулся на спину. Невидимый Глебка чуть отодвинулся, но не исчез.

В небе стояли белые облака – словно круглый пар от прокатившихся по синеве паровозов.

3

Прошло три дня. Винька сидел в своей каюте под досками. Рогожный полог был откинут Винька читал старую подшивку журнала “Огонек”. Ее откуда-то принес тихий Никита. В журналах был напечатан роман писателя Лагина “Патент АВ”. (Непонятно только, как говорить: А Вэ, А Бэ или коротко: Ав?)

Ничего роман, фантастический и с приключениями. И против поджигателей войны. Про то, как один ученый придумал лекарство, чтобы всякие мелкие существа превращались в крупные. С помощью этого лекарства выросли до нормальных размеров два лилипута, один – музыкант, а другой – миллионер. Вырасти-то выросли, но после этого пришлось им нахлебаться всяких бед. А коварные поджигатели-агрессоры раздобыли это лекарство и стали из трехлетних мальчишек выращивать взрослых дядек. Из дядек получались солдаты, которые умели только стрелять и выполнять команды. Такие и нужны были генералам-злодеям. Воспитывали этих солдат очень просто: если подчиняешья – будешь сытый, а капризничаешь – сиди без обеда. Возвращаясь из столовой, трехлетние вояки бодро пели:
Дяденьку мы слушались — Хорошо накушались. Если б мы не слушались, Мы бы не накушались! 

К Виньке привязалась эта дурацкая песенка. Задумаешься и сам не замечаешь, как уже мурлыкаешь: “Дяденьку мы слушались…” Это на мотив другой глупой песенки, которую в лагере любила напевать вожатая Валя:
На дворе у Машки Сорок три ромашки, На дворе у Нинки Ни одной былинки… 

Винька опять задумался о лагерных днях.

Несмотря на то, что случилось с Глебкой, он вспоминал лагерь по-хорошему. И костры с горячими искрами в густо-синем небе, и песни про аиста, про чибиса у дороги и про тихую сторожку на краю пути; и ребят… Даже толстого дурня М у му вспоминал без враждебности. Мума был действительно дурень, но не фашист и не белогвардеец. Иначе бы он не подружился под конец смены с маленьким Яшкой Гольдбергом, тихим шахматистом, слегка похожим на Глебку…

А еще Винька вспоминал, как Глебка барабанил на утренней линейке. Солнце пробивало густые березы, осып а ло на Глебку круглые желтые пятна и загоралось на блестящих обручах барабана. В этом воспоминании была и печаль, да. Но печаль как бы с проблесками света.

…Наверху послышались шаги. Незнакомые, явно мужские. Прогнулись доски, с потолка на журнал посыпалась труха. Винька поднял лицо. Шаги стихли. Но Виньке почудилось, что тихо скрипнули сапоги.

Винька выбрался из “каюты” – и вверх, через трубчатую ограду!

– Папа!

Теперь отец был не в солдатской, а в новенькой офицерской форме. При всех наградах. В фуражке с голубым околышем и с “крылышками” над окруженной золотистыми листиками “летчитской”