Тридцать три - нос утри...

и корабельное. Дощатый настил был шатким, как палуба. Его ограждали поручни – перила из примотанных к столбикам ржавых труб.

Недалеко от калитки сквозь “палубу” торчала прямая, будто мачта, береза. Корни ее уходили в склон оврага. От березы к столбу у крыльца тянулась веревка. На ней то и дело болталось под ветром разноцветное белье – как морские флаги.

И что еще было морского – так это риск. Ощущение легкой, но постоянной опасности, как на судне в открытом море. Потому что и там, и здесь могла разгуляться стихия. Судно могло потонуть, а дом… он при сильном ливне мог в конце концов съехать в овраг.

Людмила и Николай надеялись, что это случится не раньше, чем они получат квартиру (“А если уж поедем вниз, главное – спасать Галку”).

Тетя Дуся относилась к опасности со спокойствием старого моряка:

– Ну, обвалимся, так и ладно. Когда-нибудь все едино – помирать. Да, может, еще и не завтра…

Однако степень риска для жильцов она все же учитывала. Поэтому брала с квартирантов совсем не большие деньги, и это было очень важно для Николая и Людмилы. Зарплата у рядового охотоведа так себе, а стипендия студентки-третьекурсницы – совсем кот наплакал.

Впрочем, когда Винька вернулся из лагеря, Людмила уже перешла на четвертый, сдала летнюю сессию.

– Ух, Виньчик, вымоталась я. Как голодная лошадь на пахоте, чуть копыта в борозду не откинула.

– Будущая учительница, а так выражаешься!

– А что! Это же литературный образ!

Людмила обрадовалась, что Винька будет жить у нее. С братом веселее. Тем более, что Николай опять улетел в ханты-мансийский край.

– Может, и за Галкой приглядишь иногда.

Винька не спорил, двухлетнюю племянницу он любил. Галка тоже любила юного дядюшку: он, случалось, катал ее на плечах и рассказывал сказку про козу, от которой было страшно и весело до визга. Впрочем, днем Галка чаще всего была в яслях…

Виньке и раньше приходилось ночевать в этом доме. Людмила и Николай укладывались на звенящей пружинами кровати за клетчатой занавеской, Галка спала в своей кроватке на колесах, а Винька ложился на полу – между ножками стола и подоконником. Забирался в спальный мешок Николая. Получалось, будто он в экспедиции.

Особенно интересно было зимой. Играли лунными искрами застывшие на стекле узоры. Сами собой поскрипывали на дворе доски. В морозном воздухе разносились паровозные крики – вокзал и товарная станция были недалеко. По оврагу пролетал иногда вьюжный ветер. Можно было представить, будто ты в каюте шхуны “Святая Мария”, которая собралась в полярное плавание…

Но теперь стояло лето, мешок Николай увез с собой, в доме было жарко. И Винька решил оборудовать себе дачу.

Вернувшись с Октябрьской улицы, Винька забрался под настил двора. Здесь было прохладное, пахнущее глиной пространство. Ближе к дому оно смыкалось со щелястым потолком из досок, а со стороны оврага делалось просторным – стоять можно было в полный рост.

В одном месте Винька нашел широкое углубление: этакая полуосыпавшаяся ниша