Одолень-трава

Как удалось такое нашему Скучу ну, мы не знаем… Это ведомо только ему одному. И конечно, тем всемогущим силам Света, которые незримо присутствуя здесь, помогали творить его таинство…

Когда восхитительный свет воссиял, будто Солнце, Скучун, как подкошенный, рухнул на землю. Наверное, он не выдержал напряжения и чуда, которое сам сотворил… И тотчас над ним распростерла крыла Дева-птица. Она ликовала ведь выбор ее оказался счастливым, и посланный ею Скучун победил! Он победил в этот раз и себя самого — свою слабость, и силы Зла, затомившие Древо — Дух Леса — своею темной, загрязненной энергией…

Маленький житель подземной Москвы оказался могущественнее тех, кому подчиняются черная магия и колдовство. Его вера в высшую Красоту — в силу Света развеяла чары…

Скучун спал глубоким сном и не видел, что происходило вокруг. Ветви Древа окрепли, листочки расправились, разноцветные потоки обняли ствол, виясь вкруг него по спирали, и две мощные струи эфира потекли от исполинского Древа: одна — прямо в небо, другая — под землю. А полное живительной силы, фиолетово-синее русло наконец устремилось к Москве!

Глава VI

Скучун проснулся как от удара. Вскочил.

«Что такое, что?..» — пронеслось у него в голове.

Великое Древо исчезло. И вновь, Скучуна окружал Вещий Лес, клубящийся розовой дымкой.

— Боже мой, Ксюн! Она же одна там осталась… А бедный Урч? А Кук ой с Куторой? Они-то куда пропали… Всех друзей растерял я в пути! А сам сплю себе, видите ли, отдыхаю от великих трудов, тоже мне — спаситель нашелся…

И, не разбирая дороги, Скучун понесся назад, не чуя под собою ног от тяжких предчувствий.

И он волновался не зря.

На знакомой полянке, у ног окаменевшего Урча сидела зареванная Ксюн. Она изо всех сил вцепилась в остатки истерзанных кувшинок, которые старалась вырвать из ее рук какая-то косоглазая женщина. А между ними, пытаясь прикрыть собою Ксюна, маячил легкий призрачный образ бабушки Елены…

Вшестером, как и прежде, шли они по лесу, шли на дачу, домой! А гордый Скучун, боясь расплескать свою радость — свою победу, как будто чувство это было живою водой, летел как на крыльях и улыбался всему вокруг…

На самой опушке Кукой и Кутора стали прощаться. Кукой предложил Куторе остаться с ним в лесу, не возвращаться домой, в Нижний город, разделив его одиночество и философические раздумья о вечном… Так закончилось их путешествие, и теперь на долгие-долгие зимние вечера, что были не за горами, им хватит рассказов о пережитом. Надо сказать, после той жуткой избушки Кукой перестал падать в обморок, а Кутора уже не была больше той смешливой глупышкой, которая ползала по мостовой, изображая Саламандру…. Она теперь старалась помалкивать и жалась к Кукою, лишь изредка опуская кокетливо долу свои огромные доверчивые глаза.

Урч пообещал переговорить с ее матушкой, замолвив за Кукоя словечко, и передать ей приглашение переехать на жительство к молодым в подмосковный лес.

Вот уже маленькие фигурки растаяли в отдалении, а Ксюн все оглядывалась и оглядывалась назад, будто стремилась удержать эти минуты, уже неминуемо ускользавшие в прошлое…

Глава VII

Лес остался позади, за заборами копошились дачники, встречая вступивших на их территорию привычной обыденной суетой. Заботливые хозяева подставляли рогатины под отяжелевшие ветви яблонь, чтобы не обломились они: зрели плоды, близилась осень… И пока блуждали наши герои в Вещем Лесу, не ощущая движения времени, в нашем обыденном мире лето уж миновало.

Ксюн шла, одною рукой уцепившись за бабушку, а другою поддерживая Старого Урча, шла, не глядя на Скучуна… Слезы то и дело выступали у нее на глазах, а она и не старалась их скрыть.

Вот и дача, и скатерть, ухлестанная дождем: уходя, они второпях позабыли ее на веранде. Вот и чашечки белые с золотым окаемом сиротливо нахохлились, опечаленные долгой разлукой.

Убрали, помыли, потом снова накрыли на стол и поели, потом пили чай, заглядывая друг другу в глаза с молчаливым вниманьем. Сидели почти без слов не время было теперь говорить обо всем, да и на ходу не хотелось — устали, замучились все, а впереди еще путь домой…

Вот повернут в замке зажигания ключ, покинутая было машина зафырчала, заохала, тронулась — и поехали! Поворот за дачной околицей, короткая дорога в лесу, выезд на трассу, деревни, поля и — Москва, Москва…

— Скоро осень… — задумчиво проронила Ксюн, глядя в даль. Она сидела рядом с бабушкой на переднем сиденье и рассеянно скользила взглядом по вечереющим в измороси полям. Урч и Скучун уселись рядышком позади и помалкивали — каждый о своем…

Тут Ксюн внезапно расплакалась в голос, да так горько, что Елена Петровна, заглядевшаяся на нее с тревогой, чуть не вылетела на встречную полосу.

— Внученька моя, что с тобой, все же у нас хорошо, все живы-здоровы и достигли цели! Ведь, если я правильно поняла, Дух Леса спасен…

— Не буду я говорить об этом, не хочу и не буду, это все ты, ты! — Ксюн обернулась назад, перегнулась через спинку сиденья и начала яростно колотить кулачками совершенно опешившего Скучуна.

— Ксюн, что ты, да что ты, не надо! — Скучун слабо пытался заслониться от ее внезапного нападения.

— Ксения, ты с ума сошла, прекрати! — Елена Петровна свернула на обочину и резко затормозила. А Ксюн, рыдая в три ручья, вдруг выскочила из машины и бросилась через придорожную канаву в капустное поле. Скучун пустился за нею вдогонку. А бабушка Лена со старым Урчем только руками развели, не понимая в чем дело…

Ксюн, прыгая как коза через кочаны молодой капусты, мчалась к реденькому пролеску, видневшемуся невдалеке. Скучун нагнал ее у первой же хилой рябинки на границе поля.

— Ты что? Ксюн, что с тобой? Ты обиделась на меня? — допытывался расстроенный Скучун. Его шерстка даже поблекла от обиды и недоумения…

— На тебя?! Как бы не так! Да кто ты такой?! — выкрикнула посиневшая от злости Ксюн.

Скучун было попытался погладить ее, но она тут же оттолкнула его лапку и кинулась на пожухлую траву, сотрясаясь от рыданий.

— Ты-ы-ы… — тянула она, размазывая по лицу сопли. — Ты бросил меня-а-а одну та-а-ам в Лесу-у-у! Ты же прекра-а-асно знал, что там со мною могло случиться все что уго-о-одно… И бросил! Меня! Как ты мог, Скучу-у-уша, ты же… я… да как же-э-э…

Скучун застыл над изреванной и несчастной своей подругой, которая уже только мычала невнятно, зашедшись от слез. Сердце его разрывалось.

— Ксюшечка, Ксюн мой, ты послушай, ну послушай, пожалуйста! — успокаивал он ее, ласково гладя по голове и пытаясь осторожно приподнять с земли. — Ты же моя родная совсем, совсем! Ведь, кроме тебя, у меня никого, совсем никого, ты же знаешь…

Девочка понемногу приходила в себя и, наконец, выпрямилась, утерла лицо. Спокойный, ласковый голос Скучуна немного привел ее в чувство, и она стала потихоньку вникать в смысл его слов.

— Ксюн, я не бросил тебя там, вспомни, ты сама ведь не захотела дальше идти. Значит, по-твоему, надо было прервать наш путь, даже не попытавшись спасти Дух Леса? И бросить в беде Москву и нашу Личинку?! Ксюн, ну как же… Выходит, Старый Урч чуть не пропал просто так, не за грош, выходит, и не было у нас той путеводной звезды — нашей цели, ради которой и пустились мы в путь…

— Ах-ах-ах, звезда у него путеводная! Но я-то ведь тоже живая! Разве я не имею такого же права на помощь в беде, как Дух Леса? Получается так: Москву спасать все помчались сломя голову, а чтобы живого человека — меня, например, — так не стоит и беспокоиться…

— Ты с ума сошла, Ксюн, ну зачем ты так зло? Ведь тебя в тот момент не от кого было спасать, и кончилось все хорошо… Урч живой и веселый, а ты… я же просто оставил тебя ненадолго в Лесу, по твоей же просьбе… И не забывал о тебе ни на миг, даже у самого Древа…

— У Древа? Ах, какая мне честь!.. Скучун, а какое там было Древо? — Тут же выглянуло природное ксюшкино любопытство, точно рыженький хвостик из-под платья перерядившейся лисоньки… — Впрочем, меня это больше не интересует. Хватит! Ску-у-уч, Скучу-шенька, ну почему ты оставил меня там, посредине пути! — внезапно опять разрыдалась Ксюн, уткнувшись в пушистый бочок своего друга. — Ну почему я такая слабая, такая трусиха, почему я САМА не спасла его, не дошла даже, а свалилась там, на полянке, как мокрая тряпочка, а, скажи?! — Ксюн, вся в слезах, билась на плече Скучуна, а он, как мог, пытался успокоить ее, готовый вот-вот разреветься сам.