Одолень-трава

Какие-то озабоченные, настырные люди, какие-то дети носились по Лесу, — то были ксюшкины подружки и родственники. Одни из них со злобными лицами тащили куда-то огромные сумки; другие ссорились, размахивая руками и распугивая звенящие серебряные искорки, которые вспархивали с веток и исчезали в клубящемся розоватом тумане. Между всеми этими странными фигурами бегал Лопатоног, — видно, Ксюн подумала и о нем. Он громко топал, играя в салочки, и пытался щелчками сбить с листьев потрясенные, поднявшие испуганный перезвон серебряные огни…

Какой-то толстоватый дяденька — это был ксюшин учитель английского, которому пробежавший мимо Лопатоног наступил очень больно на ногу, напал на него и принялся колотить! А ожившие мысли Урча — его друзья детства из Нижнего города — схлестнулись с котом Федором, грозой улиток! Все они с воем и причитаниями катались по траве, сцепившись в клубок…

Ксюн чуть не плакала, глядя на этот бедлам, который они породили, сами того не желая.

«Какой ужас! — думала она, — наверное мы навредили Лесу… Как тут было спокойно и хорошо до нашего появления! Так нет же, явились, нагрубили, намусорили, глупости напустили всякой… Ах, как стыдно, Боже, как стыдно… — Она перехватила встревоженный взгляд Скучуна. — Выходит, если теперь мы достигнем цели и Скучун произнесет заветное: „Да будет!“, то весь сумбур наших мыслей воплотится уже наяву, и Дух Леса насытится этим вместо желанной радости, которая так нужна ему… Но мы же тогда погубим его! Значит, правда, что не всякому можно войти сюда, и мы с Урчем оказались для этого не готовы… То ли дело Скучун! Молодчина какой, у него одна мысль: образ Духа, вон он, мелькает впереди и манит за собой. А мы-то, а мы-то!..»

Ксюн совершенно пала духом, сникла и повесила нос. Скучун, заметив, что она расквасилась, взял подружку за руку и потянул за собой.

— Бабушка! — вдруг что есть сил закричала Ксюн, нарушив обет молчания и вырвавшись от Скучу на. Она кинулась к стайке плакучих ив, полоскавших в сиреневой дымке свои отливающие серебром волосы… Оттуда ей навстречу шла живая-здоровая Елена Петровна и улыбалась!

Ксюн, раскинув объятия, бросилась обнимать свою бабушку, но обняла она… воздух! Сиреневый воздух, на один только миг принявший облик бабушки Лены, который растаял теперь без следа…

— Ну как же, бабушка, миленькая, я подумала, что ты настоящая, а ты… всего лишь мысль моя о тебе! Скучун, это кошмар какой-то, я больше так не могу…

Все плыло у Ксюна перед глазами, то, что творилось вокруг, никак не вмещалось в ее головке. От избытка чувств она вся дрожала, но Скучун, по-прежнему не проронив ни звука, ободряюще улыбнулся ей и повлек за собой.

Глава II

Скучун так беспокоился за Ксюна, что совсем позабыл об Урче, и вдвоем они уходили все дальше, все глубже в Лес, удаляясь от старика, который ничего уж не видел вокруг, оборотившись мысленным взором в прошлое.

Вдруг они услышали его отчаянный крик:

— Идите, идите, не возвращайтесь назад, иначе все пропало… Детишки мои, не думайте обо мне, я как-нибудь… А иначе Дух… — Он не договорил.

Ксюн и Скучун, словно загипнотизированные, замерли на месте.

Лес чудесно мерцал, переливаясь всеми цветами радуги, тихие звезды одаривали его своим светом, а на поляне застыл Старый Урч, превратившийся в окаменевшую статую.

— Ууу-у-урч! — истошно закричала Ксюн. Разрыдавшись, она подбежала к каменному истукану, который еще пять минут назад был живым, замечательным и добрым Урчем. Она обняла изваяние и стала гладить его, будто могла оживить, отдав всю свою нежность…

— Нет-нет, этого не может быть… Неправда! Я не хочу… — лепетала Ксюн, давясь и захлебываясь слезами. — Урч, что с тобой, почему ты окаменел?.. Пожалуйста, ну пожалуйста, Урченька, оживай!

Наконец, колени ее подкосились, и Ксюн медленно сползла на траву, к подножию статуи. Она приникла к окаменевшим ботинкам застывшего Урча и тихонько вздрагивала всем телом. А перед нею как ни в чем не бывало стояла, кутаясь в шаль, невозмутимая бабушка Елена! Рядом с ожившей мыслью о бабушке через мгновенье возник Старый Урч. Он был совсем как живой, напевал что-то себе в усы, щурясь от удовольствия, а баба Лена смеялась и поправляла гребень в прическе… Такими мечтала сейчас их увидеть смятенная Ксюн, она стремилась к ним всей душой, к ним — спокойным и мудрым! А магический Вещий Лес играючи воплощал мысли тех, кому удавалось сюда проникнуть…

— Ксюн, Ксюшечка, милая моя, пойдем, сейчас мы Урчу ничем не поможем… Дух Леса ждет нас, поможем ему, и он оживит нашего бедного Урча…

Но Ксюн, казалось, ничего уже не видела и не слышала. Она все обнимала подножие каменной статуи и твердила, вся красная от слез:

— Никуда я больше не пойду, не зови меня и не трогай, я домой хочу, в Москву, и чтобы бабушка чай заваривала на кухне, а Старый Урч чтобы рядом сидел, тепленький и живой…

— Ксюн, голубушка ты моя, я очень тебя прошу, послушай меня и возьми себя в руки! Совсем ведь немножко осталось, мы почти у цели, я знаю. Спасая Лес, мы спасем и Москву, подумай, твою дорогую Москву! И ее, и Личинку — саму Красоту, разве ты больше не хочешь этого, разве это не самое лучшее, что можно сделать на свете?! Ты ведь уже поняла, что дорога наша сюда — это поиск собственного предназначения… Найди себя, Ксюн, найди свою Красоту!

Скучун говорил и говорил, сумбурно, взволнованно, пытаясь убедить Ксюна продолжать путь. Он просил ее, даже требовал забыть обо всем земном и привычном, как будто его никогда и не было. Теребя и встряхивая ксюшкины руки, безвольно опущенные вдоль тела, Скучун почти кричал ей в лицо:

— Ксюшенька, Ксюн, ты точь-в-точь как тот юноша — вспомни легенду о первоцвете! Ведь он не достиг небес потому, что не смог позабыть о родных, о доме… Вот и ты такая же… Ксюн! Моя хорошая, миленькая, забудь обо всем, забудь о бабушке — вон она, так и витает рядом, так и тянет к себе все твои помыслы… Освободись от этого, ну хоть на время, Ксюн! Забудь, забудь обо всем знакомом, и тогда мы с тобой окажемся там, в ином, высшем мире… Слышишь? Ксюн, ну Ксюн же!..

Но она только рыдала в ответ: «Как же я брошу бабушку? Я хочу к ней, мне не надо иного мира!» — и цеплялась, дрожа, за венок. Грязный, растребушившийся, некрасивый, он теперь никак не похож был на тот горделивый венец, которым бабушка одарила ее перед тем, как расстаться.

Ксюн сняла с головы венок, прижала к сердцу увядшие цветы и поникла, будто погасла… Заплетающимся языком, словно в забытьи, она прошептала: «Ох, Скучун, не хочу… Ничего не хочу, устала! И не надо мне больше ни Красоты, ни какого-то там предназначенья… Я тут побуду с бабушкой. Она здесь, со мной, она не бросит меня одну. Ты иди, Скучуша, иди, а за меня не волнуйся. Нас же трое, разве не видишь?»

И действительно, воплощенные мысли Ксюна — ее бабушка и Старый Урч — присели на землю рядышком и, склонившись над нею, успокаивали как маленькую, приговаривая и гладя ее ладошки… Тогда наш Скучун поцеловал Ксению в растрепанную макушку и, скрепя сердце, побрел вперед. Он все время думал о ней, и сотканный магическим Лесом образ Ксюна маячил перед ним всю дорогу.

«Это мысли о доме, о привычном уюте, о родных и близких не отпускают ее… размышлял про себя Скучун, бредущий в тумане. — Чуть-чуть не хватило у ней силенок, чтобы преодолеть эту тягу и оторваться душою от каждодневного и такого привычного мира… Наверное, я был не прав, когда заставлял Ксюна преодолеть себя, быть может, ей это вовсе не нужно? Так кто же все-таки прав?..»

«И ты и она!» — услышал он будто в самом себе.

— Но как же так, разве бывает разная правда? — Скучун уже понял, что сам магический Лес отвечает ему.

«Правда и Красота одна, но каждый может вместить только часть ее блеска, что открывается по силам души его…»

И как Скучун ни вопрошал больше мерцающее, дышащее пространство, он ничего уже не услышал.

«Ах, Ксюн, моя маленькая, отдыхай, совсем ведь тебя замучил! — Продолжал он идти вперед, разговаривая мысленно со своею подругой. — Как же таинственна жизнь, как трудно понять ее, и мы не смеем, не смеем… Но так хочется, ужасно хочется проникнуть в тайну! Ты знаешь, я решил — я буду разгадывать эту загадку, идти и идти к ней и ждать, когда откроется высшая, долгожданная Красота! А теперь мне надо найти Дух Леса. Я только отыщу его, Ксюшечка, и сразу вернусь за тобой. Да, — догадался Скучун, бредущий в играющем с ним тумане, — у каждого из нас — свой взлет! Выходит, иной, сокровенный мир пока закрыт для тебя, моя Ксюн, а может быть, никогда не откроется вовсе… Нет, нет, я верю, что ты сумеешь войти в него, пускай не теперь, пусть позже… А я постараюсь всегда быть рядом.