Очертя голову (ЛП)

— Измеряю тебя для саркофага, дорогуша. — Она обернулась и прикрикнула на кого-то из своих помощников: — АХМЕД! Полегче с солью! — Неуклюжий парень ненамного старше меня закинул очередную лопату соли на одного из бывших Тутов, уже почти готового к длительному хранению.

— Хорошо, мэм, — послушно откликнулся Ахмед.

Мадам Бальзамировщица покачала головой и поглядела на Квина:

— Никакой бережливости! Сыплет солью так, будто за углом Мертвое море!

Тут появилась Кассандра, все еще разряженная в египетскую версию пуха и праха. Я поморщился и только потом понял, что даже это могло меня выдать. Но обошлось. Никто не заметил.

Девушка наклонилась над Квином и поцеловала его в лоб:

— Обработайте его по быстрой схеме, — обратилась она к старушке.

— Из него вышел хороший Тут? — спросила та.

— Совершенно никудышный.

На глаза брата навернулись слезы, но он стиснул зубы. Интересно, что было у него на уме? Позор? Унижение? Осознание, что конец все-таки настал? Вдруг он рванул веревки, но мадам Бальзамировщица поспешила успокоить его:

— Ну, ну, не волнуйся.

— Ч-что со мной будет?

Прежде чем ответить, старушка вопросительно взглянула на Кассандру.

— На самом деле все довольно просто, — нараспев проговорила мадам Бальзамировщица, как будто читала сказку на ночь. — Сначала мы тебя выпотрошим…

— Выпотрошите?

— Ну да. Вынем сердце, легкие, печень, почки и разложим их по баночкам. Все, кроме мозга. Его вы выскоблим крюком через нос. — Квин захныкал. — Потом, — продолжила старушка, — когда внутри станет пусто и чисто, мы засыплем тебя солью и оставим просушиться. — Раздалось противное хлюпанье, и она обернулась к помощнику: — АХМЕД! — Тот поднял что-то с пола и вертел его в руках. Я толком не разглядел, но предмет подозрительно походил на печень.

— Простите, мэм!

— Растяпа!

С тошнотворным плеском Ахмед аккуратно опустил орган в глиняный сосуд. Я зажмурился. У меня появилась причина никогда больше не прикасаться к маминой печенке с луком.

По щекам Квина текли слезы. Он боялся и, наверно, впервые в жизни не скрывал этого.

— Я не хочу быть пустым внутри! — плакал он. — Пожалуйста, пожалуйста, не делайте этого!

На секунду в глазах Кассандры мелькнуло сострадание, но оно быстро пропало.

— Закройте ему рот, — приказала она. — Ненавижу слушать нытье!

— Я схожу за кляпом.

Старушка ушла, а девушка удалилась в дальний конец залы, где мумии больше не могли ей ответить.

Сейчас или никогда. Я встал со стола, на котором лежал, и бросился к брату. При виде меня у него глаза на лоб полезли, а рот открылся для крика. Прежде чем он мог издать хоть звук, я закрыл ему рот замотанной в полотно рукой:

— Тихо, это я! — И содрал ткань с головы.

— Блейк?

— Нет, Рамзес Великий!

Страж храма на славу меня замотал, и у нас набралось достаточно сообщников, чтобы донести меня сюда и без лишнего шума оставить на столе. Конечно, выбраться будет куда сложнее.

К моей руке был примотан нож. Я достал его, разрезал веревку на правой руке Квина и собирался уже перерезать остальные, но передумал и вместо этого вложил нож ему в руку. Брат должен сделать это сам. Я не мог все делать за него. Ему нужно сделать выбор, а то завтра, или послезавтра, или еще когда-нибудь все начнется сначала.

Квин посмотрел на меня так, как будто читал мои мысли, и принялся перерезать веревки.

— С меня хватит, — прошептал он. — Я хочу забрать свои органы и пойти домой.

Он соскочил со стола, и мы уже собрались сбежать, но брат вдруг замер на месте.

— Пошли! Кого ты ждешь?

Квин сверлил взглядом поднос, где лежали его кольца. Как будто там сосредоточилась вся его жизнь: отчуждение, злоба и желание умереть.

И тут Ахмед заметил нас.

Брат еще немного помедлил, потом протянул руку к подносу и взял одну-единственную вещь. Маленькую бриллиантовую сережку. Подарок Карла, маминого жениха. На бегу он вдел ее себе в ухо.

— Нет! Остановите их! — Кассандра бросилась к нам с другого конца комнаты. Все вокруг пытались нас схватить перемазанными в жирных бальзамах руками, но нам удавалось выскользнуть из их захвата. А вот Кассандра двигалась куда быстрее нас и уже почти добилась своего, когда из-за стола выбежал Ахмед и кинул лопату соли ей в глаза:

— Выбирайтесь! Бегите на седьмой аттракцион! — крикнул он. Повторять дважды не требовалось.

Мы встретились со стражем у выхода из дворца. Сбегая по ступенькам, мы привлекли внимание множества стражников, рабов, придворных и воинов. Я думал, они попытаются остановить нас. В конце концов, им полагалось следить, чтобы все шло по плану. Вместо этого я слышал, как толпа шепталась:

— Это он!

— Вот он!

— Шестое испытание!

В людях зашевелилось что-то новое — надежда! Надсмотрщики освободили рабов, мастера бросили работу, и воздух заполнился треском и грохотом. Я поднял голову: небо плавилось, как воск.

— Что происходит?

— Не знаю, — ответил страж. — По-моему, этот мир разрушается.

— Как так? — спросил Квин. Но я понял. Тюрьму делают тюрьмой не стены, а воля узников. Парк строился на сломленных, сдавшихся душах, без этого он разваливался.

Последнее испытание.

— Надо найти следующий аттракцион, пока нас не завалило обломками!

— Туда! — указал страж.

— Нет, так быстрее, — раздалось за моей спиной. — Я покажу! — Уличный торговец отшвырнул свой поднос с безделушками, и провел нас каким-то узким проулком. — Вот. Мы на месте.

Перед нами возвышалась великая пирамида Хеопса, и ее вершина сверкала на фоне тающего неба. Наверху красовался иероглиф, но его придумали не египтяне — нашему взору предстал неоново-красный символ парка. Чтобы добраться до него, нам придется залезть на пирамиду.

Мы с Квином припустили по песку к пирамиде, и, оглядевшись, я понял, что мы не одни. Рядом бежали десятки людей, приветственными криками провожавших меня на последнее испытание.

Я знал, что Кассандра где-то неподалеку, чувствовал составлявшие ее крайности — палящий жар и жгучий холод. Но вокруг нас бушевал вихрь чужих эмоций, который защищал нас и нес вперед.

Грохот вокруг усилился, и небо начало сползать с небосвода. Когда мы приблизились к подножью пирамиды, земля выскользнула у меня из-под ног. Брат уже вскарабкался на первый камень, но я потерял равновесие и кубарем свалился в расширявшийся провал. За мной осыпался песок, навстречу поднимался пар. А ведь осталось совсем немного! Совсем чуть-чуть! Я уже почти дотронулся до пирамиды, но все же не успел. Глаза мне забили пар и песок, и я не видел, куда падаю. Впрочем, и не нужно было видеть — я знал. Я узнал этот звук, страшный лязг шестеренок.

Я упал в недра Механизма.

13. Механизм

Я могу забыть все, что случилось в парке. Настоящий мир способен напрочь заблокировать воспоминания о том, чего никак не может быть. Но Механизм намертво въелся мне в память и еще не раз явится в кошмарах. Его железные зубы будут клацать у меня над ухом каждый раз, когда в новостях покажут войну, упавший самолет или еще что-нибудь ужасное, от чего никак не отвести глаз. Теперь за всем этим мне будут видеться шестеренки, отлитые из похороненных желаний и худших кошмаров. Механизм создала не Кассандра, а мы сами. Она только придала ему форму. Я понял это, стоя среди крутящихся винтов.

Провалившись под землю в пустыне, я с лязгом приземлился на железный помост. Воздух был горячим и влажным, как будто я вдыхал воду. Отовсюду на меня смотрели блестящие хромированные шестеренки, одни размером с четвертак, другие, казалось, с планету. Все они лихорадочно вертелись, вращали коленчатые валы и двигали поршни — казалось, весь бездонный колодец участвовал в этой бешеной пляске. Металл холодил не хуже льда, зато воздух жег, как в кузнице. Огромная машина испускала волны жара и искривления пространства, так что мне пришлось вцепиться в опору, чтобы от этого зрелища не закружилась голова. Но хуже было другое.