Виланд (СИ)

Я недоумённо помолчал. Лешего — в услужение?! Чересчур безалаберный народ, и не то чтоб с мозгами туго — просто у них свои понятия. Леший, к примеру, не держит слово — не потому, что он злой или лгун, но всё, что он делал в прошлом, для него ничего не значит. Так же, как и то, что случится в будущем. А ещё — лешие не умеют бояться за себя — и этим запросто собьют с толку любого, кто рассчитывает их испугать.

Впрочем, пусть лешонок будет Пнюковой заботой. Обещает, что тайна не покинет его жилища — пеняй на себя!

— Я, вот чего, уважаемый Пнюк... Мне бы пробраться на ту сторону ручья...

— Ручья? — Колдун почесал затылок — сперва одной пятернёй, потом — видно, всерьёз задумавшись — обеими. — Какого?

— Сами знаете, какого. Прозрачного. И мне надо туда быстро, и чтоб никто не узнал.

Крепко Пнюк задумался... Я решил уже — будет молчать, покуда мне самому не надоест дожидаться его ответа — вдруг блеснули белками глаза...

— Допустим, доставить вас туда можно — почему бы и нет, экая забота, и не то ещё делали... А вы-то, сударь, как посмотрите, ежели на той стороне что-нибудь такое случится... такое, знаете, ведь, если позволите сказать, ужас, что может быть у нас тут, ежели у вас там что-то не так...

— Может, будет, может, обойдётся. Только я, уважаемый Пнюк, уже всё решил. Так что, лучше, если это дело кто-то знающий поможет обставить.

— А-а-а... ну, тогда что ж? Тогда... вы, сударь, подземца Глюка знаете?

— Который... Который в самом Низу, который гнилушками торгует?

— Ну, гнилушками там, ещё кой чем... Так вот, подходите-ка аккурат к полуночи к его норе. Я ему сообщу, он всё и устроит.

— А пораньше нельзя?

— А пораньше тайны не получится. Никак...

— Да ведь разве в полночь мало народу по Корням шатается? Они же...

— А ежели кто из Нижних спросит по пути — скажете честно — иду, мол, к Глюку, за порошком от древоточца... Только к Норе его спускайтесь по лестницам, подъёмник не тревожьте. Ни к чему Светке нашей про вас знать — болтунья она, всё раззвонит.

Мне было всё равно, ведь вниз спускаться — не наверх пыхтеть. Только проворчал для порядка:

— С её-то беличьей памятью...

Когда решаешься на какой-нибудь неожиданный для себя самого поступок, появляется такое чувство, будто всё вокруг стало немного свежее и шире. Это здорово.

Договорившись с Пнюком, я отправился завтракать. Я довольно долго готовился, собирал обстоятельно только те вещи, которых заслуживало именно это, удивительно необычное утро. Был, впрочем, уже полдень. Я придирчиво отнёсся и к выбору дневных занятий — ничто не имело права испортить этот особенный день.

Гномские полукопчёные колбаски — знаете, такие тоненькие, длинные, сала в них совсем немного, но они оказываются изумительно сочными, когда их поджариваешь с яичницей... Потом я выпил земляничного чаю, и мне захотелось посмотреть в Кристалл.

Я не настраивал его, он сам!.. Я прыснул, прижав ладони к щекам — до того забавно было видеть... Димка чистил картошку! На маленькой глиняной площадке перед Димкиным дуплом горел костерок, булькала вода в котелке, лежали две, довольно аппетитные и уже почищенные и выпотрошенные рыбки. Сазанята, насколько я мог судить... Глядя на то, как забавно и неумело Димка выковыривает глазки у картофелин, высунув от старательности язык, трудно было поверить, что рыбу он чистил сам.

Димка был не один. Он то и дело вскидывал лицо кверху и что-то говорил, улыбался, смешно сдувал с голых локтей надоедливых мух. С кем он разговаривал, я не видел, а перенастраивать Кристалл было неохота.

Одна особенно большая картофелина выскользнула из Димкиных ладошек, упала в ведёрко, обрызгав Димку. Димка фыркнул, замотал головой...

Затем я отправился погулять на Развилку. На солнцепёке становилось жарко, поэтому многие мамы с детёнышами в этот час собрались на Развилке. Большие Качели были заняты, к ним образовалась очередь, несмотря на то, что многие с удовольствием качались по двое, по трое, и даже целой гурьбой. Десятка два малышей возились в Удобном Уголке перед Дуплом. Было так славно! Даже странно, почему это мне раньше казалось, что Развилка — слишком шумное место?!

Я хотел покачаться на Больших Качелях, но в очередь становиться было неинтересно, а без очереди лезть — вообще противно. Но ничто не могло испортить моего настроения... Я уселся у входа в подъёмник, и скоро оттуда выглянула Светка и подмигнула мне.

Веселье закипало! Спустились по верёвочным лесенкам Щипунки — со свистульками и в башмаках-дроботопах. Из Поддуба вытащили бочку с пивом. Толстенькие Щипунки сгрудились вокруг бочки, стуча кружками о её бока. Кто-то сказал, что вот-вот на Развилку явится сам Сыч, но я не очень поверил — я видел его однажды, господин Сыч стал таким толстым, что летает с трудом, и четверо молодых неясытей сопровождают его всякий раз, когда тому вздумается перебраться с ветки на ветки... К тому же, до ночи было ещё далеко, а я не мог представить себе дело, которое могло заставить Сыча покинуть свои Хоромы белым днём.

Было бы хорошо, появись сейчас на Развилке Сыч — интересно, всё-таки...

У самого входа в Дупло о чём-то спорили двое Бродяг — в плащах, коричневокожие, с выгоревшими волосами и светлыми глазами. Я стал прислушиваться, но сквозь общий гам ничего не разобрал — зато упустил момент, когда на Развилке началась паника.

Расхватали малышей с Удобного Уголка — тащили их к Дуплу, к дверям в Ветви. Впрочем, разбегались не все — кое-кто с любопытством озирался по сторонам, Бродяги замолчали и тоже посмотрели наверх.

— Осиное гнездо разбилось! — крикнули у меня почти над ухом. Громко плакали двое ребят на Качелях, которые почему-то никак не останавливались...

...Когда из подъёмника появился сам древнюк, от беспорядка осталась одна только насторожённая тишь. Древнюк Дох и двое лесовиков помладше прошествовали на середину Развилки.

— Ну, и чего это тут стряслось?

Доха обступили, стали объяснять наперебой. А я ушёл — чудной какой-то переполох... будто пошутил кто-то. На как зло и умело пошутил! Так всех растревожил в самый беззаботный час. Неужели какого-то слуха оказалось достаточно, чтоб всполошить кучу народа в самой уютной части нашего, мирного, в общем-то, Дерева?..

Замечательно попить кваску, воротившись в прохладную каморку с полуденного пекла! Ставни закрыты, тишь, только слышно, как похрустывает Ветка — звук этот еле уловим, его и не замечаешь обыкновенно, настолько с ним свыкся; вот когда его нет — сразу тревожно, чего-то не хватает. А так — будто тик-потикивают где-то за стенками старые-старинные часы...

Растянулся на лежанке и продрых до позднего вечера. Распахнул оконце — струя прохладного воздуха смахнула дремотную одурь, вспомнилось — мешкать нельзя. Сколько там до полуночи?

— Эй, Безумная, который час?!

Она не ответила — наверно, улетела далеко. Безумная — моя соседка, обыкновенно она висит, запахнувшись в свои крылья, на ветке неподалёку. Безумной её прозвали за то, что она не боится Охотников Сов. А те Безумную почему-то не трогают. Я на этот счёт слышал забавную историю, но не стоит сейчас из-за неё отвлекаться...

Кто-то негромко откашлялся, скрытый тьмой и замершей листвой — и сипло выговорил:

— Десять с четвертью.

— Благодарствую!

Время ещё есть, но его уже мало. Только-только кое-как перекусить перед дорогой и — вниз, по Лестницам...

Какая уж тут тайна! Ночью народу по нашему Дереву шатается — даже, кажется, больше, чем днём. Правда, это только кажется, потому как тени на Лестницах мечутся, скользят вслед за своими хозяевами, тьма скрадывает дальние углы, светляки, фонари и фонарики мелькают, зажатые в руках. Ветер над Дубом не шумит, Дерево не поскрипывает, оно, замерев, отдыхает, поэтому всё топанье и шарканье вдесятеро громче.