Ловушка

Перед глазами девушки мелькнула сцена с нападением акулы, когда экран окрашивается кровью и никто не знает, что происходит под пятном и кого пожирает хищник.

Марина чувствовала, что руки Патрика обнимают ее за талию, отрывают от земли и поднимают, будто мяч для игры в регби. Взлетев в воздух, она на мгновение заметила веснушки, украшавшие его руки.

Это был ОН. Тот самый, который, по словам Лилиан, должен был подойти к ней. Марина могла бы попасть куда угодно, это нисколько не встревожило бы ее. И если бы она действительно угодила в пасть акулы, то запомнила бы эти последние мгновения парения, как самые счастливые в своей жизни.

Однако Марина не догадывалась, что ближайшее будущее готовит ей куда как лучшую судьбу, чем зубы акулы: а именно нежные объятия, которые пленят ее, и самый страстный поцелуй, какой только могла себе вообразить в самых нереалистичных мечтах дебютантка в любовных похождениях.

Поцелуй, долгий и страстный, когда язык проникает в рот, поцелуй, от которого перехватывает дух и который, если верить журналам и ее гороскопу, бывает раз в жизни.

И тут Марина, уже готовившаяся к тому, что на нее наденут наручники, станут пытать и вернут назад, даже не имея склонности к драматическому искусству, вспомнила слова феи, прошептавшей, что она должна заменить Анхелу. А поскольку до этого Марина постоянно твердила себе, что она и есть Анхела, то (раз она была Анхелой) она ответила на поцелуй с большей страстностью, чем это было прилично.

А после поцелуя глупо улыбнулась и произнесла на ужасном английском:

— It’s fantastic. [18]

Судя по выражениям лиц Луси и Антавианы, сцена, видно, действительно получилась потрясной.

Марина парила на облаках своей мечты. Мир стал чудесным, и второй раз за последние пять минут, глядя в глаза цвета эвкалипта и нежась в объятиях сильных рук, она инстинктивно почувствовала, что жить стоит.

Марина триста тридцать пять дней вздыхала над фотографией, а теперь ее мечта материализовалась перед ней телом, обладая голосом, ароматом и устами. И она ее поцеловала.

Марина была влюблена. Безумно влюблена.

Такова была природа Марины, она была влюбчива.

Оонаг

Светловолосая и белокожая королева хмуро следила за неудачными попытками своей камеристки Эмер удержать копыто ее кобылы Айрмид.

— Отойди, — приказала она. — Я сама все сделаю. Ты неуклюжая.

— Она думает, что я кузнец, — оправдываясь, заявила камеристка.

Оонаг, вооружившись терпением, погладила губы Айрмид и прошептала ей на ухо успокаивающие слова:

— Я почищу твои копыта, сладкая Айрмид, и ты позволишь мне вытащить занозу, которая тебя мучает. Я сделаю это осторожно, не причинив тебе боли.

Эмер и Миа, другая камеристка, удивились, когда кобыла вдруг подняла ногу и протянула королеве копыто.

— Очень хорошо, Айрмид, ты хорошая лошадка. Миа, принеси щипцы.

Твердой рукой Оонаг аккуратно вытащила занозу, одна маленькая капля крови упала на сено конюшни.

— Вот и все, все кончилось, больше больно не будет. Миа, Эмер, накормите ее, почистите и оседлайте. Вечером прогуляемся по холмам.

Вдруг королева замолкла, жестом приказав хранить молчание своим камеристкам. Она напрягла слух и улыбнулась.

Они приближались, она слышала топот копыт.

— Они уже здесь.

И действительно, вскоре король Финвана и Дианкехт появились на своих вспотевших скакунах. Королевский конюший подбежал к его величеству и помог ему спешиться.

Оонаг открыла огонь едким замечанием:

— Держи его хорошенько, а то в последнее время у него появилось странное желание парить в воздухе.

Финвана, не теряя ни капли спокойствия, и бровью не повел.

— Сплетни парят куда проворнее, чем король. Насколько я вижу, королева собирает из них самые злые.

Оонаг приподняла длинную тунику, чтобы не испачкать ее, и сделала несколько шагов к Финване и Дианкехту. Опытной рукой она погладила коня его величества.

— Вы его совсем загнали. Наверно, спасались от врагов?

— У короля Финваны нет врагов… за пределами двора.

Оонаг сочувственно вздохнула.

— В таком случае вам следует сменить скакуна, этот уже не выдерживает вашего веса.

Финвана заскрежетал зубами и сам отстранил белую ручку королевы.

— Уберите руку, миледи, мой конь питается такими же бездушными существами, как вы. Он вполне может перепутать вас с морковкой.

Оонаг встретила слова короля пренебрежительным смехом.

— Меня очень радует, что ваши мозги не заплыли жиром, лишив вас способности язвить. Это самое лучшее, на что вы способны, а может быть, вообще единственное.

Финвана пропустил ее слова мимо ушей. Он знал, что королеву можно задеть больнее всего, если ей не отвечать.

— Уважаемые дамы, если я вам не нужен, я удалюсь в свои покои.

Однако Оонаг остановила его.

— Подождите. Я хочу узнать ваше мнение в одном деле чрезвычайной важности.

Разумеется, Финвана отнесся к ее словам с подозрением.

— Я намерена появиться рядом с вами на своей кобыле Айрмид во время выезда. Как вы думаете, это достойная королевы лошадь?

Финвана молчал. Оонаг только что публично оскорбила его, сообщив о своем намерении возглавить рядом с ним конный выезд. Перед королем возникла дилемма, но не ему решать ее. Для этого у него есть верный гофмейстер.

— Дианкехт! — позвал он.

Дианкехт стоял рядом с Эмер и смеялся, показывая той, как следует протягивать сено его коню. Льстивые слова красивого гофмейстера смущали юную и неопытную Эмер.

— Эмер! — крикнула в свою очередь Оонаг, ужаснувшись близости между ее горничной и соглядатаем короля.

Оба тут же отстранились друг от друга и поспешили к своим величествам.

— Мой повелитель.

— Дианкехт, у королевы возникли трудности с протоколом, решите их сами. Ты ведь знаешь, что технические вопросы вызывают у меня скуку. Дамы, извините меня.

После этих слов Финвана покинул конюшню с тем же достоинством, с каким приступал к игре в ирландский травяной хоккей или садился за шахматную доску.

Оонаг повторила свой вопрос шефу протокола.

— Я спросила, достойна ли моя кобыла Айрмид проскакать рядом с королем во время выезда. Поскольку это мое место, я желаю удостовериться, что моя лошадь соответствует моему королевскому положению.

Дианкехт отбросил со лба светлые волосы изысканным жестом, целью которого прежде всего было оттянуть ответ, которого жаждала королева.

— Вы мне позволите? — обратился гофмейстер к юной Эмер, забирая из рук камеристки охапку сена, которую она держала, добившись того, что та покраснела от смущения.

После этого гофмейстер подошел к кобыле королевы и протянул ей яство. Однако Айрмид заржала от испуга и взбрыкнула передними ногами.

— Осторожно! — неосмотрительно предупредила его Эмер, давая королеве понять, что ее тревожит безопасность королевского гофмейстера.

— Отойдите, вы ей неприятны, — пробормотала Оонаг, подозревая, что случайностей не бывает и что хитрый шпион мужа подстроил ей ловушку.

Действительно, она оказалась права.

— Ваше величество, эта кобыла слишком пуглива, ей нельзя ехать рядом с королем. Протокол велит, чтобы вы изменили свои планы.

Оонаг удостоила гофмейстера сердитым взглядом и сплюнула.

— Я смотрю на свою кобылу с другой точки зрения. Она верна своим друзьям, своему потомству и традициям. Айрмид презирает карьеристов и нечистокровных. Моя кобыла прежде всего член Туата Де Дананн и не допускает к себе чужих.

Дианкехт молчал. Он ждал этого выпада и понимал, что он не достиг цели. Королева продолжила, рассыпая перлы своих оскорблений:

— С тех пор как король выразил желание возглавить свиту в сопровождении неизвестной женщины, дабы подтвердить свою принадлежность к мужскому роду (несмотря на запрет), конный выезд утратил изысканность, обретя извращенную сущность. Моя воля, а не чья-либо другая, заключается в том, чтобы вернуться к древним обычаям, а также вернуть Туата Де Дананн гордость за то, что они берут свое начало от славного рода.