Милый Каин

К двадцать шестому ходу Лаура смогла выровнять положение на доске, практически ликвидировать преимущество Нико. До финала оставалось явно немного, но сам эндшпиль обещал быть запутанным, непредсказуемым и нестандартным. Слишком много оставалось на доске пешек, ушедших далеко вперед. Оба короля находились в весьма уязвимых позициях. Количество горячих точек росло буквально с каждым ходом.

Сложилась парадоксальная ситуация. Чем меньше фигур оставалось на доске, чем шире становился оперативный простор, тем труднее было сделать тот самый единственный, безошибочно верный ход, который ничем не повредил бы своим же позициям. Кроме того, ближе к концу партии заметно изменилась относительная значимость и мощь фигур. Теперь конь, стоявший в нужном месте, стоил никак не меньше ладьи. Пешки по мере продвижения к дальней горизонтали словно тянулись вверх, на глазах превращаюсь в слонов. Что же касается королей, то они оба явно нервничали и никак не хотели подолгу оставаться на одном и том же месте.

Николас практически пожирал доску глазами. Он успел мысленно перебрать несколько многообещающих ходов и теперь не знал, на какой из них решиться. Его белый слон перекрывал две диагонали. Он задерживал продвижение ничем не прикрытой пешки Лауры, которой, кстати, оставалось всего три хода до того, чтобы стать вторым черным ферзем, кроме того, перекрывай шах, поставленный вражескому королю своей ладьей. Сам по себе этот шах не был опасным. У короля оставалось несколько возможных путей к отступлению, но все они так или иначе выводили его за плотный круг ближней обороны. В общем, эта линия развития партии вполне ожидаемо могла привести к ничьей.

Николас учел, что этот вариант оказался практически гарантированным, решил не рисковать и достаточно быстро свел партию к патовой ситуации. Буквально через шесть ходов они с Лаурой согласились на ничью.

Хулио не стал скрывать разочарование игрой своего ученика. Он действительно ожидал более интересного и непредсказуемого финала.

«Интересно, куда же пропал тот Николас, которого я знал раньше, неутомимый спорщик, стремившийся всегда и во всем сражаться до последнего и добиваться победы там, где это только возможно?» — подумал Омедас.

— Ты мог бы и выиграть, если бы, конечно, рискнул, — сказал он мальчишке.

— А мог бы и проиграть, — возразил тот.

— Давайте я покажу вам обоим, как можно было разыграть эту партию. Такой финал, как ни странно, является достаточно типичным даже для партий, которые разыгрывают на серьезных соревнованиях. В общем-то, ничего плохого в патовой ничьей нет, за исключением тех случаев, когда один из игроков идет на такой финал не потому, что его добивается. Он просто боится рискнуть и потерять все. Идите-ка сюда.

Хулио подвел двух юных шахматистов к стене, на которой была устроена импровизированная фотовыставка портретов великих шахматистов, и показал на один из снимков, старый, еще черно-белый, сделанный в начале восьмидесятых годов в Линаресе. На фотографии был запечатлен очень приятный и красивый мужчина в теннисном костюме, безупречно белом, даже ослепительном на фоне черного одеяния другого человека. Они пожимали друг другу руки, оба при этом любезно улыбались, судя по всему, как раз по поводу партии, сведенной вничью.

— Тот, в белом, — Борис Спасский, русский, чемпион мира с шестьдесят девятого по семьдесят второй год. Тогда его разгромил Бобби Фишер. Этот турнир уже давно стал легендой. О Фишере до сих пор говорят очень много, почему-то забывая при этом о Спасском, не менее эксцентричной личности. Как вы сами видите, он приходил на свои партии, проводимые в Линаресе, заранее одетым для игры в теннис, садился за стол, клал рядом с собой ракетку, заполнял ведомость участника, делал несколько быстрых ходов и предлагал сопернику ничью без серьезного поединка. Большая часть оппонентов предпочитали согласиться на такой вариант. Спасский пользовался высвободившимся временем, чтобы сыграть партию-другую в теннис с очередной поклонницей, недостатка в которых он никогда не испытывал. Ему очень нравились корты Линареса, постоянно залитые солнцем, а еще больше — андалузские женщины.

Лаура рассмеялась и заметила:

— Он был красивый.

— Я, естественно, лично знаком с ним не был, но знал одного француза, старого ветерана шахматных войн, который каждый год приезжал в Линарес, посещал игровые залы и всегда носил с собой фотографию, на которой был запечатлен вместе со Спасским в момент, когда они с этим гением соглашались на ничью. Да, этот человек считал свою ничью в игре против Спасского едва ли не главным достижением всей жизни. Кроме снимка он обычно носил с собой истертую вырезку из газеты со стенограммой партии. Это на тот случай, если кто-то усомнился бы в его классе и в способности свести вничью партию с самим Спасским. Если кто-нибудь приглашал этого человека посидеть в компании и поболтать, то он непременно рассказывал историю своей главной ничьей в жизни. Обычно француз говорил, что люди делятся на две категории. Это те, кто соглашается на ничью со Спасским, и те, кто играет с ним в полную силу и сражается до конца, несмотря на заранее предрешенный финал. В глубине души он считал себя проигравшим, причем вчистую, даже не попытавшись побороться за победу. Вот так бывает в жизни. Порой ты проигрываешь именно потому, что формально не проиграл.

— Может быть, он еще и выиграл бы у него, — предположила Лаура.

— Нереально, — возразил ей дядя. — Когда у Спасского срывалась партия в теннис, он, в свою очередь, срывал злость на сопернике. Мат был обеспечен практически любому, кто оказывался с ним за доской.

— Проиграть гению… наверное, в этом тоже должно быть свое очарование, — задумчиво сказала Лаура.

— Проиграть в борьбе, активно сопротивляясь, — это в некотором роде тоже маленькая победа.

— Проиграть — значит проиграть, и хватит попусту болтать об этом, — твердо заявил Николас. — Тоже мне, придумали какую-то чушь. Ничья всегда лучше, чем проигрыш. Другого мнения быть не может.

— Нико, бывают случаи, когда не так важно выиграть или, например, остаться в удобном и комфортном положении. Нет особой славы в победе, одержанной без усилий или при помощи нечестных ловушек. В этом и заключается зло ничьих, полученных без борьбы.

Нико предпочел не комментировать слова Хулио, и тот задумался, не смеялся ли этот мальчишка над его философией. Лаура — другое дело. Она всегда разделяла эту благородную точку зрения.

«Эта девочка ни за что не согласилась бы на ничью, как минимум не попытавшись заработать ее. Тем не менее, как капитан команды, Лаура иногда была вынуждена брать на турнире ответственность на себя и решать за кого-либо из своих подопечных, стоит ли принимать ничью, которую предлагает ему соперник, — вспомнил Хулио. — Такое решение всякий раз давалось ей нелегко. С одной стороны, согласившись на предложенную ничью, она лишала члена своей команды возможности выиграть. С другой — отказавшись, он рисковал проиграть. Кроме того, на турнирах порой складываются такие ситуации, когда ничья, на которую подписался один из игроков команды, может здорово повредить другому. В общем, племянница готова многое отдать, чтобы этот вопрос решал за нее кто-нибудь другой».

Нико и Лаура затеяли разговор о таких ситуациях на доске, когда игроки приходят к позиции технического пата без какой бы то ни было надежды объявить мат. По мнению Лауры, в этом положении ничья была лучшим выходом, удовлетворительным для обеих сторон. Ее младший друг видел ситуацию несколько иначе. Он считал, что при соглашении на ничью в партии не было ни победителя, ни побежденного. Следовательно, ее можно было считать безрезультатной, проигранной обеими сторонами. В соответствии с его представлениями о шахматах пат был жалким подобием победы для слабейшего и столь же слабым утешением для более сильного игрока.

— Получается ведь как, — рассуждал Нико. — Слабый, боясь проиграть, ставит вечный шах или же вынуждает сильного трижды поставить фигуры в одну и ту же позицию.