Истории для любопытных. Из коллекции Альфреда Хичкока

— Уж лучше бы мне правую руку отрезать, — сказал он. — До чего же противно вам помогать, док, но правосудие этого требует.

Уорбертон с довольным видом выпустил облачко дыма. Он был уверен, что переиграл Оллхофа и расквитался за все нанесенные ему оскорбления. Печально, подумал я, ведь если он действительно купит это письмо, все наши обвинения против Страусса не будут стоить и выеденного яйца.

— Ну ладно, доктор, — произнес Оллхоф. — А если я скажу вам, что ваше письмо фальшивое?

— Фальшивое?

— Натурально. Очень умелая подделка.

Уорбертон вынул изо рта сигару и рассмеялся.

— Чушь. А как же мои эксперты? Мой специалист по бумаге? Графолог?

— Дурак ваш специалист по бумаге. А графолог — невежда. А вы, доктор, — болван.

— Прекрасно, — холодно обронил Уорбертон. — Если вы считаете себя таким знатоком в подобных вопросах, будьте любезны доказать, что это подделка.

— Пожалуйста, — сказал Оллхоф. — Каким числом датировано письмо?

— Восьмым сентября тысяча семьсот пятьдесят второго года.

— Так я и думал, — отозвался Оллхоф. — А теперь скажите мне, умники, кто-нибудь знает, что произошло восьмого сентября тысяча семьсот пятьдесят второго года?

— Я знаю, — ответил Уорбертон. — В этот день Джордж Вашингтон написал губернатору Виргинии Динуидди письмо о смерти своего старшего брата Лоренса.

— Ерунда! — завопил Оллхоф.

— Ну, — вставил я, — так что же произошло восьмого сентября тысяча семьсот пятьдесят второго года?

— А ничего, — сказал Оллхоф. — Ровным счетом ничего!

— Довольно глупое утверждение, — заметил Страусс. — Как это могло совсем ничего не произойти?

— И все-таки ничего не произошло, — настаивал Оллхоф, — потому что в тысяча семьсот пятьдесят втором году не было никакого восьмого сентября. После третьего сентября сразу наступило четырнадцатое.

Мы все поглядели на него как на сумасшедшего. Он ухмыльнулся в ответ — ехидно и торжествующе.

— Дурачье! — завопил он. — Серые люди! Третьего сентября тысяча семьсот пятьдесят второго года во всех британских владениях, частью которых мы тогда были, совершился переход с юлианского календаря, введенного римским императором, на григорианский — календарь папы Григория. Чтобы скомпенсировать отклонение, которое возникло из-за неточности юлианского календаря, даты с третьего по четырнадцатое сентября были пропущены. Поэтому Джордж Вашингтон не мог датировать свое письмо восьмым сентября. Такой даты не было! И в этот день ничего не произошло — никто не родился и никто не умер.

Уорбертон вынул изо рта сигару. Лицо его было белым, как пепел на ее кончике. Он выдохнул:

— Правда?

— У меня в спальне стоит энциклопедия, — сказал Оллхоф. — Можете посмотреть там.

Я сходил в спальню, взял книгу и принес ее Уорбертону.

— Покажите Граймсу, — велел Оллхоф.

Я показал нужное место Граймсу. Он прочел его, моргая и дрожа. Оллхоф произнес:

— Отлично, Слайго. Теперь поглядим, станет ли он врать ни за что.

Едва Слайго сделал один шаг по направлению к Граймсу, как тот раскололся.

— Нет, — выкрикнул он, — нет, я буду говорить. Инспектор прав…

Страусс вскочил со стула и опрометью бросился к двери. Но Слайго опередил его. Его кулак, похожий на свиной окорок, угодил Страуссу в ухо. Страусс крутанулся вокруг своей оси, точно волчок, и Слайго схватил его за горло.

— Не устраивай тут бойню, — сказал Оллхоф. — Тащи его через улицу и предъявляй обвинение в убийстве. Да Граймса не забудь.

Слайго взял обоих в охапку и поволок к выходу. Уорбертон поднялся.

— Не знаю, что и сказать… — начал он.

— Вот и хорошо, — откликнулся Оллхоф. — Не надо будет слушать. Ей-богу, я был бы рад, если б вас облапошили. Знаете, что я думаю о врачах? По-моему, они…

Уорбертон поспешно выскочил из квартиры, явно не желая лишний раз выслушивать мнение Оллхофа о врачах. Оставшись без этой жертвы, Оллхоф с минуту подумал, затем ухмыльнулся. Он открыл ящик стола и вынул оттуда маленькую коробочку.

— Ах да, Баттерсли, — сказал он, — я попросил, чтобы из морга прислали содержимое сумочки Гарриет Мэнсфилд. Вот — это мозольный пластырь. Наверняка для тебя приберегала. Можно сказать, ее прощальный подарок. Бери.

Он протянул коробочку Баттерсли. Их взгляды встретились. Баттерсли отвернулся.

— Не хочешь, что ли? — спросил Оллхоф. — Ладно, оставлю себе. На всякий случай. Погода нынче сырая, так что он и мне может пригодиться. Не угадаешь ведь, когда тебя начнут донимать старые мозоли. Разве можно угадать, когда…

— Оллхоф, — перебил его я. — Ради Бога, замолчите. Не мучьте бедного парня. Нельзя же пилить его без конца. Вы просто…

— А! — воскликнул Оллхоф, который всегда оставлял за собой последнее слово. — Ты хочешь сказать, что я сегодня не с той ноги встал?

Эдмунд Криспин и Джеффри Буш

(Е. Crispin & J. Bush)

КТО УБИЛ БЕЙКЕРА?

(Переводчик В. Бабков)

Уэйкфилд посещал лекции по философии в Лондонском университете, и в течение последних десяти минут все остальные гости Холдейна терпеливо выслушивали его речь, которую можно было назвать конспективным изложением основных идей лектора.

— Итак, — сказал Уэйкфилд, разбудив в душе присутствующих надежду на то, что они слышат начало заключительной фразы, — философия занимается не столько поисками ответов на вопросы о Человеке и Вселенной, сколько проблемой постановки уместных вопросов. Неуместные вопросы… (Тут маленький человечек по фамилии Филдинг, которого никто толком не знал, вдруг подавился портвейном, и его пришлось вывести.) — Неуместные вопросы только запутывают дело. И именно эта особенность философии, по моему мнению, доказывает ее превосходство над другими науками — такими, как… как… — Тут взор Уэйкфилда упал на Джерваса Фена, стоящего напротив и флегматично грызущего грецкие орехи. — Ну, как криминология, например.

Фен поднялся с места.

— Неуместные вопросы, — задумчиво сказал он. — Я вспоминаю случай, который очень хорошо иллюстрирует, каким образом…

— Доказывает, — повторил Уэйкфилд, взяв тоном выше, — ее превосходство над…

Но в этот миг, поняв, что продолжение экскурса в область теории познания наверняка приведет вечеринку к преждевременному концу, Холдейн ловко опрокинул свой бокал с портвейном на колени Уэйкфилда, и в последовавшей за этим суете оказалось возможным забрать инициативу у неуемного оратора и передать ее Фену.

— Кто убил Бейкера? — таким неожиданным вопросом Фен укрепил свои позиции, покуда Уэйкфилд тщетно пытался оттереть платком мокрые брюки. — Ситуация, которая привела к смерти Бейкера, сама по себе не была особенно сложной или запутанной, и потому дело удалось разрешить довольно легко.

— Да уж конечно, — кисло заметил Уэйкфилд, — если его разрешили вы.

— Нет-нет, это был не я. — Фен решительно качнул головой, и Уэйкфилд, все старавшийся усесться так, чтобы мокрая ткань не прилипала к ногам, мрачно поглядел на него. — Ответ нашел очень способный инспектор отдела уголовного розыска по имени Касби; он-то и рассказал мне об этом случае, когда мы вместе расследовали убийство того учителя-швейцарца из Коттен-Аббаса. Я попытаюсь воспроизвести его рассказ как можно точнее. И должен предупредить вас сразу, что манера изложения тут очень важна — пожалуй, не менее важна, чем обстоятельства самого дела…

Ко времени гибели Бейкеру было лет сорок пять; это был маленький самодовольный человечек с очень черными, смазанными бриллиантином волосами, уже заметным брюшком, в щегольской одежде и с перебитым, как у боксера, носом — впрочем, это увечье он получил не в драке, а при падении с велосипеда еще в детстве. Его никак нельзя было назвать приятной личностью, и он лишний раз доказал это, женившись на женщине много моложе и красивей себя, а затем став дурно с ней обращаться. По причинам, которые прояснятся для вас позднее, мне трудно сказать, какие формы принимало это дурное обращение, но сам факт остается бесспорным, — и через три года, желая скорее утешиться, нежели утолить страсть, несчастная женщина сошлась с шофером Арнольдом Сноу — угрюмым молодым парнем с землистым лицом. Поскольку Сноу никогда не читал Д. Г. Лоуренса, первые авансы Мэри Бейкер только изумили его, но надо отдать ему должное: он ни разу не попытался укрепить свое положение ни одним из очевидных способов. Однако среди соседей, конечно, поползли слухи; мы знаем достаточно примеров того, как подобная связь приводила к несчастью.