Бездна

Они последовали за Трисом в заднюю часть дома. Он повел их в кухню, большую и просторную, с видом на море. Повсюду – на скамьях и круглом столе – были разбросаны бутылки и сосуды с химикалиями, горелки Бунзена и инструменты: зубоврачебные буры, щипцы, ножи, молотки, долота. Он подвел их к стульям, стоящим вокруг стола.

У Гейл пересохло в горле, и она спросила:

– Можно стакан воды?

– Если мне удастся найти стакан, – сказал Трис, роясь в куче на стойке.

Гейл увидела на столе стакан, наполовину заполненный жидкостью.

– Это годится, – сказала она и хотела дотянуться до стакана. – Только чтобы вода была не холодной.

Трис наблюдал за ней, ожидая, когда стакан окажется всего в дюйме от ее рта. Затем рассмеялся:

– Боже, девочка, не пейте оттуда. Один глоток – и вас впишут в книгу истории.

Гейл опешила:

– Что это?

– Соляная кислота. Прочищает кишки, это точно. – Он нашел стакан, наполнил его водой из-под крана и протянул ей. – Вот. Это добавит вам только ржавчины.

Сандерс услышал у себя за спиной ворчание. Он обернулся, не зная, чего ожидать, и увидел сидевшую на подоконнике собаку из породы терьеров, среднего размера, с лохматой мордой. Она угрожающе рычала на него.

Трис успокоил ее:

– Все в порядке, Шарлотта, глупая ты сука.

Глаза собаки неотрывно следили за Сандерсом. Она зарычала снова.

– Я сказал, что все в порядке!

Трис выхватил стакан из рук Гейл и плеснул водой в собачью морду. Собака поджала хвост и слизнула воду с усов.

– Будь умницей. Это не туристы. По крайней мере, сейчас не туристы.

Собака спрыгнула с подоконника и начала обнюхивать брюки Сандерса.

– Она чувствует себя оскорбленной, потому что вы вошли сюда, а она вас не заметила, – сказал Трис, – Она любит сперва облизать гостя.

– Она действительно кусается? – спросила Гейл, следя, как холодный нос собаки исследует колено Сандерса.

– Надеюсь, что да. Она породистая, тренированная на туристах. – Трис оперся об стену и поинтересовался: – Что вам известно о “Голиафе”?

– Вообще-то ничего, – ответила Гейл.

– Быть может, одна вещь, – произнес Сандерс. – Спасатель на берегу сказал, что на нем, как известно, перевозили боеприпасы.

– Ага, – сказал Трис. – И это тоже. “Голиаф” – грузовой деревянный парусный корабль, снабжавший провиантом и всякими товарами Европу во время второй мировой войны. Имело смысл перевозить грузы на деревянных судах: несмотря на их тихоходность, они не притягивали магнитные мины, а идя под парусами, не производили шума, различаемого подводными лодками. “Голиаф” был всегда сильно нагружен. В его декларации были записаны тонны боеприпасов и медицинских препаратов. Он затонул осенью 1943-го, сломал хребет на скалах, рассыпав все свои внутренности на многие мили вокруг места крушения. В течение нескольких недель люди набрасывались на любую чертову чепуху, которая всегда валяется на пляже. Я спускался в него два-три раза в пятидесятые годы и снял тонну меди – глубинные заряды и артиллерийские снаряды. По всему дну была раскидана радиоаппаратура. Вы никогда не видели ничего подобного. Но никто не нашел никаких медицинских препаратов.

– А что они должны были из себя представлять? – спросила Гейл.

– Ничего нельзя сказать с уверенностью. В декларации было сказано: медицинские препараты, и точка. Это могло быть что угодно: сульфамидные препараты, перевязочный материал, йод, хлороформ... Через пару лет после войны, кажется, это было в сорок седьмом, кошмарный ураган разбил “Голиаф” в щепки. Большинство людей после этого забыли о нем, но не все.

– Портье рассказал нам, что один человек спасся, – перебил его Сандерс.

– Да, один спасся. Он был в состоянии не лучшем, чем корабль, но выжил. Некоторое время после выхода из госпиталя он продавал вещички с “Голиафа”, а за выпивку рассказывал байки о крушении. Однажды вечером, прилично напившись, он наплел кучу чепухи о целом состоянии в наркотиках, бывших на борту “Голиафа”. “Тысячи и тысячи ампул морфина и опия, – сказал он, – упакованные в коробки из-под сигар”. Он объявил, что нес личную ответственность за них, говорил, что знает, где они находятся, но не доверился ни одному человеку. Днем позже его подловили и избили люди, которым хотелось побольше узнать о тех наркотиках. Он клялся, что не помнит, о чем говорил, уверял, что не знает ничего о наркотиках вообще. Он никогда не повторял этот рассказ. Но и одного раза оказалось достаточно. Слухи распространялись, и вскоре уже говорили, что на дне лежат наркотики на сумму в десять миллионов долларов. Люди искали. Бог мой, они препарировали остов корабля всеми мыслимыми средствами, исключая разве только пинцеты, но ни разу не нашли ни одной ампулы. По крайней мере, до сих пор.

– Почему же одна из них выплыла теперь?

– Морское дно подобно живому существу. У него свои причуды и капризы. Оно обожает дурачить вас и находится все время в движении. Шторм меняет его лицо, изменение в течениях может вывернуть его наизнанку. Однажды вы нырнете на место кораблекрушения и не найдете ничего. Потом вдруг на целую ночь задует ветер, и на следующий день в том же самом месте вы обнаружите целый ковер из золотых монет. Такое случается. А в последние шесть недель у нас здесь было четыре вполне приличных шторма.

– Дэвид думает, что эта ампула могла вынырнуть из лазарета, – сказала Гейл.

– На “Голиафе” не было лазарета. Возможно, они возили лекарства для команды, и, если бы это был любой другой корабль, я тоже подумал бы, что ампула выпала из судовой аптечки. Но не на этом судне. Следует надеяться, что вы нашли одну и единственную ампулу, оставшуюся на судне.

– Почему? – спросил Сандерс.

– Потому что есть люди, готовые перерезать вам глотку только за часть тех наркотиков, которые, как утверждают сплетни, находились на судне. Что вы рассказали о находке этому типу вчера вечером?

– Ничего. Мы ведь и не знали ничего, за исключением того, что нашли ампулу в районе крушения “Голиафа”.

Трис выглянул в окно. Затем спросил:

– Не хотите ли вы совершить еще одно погружение, осмотреться еще раз? Не сегодня, конечно. Сегодня море может раскрошить ныряльщика на мелкие куски. А завтра?

Сандерс взглянул на Гейл.

– Конечно.

– Важно выяснить, есть ли там еще ампулы. Если нет, то прекрасно. Но если есть, мне бы хотелось поднять их все, прежде чем каждый пустоголовый прощелыга отсюда и до Багамских островов пронюхает об этом и начнет за ними нырять за любые гроши. Я сделал бы все сам, но это было бы равносильно отмашке флага на старте соревнований. – Трис начал искать что-то в своих многочисленных коробочках. – Всякий раз, как я промочу ноги, газеты начинают трубить о найденном сокровище. А теперь, когда кто-то знает, что на “Голиафе” действительно что-то может быть, спуститься вниз было бы все равно что прийти с повинной.

Он глубоко засунул руку в ящик, вынул оттуда два камня размером с кулак и положил их на стол.

– Если вы набредете еще на такую ампулу, положите один из этих камней на ее место. Сверкающие осколки – это отражатели инфракрасного света. Я спущусь вниз ночью с инфракрасным фонарем и пошарю вокруг.

– Хорошо, – сказал Сандерс. – Мы отправимся завтра.

– Если позволит ветер.

Гейл встала и, поднимая узел со стола, заметила черный комочек, найденный Дэвидом. Она указала на него Трису:

– Это уголь?

– Нет. – Трис поднял кусочек. – Это какой-то сульфид. Если хотите, я могу посмотреть, что там внутри, но есть опасность его разрушить.

– Ничего страшного.

Трис взял с полки молоток и нож, сел за стол и положил черный комочек перед собой. Молоток выглядел игрушечным в его громадной, иссеченной шрамами руке; ноготь его большого пальца был не меньше головки молотка. Но гигант пользовался инструментами с такой ловкостью и аккуратностью, какая под стать резчику камней. Он осмотрел комочек, царапая его в разных местах, обнаружил трещину шириной в человеческий волос вблизи центра и поставил острие ножа на эту трещину. Он стукнул по резцу всего раз, и комочек развалился на две части.